Зеленый форум: HP Fanfiction

— Что?
Впервые Гермиона видит на лице Кингсли искреннее удивление — и наверняка перенимает его выражение. Потому что невообразимо удивительно удивляться таким простым вещам после всего пережитого за последние дни.
— Знаешь, — удивление сменяется улыбкой, — это наводит на интересные размышления.
— На размышления? Мой выбор сорта…
— Именно. Твоя преувеличенная склонность к рациональности при выборе между приятным и полезным.
— Или, как сказал один человек, между лёгким и правильным.
— Пожалуй. Очень кстати, хорошо сформулировано: «правильным». Не «верным», а именно «правильным», соответствующим неким правилам, которые вовсе не обязательно верны.
— Так. — Гермиона ударяет ладонью по столу, отзывающемуся звоном подскочивших на тарелках приборов. — Стоп. Вот здесь давай остановимся. Я по горло сыта рассуждениями, историями и — да, не отрицаю, — отдельными примерами того, как мудро действовать не по правилам. Меня окружают люди, обожающие действовать не по правилам. Единственной, кто знает правила и готов по ним действовать, неизменно оказываюсь я. И это… это, наверное, моя сильная сторона. Моя своеобразная специальность.

~~~
В мужской туалет Гермиона решает не пробираться, наводя чары, выявляющие колдовство, снаружи. Наложенный Империус определить сложно, зато сам процесс колдовства улавливается без труда. А туалет, с как нельзя лучше для засады подходящими кабинками и потоком самой разной незнакомой публики, — место потенциально очень опасное. Но всё спокойно.
На обратном пути Уэнделл Уилкинс покупает бутерброды с тунцом, банку кентского эля и бутылку минеральной воды с газом для супруги. Моника Уилкинс не очень хорошо переносит полёты, как и Элизабет Грейнджер.
У них вообще много общего.
Гермиону на миг захлёстывает абсурдность мысли, усилием она заталкивает сомнения подальше. Нужно воспринимать происходящее именно в таком ключе. У них много общего. Точка.
Не думать о том, что это одни и те же люди. Что рядом с ними кого-то не хватает.
Другого выхода нет.

~~~
Гермиона пристально глядит в застывшие глаза отца, серые с тёмным ободком и неровной янтарной каймой вокруг самого зрачка, и продолжает монотонно читать заклинание, изредка бросая взгляд в длинный свиток, латинскими формулами вычёркивая, вставляя, подправляя воспоминания. Процесс колдовства чувствуется буквально физически, словно сквозь неё вязко, через силу струится некий поток, и в сравнении с привычной гладкостью, плавностью это сопротивление томит и настораживает. Возможно, виною тому недоподавленные сомнения в верности её выбора. Зная себя, на полях пергамента Гермиона заранее вывела крупными алыми буквами: «Другого выхода нет».
…краем сознания она смутно замечает, что в дом ворвались. Через некоторое время сама собою возникает мысль, что ворвались свои: во всяком случае, некто, кому небезразлична судьба мистера Грейнджера, и кто по этой причине не прерывает процесса наведения чар.
— …esto perpetua.
Гермиона опускает палочку. В груди ёкает, когда отец, сморгнув, прикрывает глаза, погружаясь в сон. Она отворачивается, обречённо уставляясь на вошедших. Дедалус Диггл и Стерджис Подмор держат её на прицеле; на лице Диггла написано недоумение, Подмор таращится, не скрывая ужаса. Сзади слышатся шаги: со второго этажа в гостиную быстро спускается и ступает в поле зрения Гермионы Кингсли Шеклболт.
— Гермиона, — обычно спокойный, приветливый взгляд оказывается вдруг цепким, напряжённым, — чем был примечателен номер «Придиры», который мы обсуждали вечером после суда над Гарри?
— Эта инфор… — Подмор прерывается на полуслове: Шеклболт, вскинув руку, останавливает его.
— Я не помню… — лепечет Гермиона. Откуда… И тут воспоминания всплывают. — Постойте! Да, верно… Там была статья про какого-то певца, которого якобы принимали за Сириуса Блэка, так?
Волшебники переглядываются, перебрасываются короткими фразами («Так?» — «Так». — «И?..»). Гермиона вслушивается, но отчего-то не получается вникнуть в суть разговора, пока Шеклболт не даёт указания другим возвращаться в штаб, и те неохотно, искоса поглядывая на Гермиону, повинуются. Это понятно: к подобной реакции окружающих следует привыкать. Даже в волшебном мире не каждый модифицирует память собственным родителям. Точнее, на маму чары ещё только предстоит навести. Кошмар, а ведь она уже еле держится на ногах… Гермиона нервно переминается. Не следовало, ой не следовало делать перерыва в колдовстве, как не следует стоять на месте между забегами спортсмену, чтобы не задеревенели мышцы.
— Мне надо закончить. — Ей удаётся произнести эти слова как ни в чём не бывало.
Кингcли отрывается от созерцания мирно спящего на диване мистера Уэнделла Уилкинса и забирает у неё пергамент.
— Ты всё обдумала как следует?
Гермиона кивает. Шеклболт пробегает глазами текст заклинания.
— Всё в порядке. Технически, — уточняет он, возвращая ей свиток. — Иди, я подожду здесь.
На второй этаж, в спальню матери, Гермиона поднимается в замешательстве. И всё?! Её никто не собирается останавливать, вразумлять, отговаривать? Ей просто так разрешают продолжать?
Неужели правда другого выхода нет?
Затем Гермиона входит в спальню, садится напротив спящей мамы, и посторонние мысли улетучиваются. Она снова колдует, снова вымучивает процесс, с отвращением ощущая его противоестественность. Добившись того, что её мать забывает родную дочь, она выходит на лестницу и садится на ступени. Ощущение дежавю, память тела захлёстывают её. Точно так же ощущалось её первое сознательное колдовство, когда, разложив на кровати свежекупленные книги, крутя в пальцах ещё непривычную, непритёршуюся палочку, юная волшебница Гермиона Грейнджер пробовала свои первые заклинания из учебника. Те же усилия над собой, тот же прорыв, а позже — паника и стыд, когда в дом явилась строгая дама, которая гневно выговаривала родителям за то, что не следят за ребёнком. Её стезя волшебницы началась с нарушения правил. Стоило ли удивляться впоследствии, что она попала именно в Гриффиндор?
Гермиона вздрагивает и поднимается. Не время грезить. Надо спускаться, уходить — нет, внизу ждут. Она не хочет, чтобы её кто-то ждал и указывал ей. Значит, аппарировать. Вдох, выдох. Нацеленность, настойчивость, неспешность. Разворот…
Блокировка чувствуется стеной, упругой и твёрдой, как надутый до предела мяч. Хотя ей полагается быть ментальной, а не физической, удар отзывается будто бы даже в костях. Точно, на доме же чары против аппарации.
Шаги внизу.
— Тебе помочь? Тебе нехорошо?
— Немного голова кружится. Не надо. — Гермиона отказывается от протянутой руки. Шеклболт, если и догадался о её неудачной попытке, виду не подаёт.
Дверь запирать не надо — только захлопнуть. Тяжёлый щелчок отзывается под ложечкой. Шуршит под мягкой подошвой кед знакомый на ощупь — на поступь? — асфальт дорожки. В последний раз.
— Доставлю-ка я тебя в Нору.
Гермиона снова отказывается принять руку.
— Нет.
Её знобит, хотя ночь тепла, более того, слишком тепла для английского лета.
— Я должна удостовериться, что они улетят благополучно. Миссис Уизли меня за порог не пустит, даже если я ей всё расскажу. А я не хочу ей… им рассказывать, не сейчас.
— Мы присмотрим за твоими родителями. Мы в любом случае будем за ними приглядывать, и, говоря откровенно, предпочтительнее следить за двумя, нежели за тремя.
— Но это же мой долг! Можно, я поживу пока на Гриммолд-плейс? Я не буду обузой, честно.
— Гриммолд-плейс? — В ровном голосе Шеклболта ни насмешки, ни возмущения, но Гермионе становится не по себе. Она не замечала за Шеклболтом привычки переспрашивать. — Гермиона, тебе известно, что происходит с тайной, когда её хранитель умирает?
— Нет. Теперь на Гриммолд-плейс невозможно попасть?
— Теперь каждый, посвящённый в тайну, стал её хранителем.
Ей требуется минута-другая, чтобы оценить опасность.
— Снейп?
— Да.
— Кто-нибудь, — в груди запоздало скребётся испуг, — попался?
— Нет. К счастью.
Гермиона отмахивается от леденящей мысли, что ей вполне могло прийти в голову сунуться на Гриммолд-плейс, и упрямо продолжает:
— Тогда я поживу в каком-нибудь хостеле, у меня есть деньги… — Шеклболт смотрит… снисходительно? Раздражённо? Ей никак не удаётся расшифровать выражения тёмного лица. — Хорошо! Я не знала о проблеме с хранителем тайны, я рисковала, и многого ещё я не знаю. И всё же я могу постоять за себя!
После вспышки эмоций захлёстывает стыд. Устроила истерику, как ребёнок. Теперь Шеклболт без сомнений отправит её к Уизли. Он и впрямь молча протягивает Гермионе руку для совместной аппарации, но, протиснувшись через тьму и тесноту аппарации, они оказываются не в полях возле Оттери Сент-Кечпол, а в узком пространстве между домами, выходящем на довольно шумную улицу.
— Где мы?
— Я здесь живу, — только и поясняет Шеклболт.
Через пару домов он пропускает её вперёд в подъезд и раскланивается с пожилым консьержем. Дом совсем новый: всюду стекло и пластик, лёгкие конструкции, бесшумный лифт, хитроумный внушительный замок в двери. Гермиона поражается — а затем пугается того, как её поражает эта насквозь маггловская обстановка. Возможно, это усталость мешает ей переключаться между магическими и маггловскими реалиями, не говоря уж о том, чтобы совмещать их.
— Я считаю, что лучше всего тебе переночевать здесь, — безапелляционно заявляет Шеклболт, когда они устраиваются у него в гостиной. — Ответь мне на пару вопросов, хорошо?
Пара вопросов выливается в цепь, град, форменный допрос. Как, что, почему, откуда, а если — аврор цепляется к каждой мелочи, раскручивает каждую ниточку. Гермиона выкладывает план по высылке родителей в Австралию во всех деталях, подробнее, нежели планировала кому бы то ни было рассказывать, перемежая ответы болезненными откровениями, жалобами, мольбами. Она больше не может, не понимает, не помнит — Шеклболт встряхивает её, извлекая непонятно зачем нужные мелочи; в такие моменты она готова на всё что угодно, лишь бы он прекратил…
Он исчерпывает её досуха и бросает одну в тёмной спальне, полной острых углов, на которые она несколько раз натыкается, пока не падает на широкую кровать и не проваливается в сон, не раздеваясь и не воспользовавшись предложенной ванной.

~~~
«Жалюзи нарочно повёрнуты так, чтобы закрывать комнату от улицы, а не от света».
Навряд ли с такой мыслью следует начинать первое утро после осуществления плана «Внуши своим родителям, что они не твои родители, и отправь их на край света». Добавьте последующий визит членов Ордена Феникса, жёсткий допрос и ночь, проведённую в спальне почти незнакомого мужчины, — хорошенькое начало самостоятельной жизни.
Кингсли Шеклболт так и не пояснил, почему он доставил её сюда, а не в Нору, как собирался изначально. Вчерашний допрос (Гермиона заставляет себя вспомнить происшедшее в деталях, хотя даже от воспоминаний накатывает лёгкая тошнота) касался исключительно её родителей. Значит ли это, что Кингсли вошёл в её положение и разрешит ей остаться до освободительного рейса Лондон-Сидней? Иди даже поможет проследить, чтобы всё прошло благополучно? Последняя мысль оказывается неожиданно притягательной, Гермиона смакует её минуту-другую, пока не заставляет взять себя в руки. Нет, посторонняя помощь ей ни к чему, она способна справиться и сама.
Первым делом Гермиона отправляется проверить дверь: можно ли открыть её простой Алохоморой или её заперли понадёжнее, — но на тумбочке у двери обнаруживается пара ключей, а под ними записка: «Пожалуйста, не покидай дом, разве что при крайней необходимости. Буду вечером. Кингсли». Что ж, значит, она всё-таки гостья, а не запертый от греха подальше беспокойный подросток. Гермиона решает подождать этого самого вечера.
И да. Кингсли так Кингсли.

~~~
— Нам надо поговорить.
Гермиона, даже при минимальном знакомстве с сериалами и любовными романами, догадывается о пошлости этой фразы, однако ничего лучшего в голову не приходит.
— Согласен.
Они с Кингсли сидят в ресторанчике под названием «Акира Аватара»: бойкое эклектичное заведение, в оформлении и кухне которого смешались самые разные восточные традиции. Публика пестра под стать заведению. Гермиона, кажется, понимает выбор Кингсли: пяток волшебников здесь и то вряд ли привлекли бы внимание. Кингсли в яркой тунике, похожей на его обычные мантии, смотрится здесь вполне органично.
— Ты расспрашивал о моих родителях…
— Да, и приношу извинения. «Допрашивал», полагаю, более подходящее слово. Но если бы ты допустила ошибку, я хотел знать о ней как можно скорее.
— Понимаю… Сейчас — понимаю. И каков вердикт?
Кингсли помешивает трубочкой лёд в своём стакане с соком.
— Давай спокойно пройдём весь план по пунктам ещё раз.
Когда спешка, нервы и напряжение позади, это вовсе не так страшно.
— Тебе довольно быстро оформили визы.
— Специальная программа для врачей. В Австралии нехватка медицинского персонала.
— Хорошо. Далее…
Гермиона ловит себя на мысли, что почти желает допустить ошибку. Ведь это её родители, в конце концов, она имеет полное право — нет, она обязана где-то дрогнуть, запаниковать. Но пока всё гладко.
— Жевательную резинку?
— Что? А, спасибо. — Гермиона вытягивает из протянутой пачки красную полоску. «Big Red». — Забавно. Никогда не пробовала.
— Классическая жевательная резинка со вкусом печёного яблока. Точнее, просто корицы.
Правда, корица. На удивление приятный вкус, без следов набившей оскомину стерильной мятной или эвкалиптовой свежести.
— И потом ты изменила имена во всех документах?
— Да.
— И в паспортах?
— Разумеется.
— А штрих-код?
— Нет. Я не знаю, как с ним обращаться. А его где-то проверяют?
— Вот как раз в аэропорту и проверяют.
При обнаружении ошибка вовсе не выглядит такой желанной.
— Ясно. А ты мог бы изменить код?
— Нет. Я тоже не умею.
— Но, может, знаешь кого-нибудь?
Кингсли сдержанно качает головой.
— Полагаю, проще достать нормальный поддельный паспорт.
— Пожалуйста. У меня… есть деньги.
Вряд ли достаточно для двух поддельных паспортов… но не суть. Что-нибудь придумается.
— Я поищу, — обещает Кингсли и протягивает ей меню. — Возьми чего-нибудь с собой. Дома, сама знаешь, пусто.
Гермиона слегка улыбается. О, да, она знает, и днём даже задумывалась, счесть ли необходимость нормально пообедать крайней необходимостью и поводом выйти на улицу. Но она не Рон, в конце концов.
Нет. Она — не Рон. Рон бы не смог так поступить с близкими и не поймёт…
Не думать о Роне.
Они выходят на улицу, в шумную, растушёванную светом фонарей темноту. Гермиона старается держаться поближе к Кингсли, два шага на его один.
— Я правильно поступила? — вырывается у неё слишком долго сдерживаемое сомнение.
Кингсли склоняет голову.
— Я считаю, что тебе следовало посоветоваться вначале с нами.
— Я не это имею… Да и, в любом случае, что вы могли бы предложить?
— Организовать наблюдение. Спрятать — мы как раз подобрали место, где можно было бы поселить родственников Гарри. Увезти за границу и помочь укрыться там, в конце концов, без этих трюков с изменением памяти. А теперь… Ты хоть осознаёшь, что наделала?
— Первое, по поводу наблюдения: у вас слишком мало людей, чтобы уследить за всеми, за кем следует. И прости, но никто не знает, что будет с Орденом даже, скажем, через месяц. Насчёт скрыться или уехать за границу: они согласятся бежать только со мной. — Гермиона сглатывает вставший в горле комок и заставляет себя закончить: — Разве ты бросил бы на произвол судьбы своего ребёнка? Другого выхода не было.
— Значит, ты права, — бесцветным тоном отвечает Кингсли. — Если другого выхода не было.
— Да.
Конец разговора — нет, не конец, а возвращение в исходную точку, поскольку ответа на свой вопрос Гермиона так и не получила.
— Нет… Я не это имела в виду. — Она опускает голову. Признание даётся через силу. — Ведь в сущности то, что я сделала, мало чем отличается от похищения. Разве что я применила не физическое, а ментальное насилие.
— Не могу не согласиться.
Равнодушный голос собеседника почти выводит её из себя.
— Но ты не стал мне препятствовать!
— Вмешиваться в процесс колдовства было опасно. — Это ей известно. Хуже всего, что Кингсли, скорее всего, понимает, что это ей известно, но продолжает терпеливо объяснять: — А восстановление памяти — процесс более сложный, чем изменение, тут требуется помощь профессионального целителя.
— Значит, — упрямо констатирует Гермиона, — что сделано, то сделано.
Звонок сзади. Кингсли уводит её за плечо в сторону, мимо проезжает парочка велосипедистов, сверкая фонарями и отражателями. Они удаляются, как таинственный нелетающий объект, но через минуту Гермиона с Кингсли нагоняют их, нетерпеливо переминающихся на переходе.
— Нам налево.
На одном из указателей бросается в глаза надпись «Клэпхэм». Жуть. Легче поверить в «Готэм». «Лунар-сити». «Вавилондон». Фантастический, футуристический, нереальный, чужой город.
Кингсли пропускает её вперёд в подъезд.
— Интересно.
— Что?
— Твои родители ведь в курсе, что в волшебном мире неспокойно, да? Они уже пытались уговорить тебя уехать — ты что-то упоминала…
Мягко шурша, открывается лифт.
— Нет, никоим образом. Папа и мама были в курсе, что именно «неспокойно», не более того. Да и давить авторитетом у нас в семье не принято. Они почти всегда позволяли мне поступать по-своему. Даже когда речь шла о приглашении в Хогвартс, окончательное решение было за мной…
— Однако им ты свободы выбора не оставила.
— Но это совсем… Это не… о. — Гермиона прикусывает губу, до боли, потрясённая. — Нет. Ты прав. Да, я решила за них. У меня просто была возможность осуществить задуманное, и я воспользовалась ей.
Она замечает, что они давно приехали, только когда Кингсли придерживает готовую закрыться снова дверь лифта.
— Я оказалась хуже их, да?
Гермиона не видит в темноте лица собеседника, только ни о чём не говорящий блеск глаз.
— Не мне судить.
Она едва выдерживает, чтобы не разрыдаться раньше, чем оказывается одна в спальне. От обиды, от злости: на обстоятельства, на Кингсли, на недосягаемых Гарри и Рона, на саму себя, если честно. За то, что лучшее, на что она оказалась способна, была подлость, и той она не смогла совершить без ошибки.

~~~
День тянется вязко и непродуктивно. После суматошных недель и вчерашнего невольного отдыха пустота бездействия и ожидания в чужой квартире заполняется тревогой. Как дела у папы и мамы, не возникло ли у них каких накладок из-за новых воспоминаний? Получится ли у Кингсли достать новые документы? Зачем он вообще оставил её здесь, с таким же успехом она могла ожидать новостей и ничего не делать в Норе… — впрочем, тут Гермиона скорей благодарна. Она ещё не готова к осуждающим взглядам миссис Уизли, неизбежному отчуждению Рона. Да и Гарри нелегко будет принять её поступок.
Сделанного не воротишь, решение принято, а её друзьям не привыкать, что правильный выбор зачастую бывает неприятным. Гермиона пытается совладать с эмоциями и заняться чем-нибудь полезным, изучением похищенных из кабинета директора книг, к примеру. Но едва она втягивается в текст, как больно колет непрошеная мысль: дескать, ради знаний она готова забыть обо всём на свете, — и карусель тревог, сомнений и укора закручивается заново.
Обстановка лишь усиливает её чувство неприкаянности. Ровные светлые стены, широкие бамбуковые жалюзи на окнах, кремового цвета ковёр, новая, будто совсем непользованная мебель: кожаный диван и пара таких же кресел, стеклянный журнальный столик с номерами «Санди Таймс» и «Идеального дома» под столешницей, буфет — всё явно не нажито, а подобрано одним комплектом, стандартным и безликим, будто в гостиничном номере. Единственная выбивающаяся деталь — картина на стене, при рассмотрении вблизи оказывающаяся фотографией. Каменистый, неровный пейзаж до горизонта и непонятно какое отношение к изображению имеющая надпись затейливым почерком в углу: «L'or de l'Afrique» — «Золото Африки». За этой фотографией чувствуется нечто большее, нежели неожиданно удачная находка дизайнера.
После шести вечера ожидание становится напряжённее, а к восьми перерастает в тревогу: Кингсли не возвращается. Темнеет, но Гермиона решает не включать свет. Если правда что-то произошло, своего присутствия ей выдавать незачем. Десять. Она рассматривает всерьёз возможность, что наступил тот самый «крайний случай». Мало ли кто может с минуты на минуту нагрянуть: Пожиратели, авроры, Скотленд-Ярд… Она заставляет себя улыбнуться. Право, хуже маленькой. Мало ли какие у Кингсли могут оказаться дела. Он не обязался её предупреждать. Напротив, возможно, он уже сожалеет, что оставил её здесь, вот и не торопится домой, где ждёт глупая, сама не знающая чего хочет девчонка. Последняя мысль цепляет за живое.
Поняв, что ничего толкового в такое время и в таких обстоятельствах всё равно в голову не придёт, Гермиона включает телевизор, раздражённо щёлкает по каналам, пока не останавливается на музыке. Лучше, по крайней мере, чем невыносимая темнота и тишина.
— Включи какие-нибудь новости, — произносит за спиной низкий голос. Когда Гермиона вначале подскакивает от неожиданности, затем невольно расплывается в улыбке, Кингсли сурово добавляет: — Следует быть бдительнее.
— Я волновалась, — невпопад выпаливает она первое, что приходит в голову.
Кингсли отвечает не сразу.
— Извини, я не подумал. Я… отвык, что у меня дома кто-то волнуется.
Слишком темно, чтобы разглядеть что-либо необычное, но до Гермионы доносится запах гари.
— Что случилось?
— Пожар в Starbucks в Гринвиче. Посмотри, что покажут по телевизору.
Бросив пиджак на кресло, Кингсли скрывается в ванной.
— Пожиратели? Что им было нужно?
— Мы это и пытались выяснить. Может, за кем-то охотились, может, просто для устрашения.
Гермиона переключает каналы, ловит, наконец, новости, дожидается. «…пятеро погибших, семнадцать человек госпитализировано, двое в тяжёлом состоянии. Среди возможных причин пожара не исключается и теракт…».
— Внимательно смотрела репортаж? Никого не узнала? Ничего нетипичного?
Гермиона качает головой — на все вопросы, честно говоря. Кингсли в полурасстёгнутой рубашке, с полотенцем на шее нависает над ней, опираясь на спинку дивана.
— Меня вызвали слишком поздно. — Обойдя вокруг, он тяжело садится рядом. — Репортёры могли успеть поймать в кадр что-нибудь полезное.
Гермионе становится неловко за недогадливость.
— Может, чаю или кофе? — Она пытается помочь хоть чем-нибудь.
— Кофе.
Она подогревает воду в кружке (ни кофейника, ни чайника ей ранее обнаружить не удалось) и просто заливает кофе кипятком. Кингсли просматривает репортаж на следующем канале.
— Там было полно молодёжи, — бормочет он. — Школьники. Студенты. Типичный летний вечер. Это было не просто «Incendio»; я бы сказал, не вполне удачная попытка Адского пламени. К счастью, не вполне удачная. Хотя для пятерых достаточная. Отвратительно, — добавляет Кингсли, отпивая кофе. Гермиона не уточняет, кофе ли он имеет в виду.
— Одно точно: это не случайное развлечение, не игрища. Ты хоть понимаешь, насколько всё происходящее серьёзно?
— Какими своими поступками, — Гермиона вспыхивает от гнева: Кингсли сидит, она теперь нависает сверху, и эта диспозиция придаёт ей решимости, — я дала понять, что отношусь к происходящему несерьёзно?
— Всеми. Нет, ты и твои друзья не боитесь решительных поступков, рвётесь в бой — но всем вам не даёт покоя комплекс героев-одиночек. А вот Пожиратели как раз уже продемонстрировали преимущество организованных действий. Детки, вы выросли чересчур самостоятельными, это, может, достоинство, но и большая ваша беда: вы не умеете просить и принимать помощи.
— Помощи? Видимо, оттого что нам редко было от кого её ждать.
— Я предлагаю.
Гермиона отшатывается. Искреннее предложение помощи, протянутые неожиданно светлыми ладонями вверх руки — это правда пугает. Искушением эту помощь принять.
— Я предлагаю помощь. Тебе. Гарри. Вы не можете противостоять Волдеморту одни.
— Я не… — Гермиона запинается. Голым отрицанием теперь не отвертишься. — Гарри отмалчивается не просто так. Для успеха его миссии необходима секретность. Полагаю, нам придётся держаться и действовать отдельно даже от Ордена. Мы… боюсь, мы не можем себе позволить, чтобы одного из нас поймали и узнали правду… Вот ты готов держаться в стороне, кто бы из твоих знакомых ни оказался в беде, какие бы опять дети ни оказались в огне? А попав в плен, сможешь ли молчать, несмотря ни на что?
— А ты?
— За меня выбор уже сделали.
Гермиона сама только осознаёт: ведь действительно, её никто не спрашивал, готова ли она оказаться в эпицентре событий. Она всего лишь оказалась однажды другом немного бесшабашного, но умного и отзывчивого мальчишки; просто за школьные годы она узнала много нового о дружбе.
— В некотором смысле, — задумчиво замечает Кингсли, — тебе легче. А мне неожиданно перепала обязанность решать не только за себя, но и за других.
— Я понимаю. Дамблдор, сражение в школе… Нас всех это выбило из колеи. Но надо…
Она не знает, как выразить это «надо». «Продолжать его дело»? «Не сдаваться»? В голову приходят какие-то совершенно неуместные пафосные книжные формулировки. У неё ещё нет собственных слов для описания происходящего.
— Скажи мне только, — наконец решается Кингсли, — пророчество кончается благополучно?
— Двусмысленно.
У Кингсли вырывается смешок.
— Ну разумеется. Как любое знаменитое пророчество. Чтобы не ошибиться при любом раскладе. Никогда не любил пророчеств.
— Я, — Гермиона с облегчением улыбается в ответ, — тоже.

~~~
— С новыми документами, к сожалению, пока что ничего не получается.
Снова вечер, и они ужинают в «Акира Аватара».
— Пока? Но ведь рейс завтра!
— Я знаю. — Кингсли вздыхает. — Но в маггловском мире у меня не так много контактов, а в волшебный я обращаться не рискую. Неизвестно, кому завтра эти жулики продадут информацию, на чьё имя они делали документы. Незачем привлекать лишнее внимание.
— Значит, — Гермиона озабоченно ковыряет еду, — нужен другой план. Или нужно немедленно придумать, как убедить моих родителей сменить в последний момент дату вылета.
— Нет, затягивать с вылетом может быть ещё опаснее. Плохо, что мне завтра выбраться проблематично.
Большая компания, галдевшая рядом, начинает расходиться. Официанты бесцеремонно растаскивают составленные вместе столики и стулья, в процессе окликая владельцев забытых мелочей.
— Гермиона?
— М-м?
— Ешь. Разве что на голодный желудок тебе лучше думается.
Гермиона хмуро возвращается к еде, не переставая думать вслух.
— Придётся устроить что-то прямо в аэропорту. Провести через паспортный контроль под разиллюзионным или аппарировать, а потом опять подправить память?.. Отвести глаза?.. — Нелепо. Она ведь волшебница, как ей могут быть помехой какие-то маггловские формальности… Всего одна процедура, один человек. И тут её осеняет: — Кингсли! Не надо никакой мороки с паспортами! Можно просто сбить с толку чиновников, проверяющих документы.
Кингсли задумывается на секунду-другую, затем одобрительно улыбается.
— Блестяще. Конечно: нам-то в итоге важна именно их реакция.
Остаток ужина посвящается планированию операции: когда лучше прибыть в аэропорт, как остаться незаметной, какие заклинания использовать. Разрабатывать план действий с человеком, чьи знания и опыт превышают её собственный, который замечает и поправляет её недочёты — рядом с которым можно почти не бояться допустить ошибку, для Гермионы ново, и ощущения кружат голову. Поэтому она, не задумываясь, согласно берёт предложенную пластинку знакомой жевательной резинки в красной бумажке и, лишь спохватившись, поспешно отказывается.
— А я думал, тебе понравилось.
Гермиона смущается. Дело в том, что днём ей на глаза попалась пачка «Big Red», и тогда-то стало понятно, почему в доме стоматологов Грейнджеров этот сорт жевательной резинки не покупали.
— Я не знала, что она с сахаром. А сахар вреден для зубов, суть же употребления жевательной резинки после еды в том…
— Что?
Впервые Гермиона видит на лице Кингсли искреннее удивление — и наверняка перенимает его выражение. Потому что невообразимо удивительно удивляться таким простым вещам после всего пережитого за последние дни.
— Знаешь, — удивление сменяется улыбкой, — это наводит на интересные размышления.
— На размышления? Мой выбор сорта…
— Именно. Твоя преувеличенная склонность к рациональности при выборе между приятным и полезным.
— Или, как сказал один человек, между лёгким и правильным.
— Пожалуй. Очень кстати, хорошо сформулировано: «правильным». Не «верным», а именно «правильным», соответствующим неким правилам, которые вовсе не обязательно верны.
— Так. — Гермиона ударяет ладонью по столу, отзывающемуся звоном подскочивших на тарелках приборов. — Стоп. Вот здесь давай остановимся. Я по горло сыта рассуждениями, историями и — да, не отрицаю, — отдельными примерами того, как мудро действовать не по правилам. Меня окружают люди, обожающие действовать не по правилам. Единственной, кто знает правила и готов по ним действовать, неизменно оказываюсь я. И это… это, наверное, моя сильная сторона. Моя своеобразная специальность.
Кингсли её выпад явно забавляет.
— Как же ты с такой склонностью к правильному и рациональному оказалась не в Рейвенкло?
— А Шляпа мне предлагала выбор между Рейвенкло и Гриффиндором. И тут я вспомнила, как в первый раз колдовала… Ну, до Хогвартса я не знала о запрете на колдовство вне школы, и родители получили выговор из Министерства…
— И Шляпа отправила тебя в Гриффиндор?
— Я не успела и глазом моргнуть.
Кингсли с интересом склоняет голову. Гермиону неожиданно разбирает смех, до изнеможения, до мышечной боли, и, лишь восстановив дыхание, она смущённо оправдывается:
— Не могу поверить, что никому никогда не рассказывала этой истории. Она казалась такой неуместной, неподходящей… — Она прерывается. Признание кажется вдруг слишком личным, слишком выходящим за рамки их спонтанного сотрудничества. Кингсли смотрит на неё внимательно, но уже не с отстранённым интересом, а будто терпеливо и понимающе ожидая продолжения исповеди.
— Ты опасаешься, — тепло спрашивает он, — что она не соответствует тому, чего от тебя ожидают?
Возможно, думает Гермиона, отмалчиваясь. Беда в том, что я боюсь также и соответствовать тому, чего от меня ожидают. Я правда не знаю, где эта разумная грань между лёгким и правильным.
— Просто это так нелепо, — немного сердито отзывается она. — Одно из самых важных решений в жизни — и за меня его определяет глупая случайность.
— Отчего «глупая случайность»? Может, сердце? Интуиция?
— Я не в ладах с интуицией.
— Разве с Гриффиндором получилось плохо? — спрашивает Кингсли, отсчитывая чаевые и поднимаясь. Гермиона встаёт следом.
— О нет, я довольна. Я и не задумывалась о том, что было бы, попади я в Рейвенкло… Хотя… Было бы спокойнее, и я теперь не оказалась бы в эпицентре событий. Забавно, да? Одна неуместная мысль…
— Ты ещё можешь принимать решения. Делать выбор. Решать тебе.
Они оба застывают на пороге: снаружи лупит дождь. Кингсли, присвистнув, направляется к бару. После короткой беседы темпераментный и активно жестикулирующий бармен протягивает Кингсли зонтик, добавляет напоследок какую-то шутку, над которой сам же похохатывает, и, стоит собеседнику отвернуться, выразительно подмигивает Гермионе.
Кингсли раскрывает зонтик и слегка отставляет в сторону Гермионы локоть, за который она хватается. Вынужденная близость, тепло чужого тела, слишком живо ощутимое через тонкую ткань рубашки, стесняют её, мешают спокойно идти рядом.
— Держись поближе, — спокойно замечает Кингсли, перехватывая и укладывая поудобнее её руку в сгибе своей, — не то промокнешь.
Вздохнув, Гермиона пытается расслабиться. Нет, эта близость не то чтобы неприятна — совсем напротив. Но она будто бы чувствует спиной взгляд Рона, что, конечно, абсурд. Во-первых, Рону взяться тут неоткуда. Во-вторых, их с Роном роману скоро придёт конец, как только он узнает, что она сделала со своими родителями. Так что если ей кто-то нравится, это её и только её дело.
«Не время, — зло думает она, обходя лужи рядом со своим спутником, терпеливо ступающим шаг в шаг с ней. — Завтра ждёт аэропорт, а затем — Нора и поиски хоркруксов вместе с ребятами. Как бы ни сложились наши отношения, я им нужна и я обещала помощь».
Гермиона прислоняется к боку Кингсли — где-то на полдюйма ближе, чем необходимо, — и расслабляется, впитывая каждый миг этой прогулки под дождём.
— Ты не хуже своих родителей, — неожиданно бросает Кингсли.
— М-м?
— Это нормально, что у тебя не хватает духу им доверять. И не только им. Чтобы доверять другим, нужна уверенность в себе. А это приходит с возрастом. Просто не забывай, что людям нужно доверять.
— Даже если доверие кончается трагедией?
— Универсальных ответов не бывает. Но кто-то должен первым протянуть руку.
Дома — точнее, достигнув этой холодной, безличной квартиры, — Гермиона решается задать интересующий её вопрос. Она раскрывает на нужной странице «Идеальный дом» и показывает Кингсли:
— Мне любопытно, ты материализовал это место прямо отсюда или как?
— О, — Кингсли склоняет голову набок. Гермиона уже привыкла к этому жесту, который будто заменяет ему часть мимики. — Нет, всё гораздо проще. Это казённая министерская квартира для тех, кому приходится долго работать с магглами.
— Я так и подумала, что этот дом как-то тебе не подходит.
— Правда?
Он не просто переспрашивает — он редко переспрашивает просто так, — он выжидает ответа, словно подталкивая её к более личному признанию.
— Ну да… Не знаю почему. Хочешь, назови это интуицией. Но эта фотография на стене — это лично твоё?
— Да. Подарок.
— От женщины?
— Да. Почему ты так решила?
— Почерк… больше похож на женский. Хотя мне доводилось ошибаться.
Они оба стоят прямо напротив предмета обсуждения. Гермиона нарочито смотрит на фотографию, избегая взгляда собеседника, но встречается глазами с его отражением в застеклённой фотографии.
— Почему «Золото Африки»?
— Это — золотые шахты Буркина-Фасо. Там так добывают золото: просто роют шахты в золотоносном грунте. Узкие вертикальные норы, куда работники заползают один за другим, копают грунт и, вытаскивая на поверхность, просеивают: день за днём, месяц за месяцем, добывая крупицы золота. Иногда кому-то удаётся найти целый слиток, и этого достаточно, чтобы покончить с работой в шахте. Бывает, что золотоискателей под землёй засыпает…
Гермиона различает теперь на каменистой равнине холмики, отмечающие входы в шахты. Неясная пестрая кучка рядом с одной из них оказывается скорчившимся человеком в разноцветной одежде.
— Странный подарок.
— Она, — голос Кингсли звучит задумчиво, — уговаривала меня вернуться туда. Она считала, что мой долг прежде всего помочь своим соотечественникам.
— Но ты остался?
— Мы уехали после военного переворота, когда я был совсем ребёнком. Я вырос в Ист-Энде и совсем не помню тех мест. Мой дом — здесь… и помощь моя нужна здесь тоже.
Гермиона ловит его взгляд в стекле. В какой-то миг она чувствует абсолютную уверенность, что если она потянется сейчас на цыпочках поцеловать его, Кингсли пригнётся навстречу. Что у его губ будет привкус корицы. И что потом он точно никуда не отпустит её ни на какие безумные поиски.
— Знакомо, — тихо произносит Гермиона, отворачиваясь. — Моя помощь тоже нужна моим друзьям.

~~~
Утро просвечивает в щели бамбуковых жалюзи свинцово-серым. Этот противный цвет будто бы брызжет из крана, подмешивается в кофе вместо сливок, липкой паутиной ложится на губы, и Гермиона с Кингсли собираются почти молча. Серый тротуар сер вдвойне из-за отражающегося в лужах неба, недружелюбно-сизым отливают стекло и металл автомобиля. Даже у кожи Кингсли хмурый пепельный оттенок, подчёркиваемый маленьким серебряным колечком в ухе вместо привычной броской серьги.
Гермиона вжимается в пассажирское сиденье, её затянутые в вельвет колени в развязной близости от руки Кингсли, переключающей передачи. Серый скрип дворников