Зеленый форум: HP Fanfiction

La vie en rose. Nothing`s gonna change my world.

А вы любите саксофон? Его грудной голос? Вибрацию его дыхания? Страстные звуки, на несколько мгновений замирающие в воздухе?

Он вновь подходит к старому граммофону и ставит пластинку на начало. И комната снова покачивается перед слезящимися глазами, убаюканная слишком прекрасной для этого мира мелодией.

Он садится в скрипучее кресло и откидывает голову.

Дом наполняется музыкой. Миг за мигом, нота за нотой. Кажется, еще чуть-чуть, и даже эти проклятые половицы запоют.

Он жадно ловит каждый звук.

* * *

Голоса у него нет, слуха, кажется, тоже: впрочем, это никогда не было секретом, так зачем удивляться тому, что он никогда не поет? То есть никогда не поет, если его может кто-нибудь ненароком услышать? Между тем он каждый вечер ловит себя на том, что мурлыкает эти незамысловатые песенки, И немедленно умолкает, застукав себя за этим занятием, и принимается задумчиво теребить пуговицы пижамы. О чем уж он думает, и самому Мерлину неизвестно. Затем тихо вздыхает и послушно ложится в постель, закрывает глаза и жадно ловит каждый звук не перестающей звучать в его голове музыки.

Ему нравится дерзость гитарных струн.

* * *

Джеймс и Сириус обожали шокировать окружающих магов своим экстравагантным видом: веселые джинсы-клеш, длинные спутанные волосы, сумасшедшие рубашки. Питер, как мог, пытался соответствовать этим стандартам, но в магловской одежде чувствовал себя неловко и сильно смущался, что весьма портило общую картину. Тихоню Римуса никто не трогал: ему по жизни хватало экстравагантности – так уж и быть, пускай остается пай-мальчиком, кутается в широченную мантию и время от времени скучным голосом учит их всех жизни.

Джеймс и Сириус обожали Битлз. То есть сперва их обожал один только Джеймс, остальные, за исключением полукровки Римуса, о такой группе и слыхом не слыхивали. Джеймс таскал из дома затертые пластинки и приучал друзей к хорошей музыке. Сириус и Питер приучились сразу же, с Римусом было труднее: он лишь вежливо улыбался и неизменно отвечал, что предпочитает джаз. В такие моменты Сириус самозабвенно хлопал его по плечу и, тряся длинными волосами, возражал, упирая на то, что Лунатик совершенно отстал от жизни. Римус же, как правило, пожимал плечами и опять вежливо улыбался.

Бродяга и Сохатый были самыми настоящими, как говорят маглы, хиппи, и по ним сходили с ума почти все девчонки. Хвост расстраивался, затем вновь крепился, влезал в клеши-рубашки-пиджаки, плотно обтягивавшие его круглую фигуру, и вновь расстраивался, чувствуя себя ряженым дураком. Лунатик снисходительно кивал головой и временами усмехался.

Мародеры играли в протест и мечтали о революции. Такой, чтобы маглы наконец узнали о них и обе стороны перестали друг друга бояться, чтобы изобрели необратимое зелье против ликантропии, чтобы вопросы крови перестали быть самими важными вопросами в магическом мире, чтобы Аргус Филч наконец-то вышел на пенсию, а его место заняла какая-нибудь пышногрудая выпускница Хаффлпаффа, чтобы МакГонагалл перестала снимать баллы со своего же факультета и чтобы тот всегда был чемпионом по квиддичу, чтобы Эванс обратила наконец внимание на Сохатого, а в «Берти Боттс» появились «смешные» конфеты. Когда друзья доходили до обсуждения последнего, Джеймс загадочно подмигивал Сириусу, и оба принимались хохотать как ненормальные.

На самом же деле из их дружной четверки протестовали лишь двое: неуправляемый Сириус и невозмутимый Римус. Первый бросал вызов семейству, второй – самому себе.

* * *

Он подносит дрожащие пальцы к граммофону и поправляет иглу. Звуки отскакивают от голых стен уже не его кабинета и теряются между многочисленными связками книг. Музыка неистовствует, саксофон скрипит, голова идет кругом. Он задумчиво потирает свежую ссадину над бровью и как-то странно глядит на сложенную вчетверо Карту Мародеров.

* * *

- Ну ты ни гриндилоу не понимаешь в музыке! – авторитетно заявлял Сириус, одаривая племянницу очередным косым взглядом. – Пока я хозяин, в этом доме не будет никакого металла и прочей ерунды.

- Сируис! – протестовала Тонкс, меняя цвет волос с синильно-синего на угольно-черный. – Не будь деспотом! – однако не предпринимала никаких попыток выключить визжавший магнитофон с «плывшей» от затертости пленкой.

- Прости, дорогуша – во всем, что касается музыки, я буду деспотом, - он усмехался и подмигивал Римусу, слушавшему их с подрагивающей улыбкой в настороженном взгляде. – Имею право, в конце концов, за двенадцать лет тишины, а?

Тонкс фыркала, затем улыбалась. Сперва кисло, затем лучисто. И меняла цвет волос на ядовито-розовый.

- Вот так мне нравится куда больше, - усмехался Сириус. – А тебе, Лунатик?

- Да, розовый тебя определенно освежает, - подтверждал Римус легким кивком головы.

Щеки Тонкс уже непроизвольно покрывал яркий румянец, и она спешила отвести счастливый взгляд.

Сириус посылал недоумевавшему в такие моменты Римусу многозначительный, как ему казалось, взгляд, и слегка причмокивал.

- Вот и умница. Еще немного, и я привью тебе хороший вкус…

* * *

Он дрожит от влажного холода и, скрипя зубами, натягивает на запястья короткие рукава тюремной мантии. Трясет невозможно отросшими волосами и обнимает себя за острые плечи. Затем зло усмехается и принимается насвистывать себе под нос что-то веселое, от чего дементоры у дыры входа в камеру неизменно вздрагивают. Он это чувствует и, радуясь их смятению, закидывает руки за голову и свистит еще громче и задорнее. Анимагия и музыка – это все, что у него есть, чтобы не сойти с ума окончательно.

В последнее время он все чаще ловит себя на том, что насвистывает или напевает теплые, контрастирующие с ледяными камерами Азкабана, мелодии любимой Лунатиком музыки.

* * *

- Ты невозможно отстал от жизни!

- Тогда я отстал от жизни уже очень давно.

- Именно это я и хотел сказать.

- Должен заметить, что не я один.

- А… ну да… Все изменилось, старина, верно? И молодое поколение нас уже не поймет.

- Да. Впрочем, как и мы его.

- Жалко.

- Почему? Скорее закономерно.

- Гарри чертовски похож на Джеймса.

- Поставь-ка на начало…

- Ты же не любишь Битлз!

- Кто тебе это сказал?

- Старый лис…

- Я, кхм, не лис, Сириус.

- Прости, дружище, вырвалось.

* * *

Слова песни замирают на губах. Он открывает глаза и без выражения смотрит на высокий потрескавшийся потолок. За окном непривычно тихо - магловский Лондон безмятежно спит, время от времени похрапывая гулом одиноких машин.

Дом на Площади Гриммо наполнен дыханием спящих, где-то тикают часы, шипит огонь в камине, что-то ворчит Кричер, тяжело сопит портрет Вальбурги Блэк. И течет музыка. Тянется, собирается в спирали, бережно прикасается к коже скрипучий голос саксофона и уютно потрескивает граммофонная игла.

Он садится на кровати и прислушивается. Перебор фортепианных клавиш пробегается по сердцу, и он, натянув на плечи халат, спускается вниз, туда, откуда раздаются эти теплые звуки.

* * *

- Ты же не любишь джаз, - усмехается он и застывает на пороге, прислонившись плечом к косяку двери.

Сириус открывает слезящиеся глаза и приподнимает голову.

- Кто тебе это сказал?

конец