Зеленый форум: HP Fanfiction

Он страшный человек.

Знаете, я такое вижу сразу. Думаю, это отчасти интуиция, отчасти опыт. Некоторые из молоденьких девочек держатся подальше от действительно жутких типов, каким-то образом чуя опасность. Это хорошая привычка для тех, кто хочет прожить достаточно долго, чтобы успеть приобрести еще и опыт, на который также стоит полагаться при определении реальной угрозы.
Он не по-настоящему страшный. Не настолько. Но я бы не пожелала его молодой девушке. Хотя для меня он идеален.
Он высокий, темный, но не симпатичный. В этом мы похожи. У него сальные волосы, кожа землистого цвета. Я же просто бледная. Наши пальцы длинные и тонкие, его покрыты шрамами от разбрызгавшихся кислот. Я думаю, он варит зелья. На моих руках отметины от разных случайностей на кухне и драк с поножовщиной. Та еще парочка получается.
Я его редко вижу. Когда это случается, он спускается по моей улице, внимательно рассматривая девочек холодным взглядом. Его черная мантия кружится и вздымается вокруг него, даже когда все остальное кажется неподвижным, и это ужасает остальных. В конце концов его черные глаза останавливаются на мне, и жестокая улыбка поднимает уголки его губ. Он направляет на меня один из этих длинных пальцев, таких бледных в свете лампы.
– Ты. Я возьму тебя.
Другие девушки немедленно потребовали бы показать деньги, но это уже устаревший обычай. Я молча следую за ним, и он не оборачивается, чтобы удостовериться. Он и так знает, что я иду.
Раньше он брал меня на улице, совал в руки несколько монет и уходил без слов. Думаю, я бы предпочла, чтобы все продолжалось в том же духе, но сейчас это далеко позади. В последние годы я иду за ним в небольшой дом, темный и непритязательный. Он задерживается на пороге, шепчет несколько слов и дверь беззвучно распахивается. Он входит и придерживает ее, но не из-за желания быть галантным - просто хочет убедиться, что дверь за мной надежно закрылась. Я не обижаюсь на него за это.
Когда он заходит, загораются лампы, освещая тянущиеся вдоль стен книжные полки, заставленные томами. В доме чувствуется легкий запах заброшенности, но это нормально. Я встречаю его глаза, и он выдерживает мой взгляд несколько мгновений, потом смотрит в сторону. Прочищает горло, открывает рот и сообщает:
– Ты выглядишь худой.
Мне хочется засмеяться от несоответствия между его словами и выражением лица. Но мой смех только еще больше испортит ему вечно паршивое настроение, а я этого не хочу. В ответ я ухмыляюсь.
– Ты тоже.
И это чистая правда. Раньше он был худым, стройным, а с недавних пор - все более и более измотанный. Теперь он выглядит просто загнанным, черные круги под глазами впечатались в желтоватую кожу.
Он фыркает, качает головой. Черные волосы падают вперед, закрывая его лицо сальной вуалью.
– Точно. – Он делает жест в направлении спальни, и я следую в указанном направлении. Больше разговоров не будет.
В спальне тоже заметны признаки заброшенности: пыль покрывает маленькие столики, и простыни выглядят так, словно их никто не трогал с того времени, как мы были здесь в прошлый раз. Это меня не удивляет: я знаю, что он работает в каком-то другом месте и редко приходит домой. И все же мне бы хотелось, чтобы за домом лучше следили.
Он заходит за мной и замечает, что я остановилась. Он осматривается, видит смятые простыни. Бормочет и взмахивает палочкой, и простыни внезапно становятся опрятно заправленными. Резкий запах лаванды заполняет воздух и плывет по комнате. Это делается без фанфар или пафосных церемоний, и я понимаю, что он сделал это не для того, чтоб получить мое одобрение, но (что скорее) для своего собственного комфорта.
– Теперь можешь раздеться. Когда закончишь, ложись на кровать, – монотонно говорит он.
Я смотрю на него, но он повернулся ко мне спиной - расставляет набор склянок на столике. Я снимаю верхнюю мантию, юбку и блузку. Чулки и нижнее белье быстро присоединяются к ним на полу. Сначала мелькает мысль просто оставить все в куче, но потом я передумываю. Наклоняюсь, чтобы подобрать и аккуратно сложить свою одежду, пристраиваю стопку на стуле рядом с кроватью. Я сажусь, слушая, как пружины скрипят подо мной. Ложусь на спину, закрыв глаза, и не открываю их до тех пор, пока не чувствую, как матрас прогибается под его весом.
Когда я распахиваю глаза, он уже надо мной. Я немного разочарована, что он все еще одет. Хотя в его случае особо нечем гордится - худой и костлявый. Но я хмурюсь, потому что что-то не так, и внезапно понимаю, что он раздет. Белая ткань, покрывающая его грудь, - это повязка, и кровь просачивается через нее, оставляя красные следы на марле.
– Ты ранен, – я говорю ему и пытаюсь сесть, но он толкает меня обратно. Морщится: – Это не важно.
С этими словами он кладет тонкую руку на мой рот, предотвращая дальнейшие расспросы. Хотя одна его рука занята, он раздвигает мои ноги с легкостью, приобретенной опытом. Прежде, чем я осознаю это, он входит в меня, и кончает после нескольких резких толчков, излившись внутри. Ни намека на нежность, да я ее и не жду.
Потом я неподвижно лежу на кровати, а он сидит на краю, держа руку на перевязанной груди. Небольшая кучка монет лежит на столе, приготовленная к моменту, когда я соберусь уходить. Тем не менее, он еще не отпустил меня, и я понимаю, что мне не хочется покидать дом.
Я стараюсь подняться, не слишком тревожа постель, и хочу положить руку на его плечо. Он уклоняется и бросает на меня убийственный взгляд. Я пробую снова, на этот раз чуть задержав пальцы над его плечом.
– Можно? – спрашиваю я.
На миг наши глаза встречаются, и я чувствую, что он испытывает меня, оценивает. И отрывисто кивает мгновением позже. Он смотрит прямо перед собой, рот сжат в тонкую линию, глаза ничего не выдают, сфокусировавшись на чем-то, думаю, очень далеком от этой спальни в Тупике Прядильщиков.
Я снова – решительнее - кладу руку на его плечо и отхожу от постели, чтобы встать на колени перед ним. Я прекрасно осознаю нашу взаимную наготу, и почему-то она кажется неуместной. Ирония забавляет меня, но я не позволяю себе улыбнуться. Копируя его непроницаемое выражение лица, я осматриваю его грудь и изучаю потеки крови на белой ткани. Мои руки пробегают по его груди и ребрам, ощупывая их. Резко втянутый вдох – единственное доказательство, того, что человек, которого я осматриваю, вообще живой.
Мои костлявые, покрытые рубцами пальцы разматывают неумело наложенные повязки, и я снимаю их, стараясь не касаться тела. После нескончаемых витков, наконец, показываются концы бинта, прилипшего к чуть кровоточащим рубцам на его груди, залеченным лишь наполовину. Я таращусь на них, пытаясь сообразить, что могло быть причиной таких ран.
– Если ты принесешь ковш воды, я ее подогрею.
Я смотрю вверх, вздрогнув от его голоса. Он глядит на меня сверху вниз, выражение глаз непонятное, но не злое. Я киваю, иду на кухню и набираю чашу, по дороге хватаю более-менее чистый лоскут ткани. Когда я иду по дому, чувствуется, что мое присутствие здесь – нарушение границ. Это неудобно, но неудивительно. Я решаю уйти, как только со всем этим будет покончено.
Возвращаюсь в спальню. Он не сдвинулся с места, но теперь сидит с палочкой в руке. Я ставлю чашу на пол, и он направляет палочку на нее, шепчет слово, которое я не могу разобрать. Пар послушно начинает подниматься над жидкостью. Я обмакиваю в нее лоскут, потом отжимаю. Начинаю вытирать кровь, размачивая повязки там, где они высохли и прилипли к отметинам. Я думаю, это когти. Следы когтей.
Он шипит, когда я снимаю последний кусок коричнево-красной марли - единственный звук, который он издал с тех пор, как произнес согревающее заклятье.
– Извини, – шепчу я, но не думаю, что он меня слышит. Смываю оставшуюся кровь, и, когда я заканчиваю, вода становится совершенно красной. Я сижу на корточках, изучая свою работу. Он оценивает плоды моих трудов, затем указывает палочкой на грудь и что-то бормочет. Раны начинают закрываться сами собой, ткани срастаются, образовывая уродливые шрамы.
Потом мы сидим вдвоем в тишине: он все так же на краю кровати, я - на полу.
– Я не буду возвращаться сюда некоторое время, – наконец говорит он, и мне кажется, что я поймала нотку сожаления в его голосе.
Я киваю, не зная, что он ждет от меня. Это новая тема, отличная от наших обычных разговоров.
– Если я оставлю тебе деньги, чтобы присматривать за домом, ты будешь это делать? – его глаза встречаются с моими, и один долгий миг я думаю о том, какие мы похожие и вместе с тем разные. Я не могу отказаться от его предложения, хотя интуиция восстает против этого.
– Буду, – я боюсь сказать больше.
Он кивает, затем встает со своего места, его ноги подкашиваются. Я поднимаюсь, чтобы поддержать его, но он вырывается из моего обхвата. Отворачивается от меня, чтобы одеться, и я натыкаюсь взглядом на Темную Метку на его руке. Я знала, что она там, знала о ней с нашей первой встречи много лет назад. Тогда, раз он хорошо платил, она ничего для меня не значила, но сейчас приобрела новый смысл. Упивающийся смертью, зло.
Уже одетый, он останавливается у двери дома, и я стою рядом, чтобы проводить его. На мне только его шелковый халат - зеленый, с серебряной окантовкой. Он завернулся в плащ, в руке палочка. Мы как пародия на семейную жизнь, и похоже, что эта ирония не ускользнула и от него.
– Меня не будет долгое время, – говорит он, повторяясь. Я молча киваю и смотрю, как он выпрямляет плечи и уходит. Я стою в дверях и провожаю его взглядом. Земля приглушает его шаги, и он быстро растворяется в ночи.
Когда несколько недель спустя пришли авроры, они спрашивали о человеке по имени Северус Снейп. Я обрадовалась, потому что теперь у меня было имя для темного, некрасивого волшебника, который то пугал меня, то был добр. Я молча пожала плечами в ответ на их расспросы. Я могу честно им сказать, что никогда не слышала о нем раньше, и больше вопросов не возникает.
Они ушли, и я успокаиваю себя книгами, которые до сих пор хранят его запах. Мне интересно, увижу ли я его снова, и я понимаю, что это не важно.