Зеленый форум: HP Fanfiction

***

Лет с шести Гарри снится один и тот же сон. Оглушительный визг тормозов, ремень, врезающийся в плечо. Краска, стекающая по бледному лицу отца и заунывный вой полицейской сирены под мерный стук капель по крыше бьюика.
Проснувшись, Гарри открывает глаза и видит прогибающиеся пружины кровати под телом спящего соседа сверху.
Гарри копит равнодушие. Оно течет из крана мелкими неотвязными каплями ледяной воды. Отопление в школе имени Святого Брутуса для подростков с неискоренимыми преступными наклонностями включают ближе к зиме.
Горячей воды не дождаться. Едва теплая струя – это все, что позволяет ограниченный бюджет и все, на что смогли расщедриться немногочисленные спонсоры. Гарри выкручивает ручки, стараясь прекратить стук, но древний, ссохшийся кран не желает избавлять от пытки.
Кап.
Кап.
Кап.

***

─ Эй, четырехглазый!

Быть очкариком – участь даже похуже, чем быть застенчивым, неповоротливым и пухлым, как Невилл. Вот кому больше всех достается на уроках физкультуры!
Гарри заставляет себя не жмуриться. К нему приближается Маклагген – здоровенная туша мяса, потрясающая своими пудовыми кулачищами. Маклаггену уже четырнадцать.

─Сегодня ты сидишь со мной за ужином.

Гарри сглатывает:

─ Нет.
─ Что? – Маклагген глумливо ухмыляется. Его приятели все как на подбор – здоровенные и тупые: Крэбб, Гойл, Мальсибер, Флинт, подходят ближе, они улыбаются и предвкушают веселье. – Моя девочка что-то сказала?

Ответ хрипло:
─ Нет.

Маклагген хмурится:
─ Считай, что я этого не слышал, детка. Вздумаешь нашуршать преподам – жопу надеру.

На ужин Гарри не идет, спрятавшись под кроватью и натянув одеяло до пола.
Шаги.
Громкий топот и пыхтение, сопровождающееся злобным бурчанием. Гарри сжимается в комок.
«Пожалуйста, пусть меня не найдут. Пожалуйста, пожалуйста».

─ Ну все, очкастый, тебе крышка. Я знаю, ты здесь, вылезай!
Пожалуйста!
Рука, откидывающая одеяло, довольная рожа Макклагена, обдающее Гарри зловонное дыхание.
Чудес не бывает.

***

─ Гарри?
─ Да, мисс Уолш.
─ Ты не мог бы задержаться ненадолго?
─ Да, мисс.
─ Гарри, сейчас мы проходим Шекспира, ─ Бриджет Уолш улыбается. – Я хочу, чтобы ты выучил один из сонетов и прочитал его перед классом.
У нее миловидное, прямо-таки акварельное личико и огромные влажные глаза. Гарри не понимает, что она делает в подобном месте.
Она не держит класс, и к тому же никогда не опускается до крика и побоев, как мадам Хуч, например.
Не хочет или не умеет – непонятно. Поэтому мисс Уолш не слушают, срывают ее уроки, хамят и отпускают соленые шуточки в ее адрес.

─ Что не так? – она с удивлением смотрит на насупившегося Гарри. – Тебе не нравятся стихи?
─ Нет, что вы, мисс Уолш. Очень нравятся. Но я не могу читать их... перед всеми.
─ Стесняешься, понимаю, ─ еще одна милая улыбка, ─ Но у тебя прекрасно выходит, я слышала, когда вы читали пьесы по ролям.

Ага, по ролям. Это когда зачитывали отрывки из «Отелло» и «Сна в летнюю ночь», добавляя в непрочные переплетения диалогов пошлые комментарии и красочную отсебятину.

─ Да нет же, ─ бурчит Гарри, ─ Не стесняюсь.
Как она не понимает? Читать стихи перед всем классом – это то же самое, как если чужая мама гладит тебя по голове, дает печенюшку и ставит в пример своим детям. Смертный приговор.
─ Ну, тогда в чем же дело?
─ Ни в чем, мисс. Все в порядке. Я прочту.
─ Вот и хорошо. – Мисс Уолш неловко пытается взъерошить нечесаные волосы Гарри. Ее глаза источают благотворительность.
Гарри знает цену благотворительности. Жирные тетки при толстых кошельках и тощих мужьях, у них одутловатые лица и желтые от въевшегося никотина пальцы, которыми они треплют тебя, одетого в тесный крахмальный воротничок, по щеке, и ты чувствуешь запах пота, смешанного с розовыми духами.
Благотворительность.
Гарри выворачивается и застывает в двух шагах от преподавательницы. Она вымученно улыбается, спрятав руки за спину. Краснеет.

─Я могу идти?

***

Сквозь мутные стекла класса виден промышленный натюрморт – грязные кирпичные дома, перекрещивающиеся железки, дымные трубы. Никакого намека на то, что началась весна.
Дети засыпают от скуки, и, вяло перебрасываясь смоченными слюной бумажками, лениво слушают учительницу, которая вещает про отличия английских сонетов от французских.
Стихи не вызывают в Гарри никакого отклика.
Подумаешь, четыреста лет назад жил человек по имени Уильям Шекспир, влюбился в смазливую девицу и превозносил ее до небес. Посвятил ей 154 сонета, то есть где-то 2156 рифмованных строчек, полных неземной любви. Теперь все преклоняются перед его гением, а он когда-то, вполне возможно, не экономил на свечках и оставлял свою семью голодной.
Гарри зря беспокоится – одноклассников, уморенных двойной алгеброй со Снейпом, не интересует ни он, ни сонет номер 111. Гарри перекатывает гласные и расставляет акценты, попутно разглядывая учительницу, которая внимательно прислушивается, но отводит глаза.
Произнося последние две строки, он думает, что мисс Уолш, скорее всего, это кажется довольно-таки романтичным: худой и бледный сиротка, вдохновенно читающий стихи.

***

Гарри эффектно вытаскивает монетку из правого уха Невилла и несколько секунд любуется его глупой, но безмерно счастливой улыбкой.

─ Волшебство, ─ шепчет Невилл.
Волшебство, да?
─ Знаешь, что я сделал? – Невилл отрицательно качает головой, ─ Я все подстроил. В твоем ухе никогда не было пенни.
─ Не было? – Невилл еще шире распахивает и без того круглые, удивленные глаза и хмурится, ─ Но ты же вытащил...
─ Монетка, ─ Гарри злорадно демонстрирует пухлому мальчишке золотистый кругляш, – все время была у меня в руке.
─ Нет, нет, ─ Невилл чуть не плачет, разочарованно косясь на потерявший половину своего очарования пенни. – Это было колдовство! Р-раз – и монетка у меня в ухе! Ни с того, ни с сего!
─ Нет, она у меня в руке была! – Гарри начинает закипать. Ему всегда нравился Невилл – покладистый и мирный. У него, может, и глупая улыбка, но зато с ним Гарри чувствует себя не таким уж и ничтожеством. – Чудес не бывает! И Санты нету! Думаешь, почему на Рождество в носках только дешевые хлопушки? И у всех одинаковые? И зеленых человечков нет! Не бывает, не бывает, понятно тебе?!

Невилл хлюпает носом и не верит. В этом году на уроке труда он так старательно пришивал блестки к своему Рождественскому Носку, он не хочет думать о хлопушках.
Но тут в уравнение вмешивается третья переменная.

─ Мистер Поттер? – самый отвратительный учитель в мире неприязненно щурится и поправляет полинявшие манжеты на старомодной, застиранной белой рубашке. – Что это вы такое устроили?
─ Я, сэр?
─ Ну не Лонгботтом же! Зачем вы довели ученика до слез и соплей?

Снейп примеряет рыцарские доспехи. Что это с ним сегодня?
─ Я не доводил, сэр. Просто объяснял ему о невозможности существования сумасшедшего дедушки с ватной бородой и доброй улыбкой, дарящего всем подарки, а также летающих по воздуху говорящих оленей, – выдыхает расхрабрившийся Гарри.
Снейп вздрагивает и кидает на Гарри странный взгляд, будто припоминая неприятный, многократно прокрученный ночной кошмар:
─ Что ж, вы многого не знаете об этом мире... Поттер.

Невилл тихо скулит, Гарри осознает, что должен быть к нему снисходительным.
Гарри знает цену и снисходительности тоже. Поэтому он просто уходит, оставляя свой пенни в крепко сжатой ладони всхлипывающего Невилла.

***

Гарри злится и мается от жары, провожая злобным взглядом облупленный желтый автобус, увозящий на летние каникулы тех детей, которых еще ждут дома. Обморочная дымка жаркого летнего дня делает покачивающееся на ухабах средство передвижения почти волшебным, как будто летучим.
В разгоряченной голове темноволосого мальчишки автобус мгновенно обретает ангельские крылышки и взлетает в облака.
«Бред, - думает Гарри – Они сидят в вонючем салоне и приклеивают жвачку на сиденья. Мне не хочется быть там».
И он повторяет это, словно мантру, весь оставшийся день, чувствуя, как мокрая от пота футболка липнет к телу.
Жара держится недолго и быстро сменяется заунывным английским дождем. Когда счастливчики отсеиваются, отношения между оставшимися подростками отнюдь не становятся лучше. То и дело вспыхивают драки, и ученики периодически наведываются к медсестре, красуясь приобретенными ссадинами и шишками.
За тускло-синим фасадом школы находится крохотная площадка, вся заросшая крапивой и сорной травой. В проволочном заборе есть дыра, небрежно прикрытая куском листового железа. О ней знают все, но пока нет инцидентов, администрация школы закрывает глаза на это безобразие.
Гарри сидит на мокром песке площадки, и чертит тонкой палкой беспорядочные знаки. Разговаривать ему не с кем – Невилл уехал к своей ворчливой бабушке, и, наверное, чувствует себя абсолютно счастливым, когда та кладет ему в тарелку пирог с патокой.
Гарри на миг зажмуривается, вспоминая забытый вкус, но потом качает головой, обращаясь, по-видимому, к корявому человечку, нарисованному на мокрой глине: «Не стоит думать об этом. Это совсем-совсем не важно. Важно знать протяженность Англии с севера на юг, национальные обычаи, национальный гимн и национальную историю»...
Невилл как-то признался Гарри в том, что его родители сидят в психушке – признался очень громким шепотом, и на лице его отражались тусклые эмоции не вполне здорового ребенка – ложно-задумчивая медлительность человека, с трудом доносящего информацию до окружающих.
Гарри принюхивается – во влажном воздухе чувствуется непривычный для обитателя промышленного района запах – свежий и чистый, как ... Гарри не может выдумать аналогию.

─ Что еще важно, ─ торопливо объясняет он Корявому Человечку, ─ то, что в жилых комнатах холодно, в классах душно, нормальную еду нам дают только во время официальных проверок, а учителям все равно, понимаем мы что-то или нет. И еще...
Запах озона усиливается. Вспышка.
Прерывистая линия рисунка шевелится, и человечек начинает беспокойно двигаться, перебирая коротенькими толстыми ножками. Он на редкость безобразен. Гарри испуганно смотрит на созданное им существо, которое снова дергается и вдруг… бежит к своему создателю.
Тонкая палочка превратилась в оружие.
─ Сгинь, – тихо скулит испуганный мальчишка: – Исчезни! Тебя не существует! Тебя нет!

Когда Гарри наконец-то открывает глаза, человечка действительно нигде нет. Дождь кончился, оставив в напоминание о себе глубокие грязные лужи.

***

Рональду Уизли нечасто доводилось пробовать что-то изысканное. Как часто бывает в многодетных семьях, еда была сытной, и готовили ее много. Поэтому о вкусе, или о том, чтобы овощи были нарезаны мелко и аккуратно, никто не заботился.
Его отец был мелким чиновником при какой-то большой фирме, отвечающей за производство электрочайников. Он периодически менял работу, т.к. его зачастую сокращали вместе с другими, такими же бесполезными бедолагами. Его мечтой было стать изобретателем и приобрести патент, именно поэтому он постоянно копался в каких-то запчастях, не оставляя надежды разобраться, что к чему.
Он любил научную фантастику, и, казалось бы, всерьез верил в существование зеленых человечков и тому подобной лабуды.
Сам Рон обожал футбол – как и большинство его братьев – и болел за Манчестер Юнайтед. Книги он читал скорее от скуки – их подбор обладал каким-то нелогичным разнообразием. Собрание сочинений Диккенса, присланное сердобольной тетушкой Мюриэль, стояло рядом со старыми комиксами о Человеке-Пауке и Бэтмене, Гюго и Мериме рядом с «Упрощенной кулинарией» Стабблза, а Льюис Кэрролл и Толкиен – рядом с Честертоном и Агатой Кристи.
Еще он вполне сносно играл в шахматы и при желании мог бренчать на акустической гитаре – старой и раздолбанной.
Когда в семье много детей, обязательно происходит куча ссор, стоит постоянный крик и гам. В районной школе семейство Уизли за внушительный список личных грехов считали карой небесной, и едва ли не отказывались учить.
А ведь Билл, старший брат Рона, поступал сейчас в лингвистический колледж – он поклонялся Толкиену и мечтал стать профессором.
В общем и целом, у Рона Уизли была большая и довольно-таки счастливая семья. Они никак не заслужили того, о чем дальше пойдет речь.

***

Была уже поздняя ночь, и Молли Уизли тревожно смотрела на часы. Как у всех жен, чьи мужья не составили себе труд сообщить о том, что задерживаются на работе, у нее появлялись вполне оправданные подозрения. Она вот уже два раза звонила мужу на работу – проверить, там ли он, но автоответчик неизменно корректно и вежливо ее отшивал.
Послышался знакомый звук неловко поворачиваемого в замке ключа. Пришедший очень старался никого не разбудить.
─ Артур! – позвала Молли, вставая с табуретки и скрещивая руки на груди.
Звук прекратился, Молли услышала, как человек за дверью задержал дыхание.
─ Артур!
Молли открыла дверь и снова скрестила руки на груди, созерцая своего вдрызг пьяного мужа.
─ Понимаешь, Молли, ─ сообщил мистер Уизли получасом позже, заливаясь пьяным хихиканьем, – Я все-таки дал этому мозгляку по мерзкой роже!
─ Кому?! – Ужаснулась миссис Уизли, предчувствуя неладное и подливая мужу чаю.
─ Мистеру Кримсону, конечно.

***

Мистера Уизли снова уволили, и поэтому сейчас он сидел в оранжевых шерстяных носках с дыркой на большом пальце, и попивал кофе, игнорируя тяжелые взгляды своей миссис.
Рон сбежал на чердак, чтобы не слышать злобных переругиваний родителей, недавно вошедших у них в привычку. Его бесило буквально все ─ до ужаса хотелось расколошматить парочку тарелок.
Кстати, о чердаке – в детстве братья запугивали Рона привидением, будто бы там обитающем. «Оно жутко воет по ночам!» ─ заливали близнецы, радостно переглядываясь. Рон вовсе не был в этом уверен, ему казалось – во всем виновата прохудившаяся крыша и хлопающее слуховое окно, а также ветер, завывающий в щелях. Но все равно было страшновато.
На чердаке хранилось старое продавленное кресло, пропахшее клопами. В это кресло и завалился Рон, рассеяно напевая «Come and join the British army».
Полнейшей для него неожиданностью оказалось то, что его позвали вниз, и мама побледневшими губами приказала ему собирать вещи. Возмущенное «Зачем?!» было встречено трагическим молчанием.
Если бы Рона с размаху стукнули по голове бейсбольной битой, это бы ошеломило его куда меньше. Собираться? Уезжать? Куда? Почему?!

***

Новое утро было бледным и холодным. За большим столом стояло мерзкое, тягучее молчание, почти такое же липкое и отвратительное, как туман за окном.
Рон посмотрел на Джинни, которая под его взглядом съежилась на стуле. Ему стало жаль сестру. Уж очень бледной и испуганной она казалась сейчас.

─ Мама, почему мы такие бедные?
Вопрос был риторическим.

***

Сказать, что Гарри с самого начала не понравился этот Уизли, ─ значило ничего не сказать.
У этого мальчишки был такой вид, словно он всю жизнь питался исключительно домашними пирогами с патокой.
"Рональд. Что за идиотское имя?" – думал Гарри, наблюдая за своим новым одноклассником. Тот сидел за партой, стоящей чуть ближе к доске, сидел неестественно прямо, словно аршин проглотив.
В сущности, стоит ли искать причины для ненависти? Самая сильная злоба зачастую не имеет объективных причин.
Осень. Промозглая, склизкая, как желе. Дрянная погода. Лужи. Уроки. Впору скучать по потному лету. В школьной форме предусматривается джемпер, но он очень тонкий и совершенно не спасает от сквозняков. От многочисленных стирок на нем свалялись катышки. Гарри сдирает их пальцами, но джемпер не становится хоть немного презентабельнее.
В школе нет закоулков и тайных мест. Все сухо, гладко и стерильно, как в больнице. Невольно и сам чувствуешь себя таким же казенным, как простыни и прикрученные к полу двухэтажные кровати. Но школа разлагается, как труп, над которым уже провели обряд погребения. Расшатываются болты кроватей, заедают запоры окон. И вечный хозяин дортуаров – сквозняк – сует свои холодные пальцы под нумерованное стандартное белье, покрывая кожу пупырышками.
Еда то недосолена, то горелая, то просто отвратительна настолько, что ее невозможно есть даже ради спасения собственной жизни. Ужасная, как всякая еда, приготовленная без любви.
А как может любить детей кухарка, несчастная женщина, которая уже больше двадцати лет горбатится на своего вечно пьяного мужа? Ее сын тоже учится в школе Святого Брутуса. Он худой и бледный, бледнее, чем скисшее молоко. Над ним издеваются ─ он никогда не дает сдачи и только покрывается чахоточными красными пятнами, опуская голову еще ниже. Его зовут Хоуэлл ─ кухарка родом из Уэльса. Правда, вряд ли это имеет большое значение.
Ненависть к домашнему рыжему мальчишке согревает Гарри в эту осень.

***

С первой же секунды Рон невзлюбил это место.
Но даже холодные спальни не так страшны, как обитатели выстуженного синего здания. Когда Рон впервые увидел, как учитель бьет ученика, он не поверил своим глазам.
Битье в школе для трудных подростков имени Святого Брутуса имеет показательный характер. Как в старой Англии, когда висельников оставляли висеть, обливая их смолой для пущей сохранности, чтобы труп служил долго. В назидание, как "живой" памятник правосудию.
С самого начала очень трудно разобраться в системе коридоров и классных комнат – в особенности, если никто не собирается тебе помогать. Все просто – надрывно звенит звонок, и ты идешь туда же, куда и все.
Периодически Рон ловит на себе взгляды тощего темноволосого паренька. Тот постоянно одергивает рукава и вертит что-то в руках, впиваясь в Рона глазами-буравчиками.
С момента приезда в школу Рону постоянно снятся черно-белые сны – никакого цвета в блеклом синем здании просто не может быть.

Он получает несколько писем от Перси – тот старается обходить скользкие моменты, и даже сквозь ровные строчки безупречного почерка Рону слышится неуверенный голос брата. «Папа снова нашел какую-то работу, мама передает привет, и скоро к тебе заедет Чарли – повидаться перед дорогой, он ведь уезжает в Румынию, ты знаешь?»
Рон пытается завести с кем-нибудь разговор о футболе, но нарывается только на непонимающие взгляды и перестает расспрашивать о чем-либо вовсе.

Звуки из внешнего мира доносятся глухим рокотом прибоя, череду уроков оживляет только чересчур веселый голос мисс Уолш и энергичное раздражение Снейпа. Литература и алгебра становятся любимыми предметами Рона.
Жизнь детей, у которых нет и не было ничего своего, продолжается.

***

Лица заинтересованных школьников приникают к стеклам, виднеются смешно сплющенные носы, кое-кто высовывается из окон, и стекло запотевает от теплого дыхания детей.
Шикарный черный Мерседес останавливается у здания интерната, с заднего сиденья выбирается ухоженный светловолосый господин с донельзя высокомерным видом. Следом за ним – статная, невероятно красивая дама в изящном платье. И, наконец – невысокий мальчишка с очень испуганным видом, который, впрочем, тут же сменяется надменным – почти как у отца. Он отряхивает свой идеально сшитый костюмчик – и во многих душах вспыхивает зависть.
И только Гарри, зажатый между Эткинсом и Маклаггеном, думает, что костюм все-таки чуть великоват и выглядит гораздо самоуверенней мальчишки-пижона.

─ Ты слышал, его зовут Драко?
─ Драко? Что за имя?
─ В честь созвездия, тупица!
─ Некоторым лишь бы выделиться...
─ Точно...

Господин окидывает здание равнодушным взглядом и шествует ко входу, поддерживая даму под руку. За ними тащится мальчишка-пижон.
У входа уже стоят выряженные и напряженно улыбающиеся преподаватели. Мадам Хуч в строгом стоячем воротничке, напоминающая с гладко зачесанными волосами облезлую сухопарую индейку. Директриса ей под стать – дородная, с ниткой дешевого жемчуга на дряблой шее. И только Снейпу, кажется, нет никакого дела до происходящего ─ он все в той же небрежной старомодной рубашке, и единственное, что его немного выдает – блестящие глаза под хмурящимися бровями.
Господин что-то говорит, окинув всех вокруг скользящим взглядом. Потом смотрит на своего сына – взгляд его не меняется, даже становится как-то жестче и презрительней.
Дети, наконец, отходят от окон, поняв, что больше ничего интересного не будет. Господин Малфой удаляется в директорскую, занятия отменяют.
Миссис Малфой стоит посредине коридора, опустив на плечо сыну руку, затянутую в перчатку. Тот готов расплакаться. Он то и дело кидает затравленные взгляды на молчаливую массу детей, прожигающих его взглядом.
Но Гарри нет дела до мальчишки – он не сводит восхищенного взгляда с его матери. Такой красивой женщины он не видел ни разу в жизни. Она вся – от жемчужно-серой шляпки до носков туфель – воплощенное совершенство. Она будто светится каким-то нежным серым светом. И Гарри снова чувствует себя пронумерованным ничтожеством.
Свою маму Гарри почти не помнит, осталось только смутное чувство – ощущение почти осязаемой любви. Почему-то, представляя маму, Гарри видит ее какой-то рыжевато-золотистой, теплой, как солнце, и это странно – фотографии, хранимые на самом дне потрепанного, вытертого чемодана, черно-белые.
Миссис Малфой совсем другая – похожая на куклу, красивая, с почти незаметными морщинками вокруг глаз.
Она достает тонкий носовой платок из сумочки и начинает вытирать лицо сына, он отбивается, но как-то вяло. Ему наверняка будет не хватать этого надоедливого и привычного маминого внимания.

─ Его папаша теперь наш попечитель. Богатый.
─ Как думаешь, горячая вода будет?
─А еда? А чтобы пюре без комков?
─ Ага, размечтался... Тебе еще завтрак в постель подавай.

Она целует сына в лоб и легонько подталкивает к его будущему миру. Мистер Малфой небрежно ерошит его идеально прилизанные волосы.
Она уходит легкой походкой человека, не встречающего никаких трудностей на выбранном пути – идет, почти танцуя, через убожество и нищету.
Гарри печально смотрит на отъезжающий лимузин.
На обеде Гарри ждет праздничный бонус – кусок непрожаренной свинины.

***

Драко не может привыкнуть к этим синим стенам и разбавленному псевдо-кофе на завтрак, к злобным лицам учителей, стелящихся перед ним ковром. Не стелится только Снейп – он неизменно раздражается при виде Драко.
Поначалу старшие мальчики пытаются втянуть его в какие-то свои занятия, а ровесники сторонятся его. Все, кроме Рона. Потом старшеклассники, видимо, понимают, что Драко не представляет из себя ничего интересного, и отлипают.
А Рон остается.
У него нереально-яркие волосы – толстая кухарка тоже рыжая, но какая-то медно-тусклая, а у Рона самые что ни на есть РЫЖИЕ волосы, цвета оранжевых яичных желтков – волосы викинга. Они уныло топорщатся, когда у Рона плохое настроение, и энергично стоят дыбом, когда ему весело; но чаще топорщатся, конечно. Поводов для веселья немного.
Драко с упоением слушает его рассказы о братьях и сестре, а сам, по большому счету, отмалчивается, но частенько с удивлением переспрашивает про чердак – неужели там и вправду было привидение?
Есть еще странный мальчик, постоянно сверлящий Драко хмурым взглядом из-под темной челки. В первый день он даже подошел к Драко и спросил что-то про его маму. Драко это взбесило. Он хотел было вспылить, но у этого Поттера глаза были такие тоскливые, что Драко терпеливо рассказал, что его маму зовут Нарцисса, что ее любимый цвет синий, и ей тридцать два. Потом подошел Рон, и Поттер как-то незаметно ретировался, чему Драко был несказанно рад. Он не собирался делить свою мать ни с кем, даже если у кого-то своей нету.
После отбоя они с Роном забираются под одеяло и рассказывают друг другу страшилки, подсвечивая себе лица фонариком, который Драко выпросил у матери.

***

Невилл болеет и противно хлюпает носом, отпрашиваясь в туалет на каждом уроке, это нервирует учителей, и его гнобят больше прежнего. Мадам Хуч даже сгоряча отвешивает Невиллу затрещину – у нее снова было похмелье – это видно по покрасневшим глазам и по тому остервенению, с которым она терзает свисток.
Еще Невилл постоянно пьет микстуру от кашля и сосет медово-лимонные конфеты.
Гарри почти перестает думать о маме Драко, переключившись на физику, а также французский, который преподают факультативом. Невилл тоже посещал его, и поэтому Гарри вынужден наслаждаться его истинно французским прононсом. Гарри бесит трубный звук, с которым слизь выходила из носа Невилла в носовой платок, бесит его покрасневший нос и выпуклые глаза. Гарри держит это в себе – злиться, как и орать –
бесполезно. К тому же, Невилл не виноват в том, что подхватил простуду.
Виноват он, Гарри.
Он прямо-таки чувствует флюиды зависти, исходящие, казалось, из пор собственной кожи. Теперь у Рональда есть друг. Не суррогат друга – хлюпающий носом суррогат – а настоящий друг, с которым можно болтать и смеяться.
Решая алгебраические задачки под бдительным надзором Снейпа или рассматривая узор на матрасе соседа сверху, Гарри чувствует их присутствие, слышит их смешки и разговоры.
Какого черта вы не дружите со мной? Какого черта, ты, рыжий недоумок, не рассказываешь мне про своих братьев и рыжую сопливую сестру? Какого черта, ты, пижонистый ублюдок, мне не улыбаешься?
Гарри знает много нехороших слов, нет, прямо-таки паршивых, дрянных слов. Он не стесняется их употреблять, пусть даже и про себя.
Солнце выглядывает, становится почти тепло, и ученики наслаждаются коротким бабьим летом, наступившим после затяжных дождей. Ребята наводняют площадку около школы, старшеклассники даже пару раз сбегают в город, растрачивая остатки карманных денег.
Но Гарри злит солнце, злит теплая погода – ему хочется метели и снега, хочется пронизывающего до костей ветра – чтобы все эти противные улыбки убрались куда-нибудь подальше, хочется, чтобы всем было так же плохо и тускло, как сейчас ему.

***

Рону хочется набить морду тому, кто виноват во всех его бедах.
Приходил Чарли, и, пряча глаза, рассказывал о том, как там, дома, идут дела. Что папа подыскивает новую работу, а пока Джинни живет у тетушки Мюриэль. Что близнецы чуть было не подожгли школу ─ мама на них накричала и посадила под домашний арест. Лучше от этого, правда, никому не стало – близнецы сидят дома и развлекаются, дразня Перси.
Чарли передает Рону фирменных маминых плюшек с яблоком и корицей. Рон чуть было не выбросил их в мусорку, но вовремя одумался, и они с Драко делят плюшки на двоих.
Но плюшки кончаются, Чарли уезжает, и вновь холодает. И когда Рон видит злорадную улыбку на лице этого Поттера, он срывается.

─ Какого ты на меня зыришь, очкарик?
Гарри дергается, и его глаза загораются чем-то непонятным – почти удовольствием.
И он первым бьет, целя Рону в переносицу.
Через три минуты Рон уже лупит костлявого неприятеля по ребрам, усевшись на него сверху – он сильнее. Поттер яростно царапается и щиплется, пытаясь выцарапать ему глаза – и вот уже клубок из тел катится прямо под ноги Драко, который явился на крики. Остальные, собравшись вокруг, подзуживают дерущихся ободряющими выкриками.

─ Прекратите, хватит! – Драко пытается отлепить одного от другого, но в итоге только получает по лицу от Гарри.
Внутри Рона поднимается что-то темное, плохое, ему невыносимо, отвратительно зло.
─ Ай! – Гарри с удивлением смотрит на свою обожженную руку. – Ты чего? Как ты... – Тут глаза его понимающе расширяются, но Рон не успевает додумать какую-то важную, неотложную мысль...
─ Что здесь происходит? – Снейп появляется из ниоткуда, и Рона с Гарри словно отшвыривает друг от друга. - Поттер, Уизли?

Очки у Гарри разбиты, из носа течет кровь, а лицо превратилось в один сплошной синяк. Единственное, что его радует – то, что Рональду тоже крепко досталось. Под левым глазом рыжего наливается фингал, и он сплевывает кровь вместе с осколком выбитого зуба.

─ Так. Мне кажется, будет кому убирать туалеты, – скучно констатирует Снейп, брезгливо пряча руки в карманы штанов.
Драко стоит, прижав руку к лицу, и неверяще смотрит на Рона. Он тоже видел.

***

Гарри едва не плачет от боли, выжимая тряпку. Все тело ноет, руки трясутся, и голова гудит. Кроме того, он почти ничего не видит – перед глазами все расплывается, очки, наверное, все еще лежат в том коридоре, и раздавленные стекла блестят на полу.
Папины очки.
Их с Уизли благоразумно распределили по разным туалетам, чтобы драка не повторилась. Зря – сейчас Гарри не способен ни на что. Боль пульсирует в обожженной руке.
Обожженной.
Гарри уже почти месяц старается не думать о том, что было на площадке. Мозг послушно подсовывается оптимальные решения – было темно, болела голова, да мало ли что может привидеться...
Обожженная рука.
Значит, он тоже... Тоже – что? А что тогда я? Не думать. Не думать – проще и понятней, и голова трещит не так сильно. Облака должны быть в небе, люди на земле, звезды – в космосе. И никак иначе.
Гарри не знает, почему человеку хочется быть сразу везде. Гарри ставит швабру на место.
Место. Все должно иметь свое место.
И все-таки слезы текут, смывая мазь от ожогов и капая на сырой линолеум.

***

Хоуэлл помнит, как впервые в своей жизни катался на карусели. Ему тогда было лет семь, но он все еще помнит вкус сахарной ваты на языке, и летнее солнце, высвечивающее сбрую на маленьком нарядном пони, похожем на огромные яркие леденцы, продающиеся в бакалейной лавке по два пенса штука. Он тогда подошел к человеку в белом шарфе, держащему лошадку под уздцы, и несмело попросил разрешения погладить. Конская челка, прикрывающая умильные карие глаза была жесткой, но приятной на ощупь.
Пони поводил аккуратными ушами и весь его вид будто бы говорил: смотри, какой я красивый, не найдется ли у тебя хотя бы ма-аленького кусочка сахара для меня? У Хоуэлла не было сахара, и поэтому он просто еще раз погладил пони и отошел к подзывающей его матери.
На карусели он долго осматривал деревянных слонов и тигров, раскрашенных дешевой краской, и наконец выбрал симпатичного бурого конька.
Заиграла музыка, и все завертелось: деревья, наскоро сбитые цирковые подмостки и вымоченный недавним дождем шатер шапито.

***

Он не сразу почувствовал впивающиеся в мякоть ладоней ногти. Два мальчишеских силуэта в нише беспокойно шевелились, вжимаясь друг в друга.
Это было грязно и страшно, но Хоуэлл все никак не мог отвести глаза и убраться оттуда подобру-поздорову. Мозг отказывался работать ровно, ладони потели и сердце оглушительно билось где-то в горле.

─ Подожди.
─ Ч-что? – Глаза второго парня были затуманены; он едва соображал, на каком свете находится. Хоуэлл знал его, тот учился в параллельном.
─ Там кто-то есть. Слышишь?
─ Не обращай внимания... Там никого нет.

Хоуэлл все-таки развернулся, как виденный в кино зомби, и заставил себя шевелить ногами. И только в следующем коридоре сорвался на бег.

* **

В зеркале отражались его лихорадочно горящие щеки. Он набрал пригоршню воды и брызнул в лицо, почти не почувствовав холода.
Потом Хоуэлл склонился над раковиной, и его стошнило остатками праздничного ужина.

***

Руки матери – большие, натруженные, некрасивые руки, застирывали простыню: это зрелище необъяснимым образом успокаивало.
Хоуэлл нервным жестом отряхнул блейзер от несуществующих крошек. Ломит виски, отец в соседней комнате смотрит кабельное, и где-то на окраинах сознания шевелится мысль о несделанных уроках.

─ Ну что ты сидишь? – мать трогает рукой лоб и трет ноющую поясницу, – Горбатишься на вас, горбатишься, этот старый пердун все жрет и жрет мои деньги. ─ Она намеренно повышает голос, чтобы перекрыть звуки пальбы, доносящиеся из черно-белого ящика. – А ты чего? Одни картинки на уме, да? Бумагой одной маранной сыт не будешь!
─ Я...
─ Художником! Где ж это видано! Так и будешь дармоедом на моей шее висеть?

Хоуэлл молчит. Отвечать на материны упреки бесполезно. Он смотрит на мыльную пену в сером тазу.
─ Ну ничего-ничего, и тебя жизнь тряхнет, потом наплачешься...

Сердце пропускает удар. Зрение внезапно болезненно обостряется, Хоуэлл отчетливо видит лопающиеся пузырьки пены.
─ Мама... – Перехватывает горло. В голове будто бы взрывается петарда.
Толстая потрепанная женщина удивленно смотрит на свои руки. Вода в тазу горячая и пахнет медуницей и пустырником.

***

Новое утро отмечено бьющейся о стекло мухой. Никогда еще Снейп так не ненавидел свою работу, как по утрам.
Крепкий черный чай и нервные взгляды в сторону циферблата. Слишком легкая куртка для этого сезона. Спертый воздух метро и бледно фосфоресцирующие лица случайных попутчиков в омнибусе.
И тускло-синее, ненавистное здание, в котором копошатся дети. Дети, которых необходимо учить. Ему.
Да что там учить – этих детей нужно утешать, обшивать, кормить... любить. Ничего из этого Снейп не умеет. Он умеет – учить. Он знает, как решать задачки по формулам – это просто, но гораздо сложнее вдолбить в пустые, измученные головы детей цифры и примеры.
Все учителя живут своей работой. Снейп ненавидит это утверждение, но в его конкретном случае это правда. Личная жизнь уверенно стоит на отметке «0», никому из женщин, видимо, не улыбается встречаться с угрюмым стареющим учителем алгебры.
В последнее время из многострадальной, набитой всяческой безжизненной арифметической шелухой головы Снейпа не вылезают Поттер, Уизли и Малфой. Поттер- заноза в заднице. С этим именем у Снейпа связано много болезненных, мучительных воспоминаний, в основном с участием рыжих волос и дурных манер. Одна и та же школа, одна девочка, которую они оба любили.
Только вот Поттер был обаятельным парнем-шалопаем, любимчиком учителей, мастером на разные каверзные выдумки, он блистал в спорте и учебе, а Снейп был всего лишь патлатым нелюдимым ботаником с кривыми зубами и очарованием швабры. У него было много разных проблем: проблемы с кожей, с волосами, с родителями и со всем миром.
Снейп скрипит зубами, вспоминая себя в то время. Лили сначала бесил этот баловень судьбы, у которого были богатенькие родители, но мало-помалу ей стало льстить его внимание, и она уступила. К чести Поттера можно сказать лишь то, что он действительно любил Лили.
Со Снейпом же Эванс связывало только детство, раннее знакомство и общие воспоминания. Но позже Снейп связался с дурной компанией, стал огрызаться на нее, ни в чем не повинную, и Лили стала отдаляться – неотвратимо. Все, стоп. Тот день он вспоминать не намерен.
Снейп знает об автокатастрофе, и долгими одинокими вечерами все думает о том, что было бы, если б Лили осталась жива. Этот дурак Поттер всегда лихачил и красовался на своей машине. Если бы только руль повернулся чуть раньше, если бы пьяный водитель грузовика не поехал на красный... Много-много «если», которые ничего не изменят.
Увидев сына Лили в Брутусе, Снейп сначала не поверил своим глазам. Он помнил Петунью с детства, и не ожидал, что она поступит так жестоко с собственным племянником. Хотя они всегда не особо ладили – Петунья завидовала популярности Лили, да еще и вышла замуж за какого-то мелкого предпринимателя...
Поттер-младший во всем отличается от своего папаши. У него нет друзей-подпевал, нет популярности, и веселого нрава у него тоже нет – что не удивительно. Глаза у него волчьи, тронешь – откусит руку. Поттеры. Ну что за дрянное племя.

С Уизли совсем другой коленкор – тот нахальный и веселый, таких Снейп из принципа не любил. Но все-таки основная причина неприязни была в другом – в Малфое.
Если насчет Поттера еще можно было что-то понять, то почему Малфой оказался в школе для трудных подростков, было неизвестно. Сын едва ли не миллионера, о котором столько раз писали в «Таймс»... и тут, в этой захолустной, паршивой, полу