Зеленый форум: HP Fanfiction

– Взяты с поличным, сэр. Лестранжи: Рудольф, Рабастан, Беллатрикс. И… Не могли бы мы пройти в ваш кабинет, сэр?
– Не понимаю, почему моей жене нельзя слышать то, что завтра будет в «Пророке». Кто еще?
– Ваш сын, сэр. У нас не было другого выхода, он был в доме Лонгботтомов, никаких объяснений не дал…
– Вы все сделали правильно. – Лицо непроницаемо, голос лишен выражения. – Сообщите, когда поступят первые результаты допросов. Я хочу знать мотивы этого… чудовищного злодеяния. И передайте дежурному в Мунго, что бюллетени нужны мне как можно чаще.
– Да, сэр.

Констанс Крауч поплотнее запахнула плащ, на котором некогда она собственноручно, без магии, с такой любовью вышила семейный герб. Плащ еще хранил тепло ее сына – по крайней мере, так ей хотелось думать. Пребывание в Азкабане оказалось еще более кошмарным, чем она могла вообразить, – но все же лучше быть здесь самой, чем представлять себе в этой или подобной камере Барти. Ее дни, нет, наверное, часы, сочтены – но ведь она знала это и вчера. И право, смена собственной постели на тюремную койку – пустяковая цена за спасение сына.

– Ты что-то знала, Констанс. Что ты знала? Говори правду.
– Я… О Мерлин, Барт, об этом я не знала ничего, мне и в голову не приходило…
– Говори правду, Констанс. – Как всегда в разговоре с ней, голос Барта чуть смягчился. – Ни ложь, ни умолчания нам не помогут.
– На седьмом курсе… когда он был на седьмом курсе, после зимних каникул…

После зимних каникул – когда Барти отправился в школу в последний раз в своей жизни, чтобы вернуться только после ТРИТОНов, она принялась убирать его комнату. Это была ее обязанность, одна из величайших ее радостей, ни Барт, ни Винки уже давно не возражали. Между кроватью и стеной что-то застряло. Тетрадь. Она извлекла ее с трудом и открыла почти машинально, точно зная, что это не дневник (дневник сыну она подарила на позапрошлый день рождения сама и никогда бы в него не заглянула). Рисунок. Еще один, еще один, каждый следующий выполнен более тщательно, чем предыдущий, но даже первый из них, в сущности, набросок, сделан с любовью – ей ли не знать, она по почерку сына в конспектах угадывала, какие темы пришлись ему по вкусу. С любовью. Черная метка.
Констанс не помнила, сколько времени она просидела, бессмысленно глядя на ужас, тщетно пытаясь думать. Голос Винки, спрашивающей, придет ли хозяин к обеду, вывел ее из оцепенения. Надо действовать. А думать… думать можно будет только после разговора с Барти.
Прежде всего, спрятать… это. Не уничтожить, нет: она не сможет начать разговор с сыном иначе, чем показав ему тетрадь. Спрятать в его столе – все равно ни Барт, ни Винки к нему не заходят? Нет, при одной мысли, что это останется в комнате Барти, как что-то имеющее право там находиться, ей стало дурно. В конце концов она трансфигурировала тетрадь в «Ведьмополитен» и кинула в стопку номеров, отложенных – ради выкроек – к очередному министерскому приему. Чувствовала себя при этом женщиной, постыднейшим образом обманывающей мужа. Написала Барти письмо с просьбой встретиться в ближайшую хогсмидскую субботу. Он согласился без малейших возражений (заметил пропажу?). Договорились в «Трех метлах» в одиннадцать, когда все еще ходят по магазинам. У Росмерты всегда найдется комната для респектабельных клиентов.
Она пришла загодя. Заказала чай и его любимые сэндвичи, улыбнулась ему, как обычно, когда он вошел и – как обычно – коснулся губами ее щеки. Даже странно показалось после этого накладывать на дверь Impenetrabilis. Он сел напротив нее, и она молча протянула ему тетрадь. Он взял ее так же молча, быстро пролистал, взмахнул палочкой и тщательно убрал во внутренний карман. И только тогда поднял на нее глаза, улыбаясь.
– Спасибо, мама. Отцу не сказала – я знал. – Взял с тарелки сэндвич и принялся есть с явным удовольствием.
У Констанс отлегло от сердца. Не может мальчик так спокойно есть сэндвич, если… Какая она дура, чего испугалась!.. Налила Барти и себе чаю, сделала глоток…
– Конечно, не сказала, буду я его твоими шутками отрывать от работы… Сливок хочешь?
– Мама, я что, по-твоему, – этим – шучу?
Мерлин, что за лицо у него? Такое, как когда он впервые взял в руки волшебную палочку?.. Только взрослее?.. Сливочник выскользнул из рук. Барти небрежно махнул палочкой – какой он мастер в невербальных!
– Но Барти, ты же не можешь… ты же не думаешь …
– Думал я, мама, до совершеннолетия. А совершеннолетний я уже почти год. – Он вытянул вперед левую руку и правой потянулся к рукаву… Нет! она не хочет этого видеть!
– Нет!
Кажется, он усмехнулся.
– Правильно, мама, лучше тебе не знать наверняка. Для нас всех лучше. – Взял еще один сэндвич. – Мама, ну ты же всегда меня понимала, ты должна понять! Отцу придется понять, – голос стал чуть жестче, – когда мы победим. В конце концов, для него же главное – власть, он только задурил себя детскими глупостями про Свет и Тьму.
Она отмахнулась от внутреннего дискомфорта, неизменно возникавшего, когда при ней намекали на… некоторые особенности личности мужа. Сейчас это неважно. Сейчас о главном надо.
– Барти… сынок… ты же душу свою потеряешь.
– Я весь мир приобретаю, мама. А если придется потерять при этом душу – дело того стоит.

– Больше мы с ним об этом не говорили – до исчезновения Сам Знаешь Кого. Тогда он сказал мне, что давно со всем этим покончил... Я поверила.
– Ты знала все это время и ничего не сделала...
– Я ничего не могла сделать. Ты бы видел его лицо...
– Ты должна была сказать мне.
– И что бы ты стал делать, посадил его?
– Констанс...
– Потому что все остальное ты уже сделал. Ты показал ему пример.
– Что?!
– Не понимаешь? – Все, о чем она запрещала себе думать годы, нет, десятилетия супружеской жизни, выплеснулось на поверхность сознания. – Ты же одержим властью не меньше любого Упивающегося! И человеческие жизни ты ценишь не больше! Он твое порождение. О, я слышала, как он смеялся в своей комнате – когда ты рассказал нам, что намерен разрешить Непростительные... и когда ты сказал Амелии, что на войне можно обойтись без судебных формальностей. Ты клянешься в верности Свету, но вокруг тебя тьма, Барт. Тьма.
– Констанс...
Ей показалось, или на его лице мелькнуло затравленное выражение: «что ж, добивай». Ощущение полной беспомощности накатило с такой силой, что она разрыдалась.
– Констанс. – Он крепко обнял ее. – Ты сама не знаешь, что говоришь. – О Мерлин, кого он обманывает? – У нас общая беда, мы должны встретить ее вместе.
Она подняла голову с его плеча.
– Ты поможешь ему? Ты спасешь его?
– Мне спасать преступника, потому что он мой сын? Опомнись, Констанс!
Она знала, что спорить бесполезно. Спасать сына придется ей.

Она спасла его. Тщетно пытаясь еще плотнее закутаться в плащ, хоть чуть-чуть отгородиться от пронизывающего холода, с ужасом глядя на флягу отвратительного пойла, Констанс представляла себе, что Барти сидит сейчас у горящего камина, пьет чай, крепкий, со сливками, как он любит, Винки готовит что-то вкусное. Горячее. Спасла, спасла, и ведь такой пустяковой ценой.
Что там пытаются нашептать ей эти… за дверью? У Фрэнка Лонгботтома тоже есть мать? Отогнала от себя видение постаревшего в одночасье лица Августы в зале суда. К Фрэнку Лонгботтому не вернулся бы разум от мучений Барти. А больше он ничего плохого не сделает… не сделает, Барт не позволит. Уйдите, вы, не мешайте мне радоваться. Что там еще? А душу его – спасла?
Он едва слушал то, что она говорила ему на прощанье. Но это же так понятно – мальчику не терпелось вырваться отсюда. Придет в себя, отдохнет и вспомнит, осознает. Мысли о ней, о том пустяке, который она сделала для него, – только он не поймет, что это пустяк, – заботы Винки помогут ему… измениться. Жаль, отец не сможет помочь – кто бы его душу спас.
Подобие света, едва проникавшего сквозь решетку, погасло мгновенно. Тьма была полной. И в полной тьме за стеной прозвучал женский голос – охрипший, но уверенный:
– Помни, Бартемиус: Господин вернется.
Наученная сыном, она почти механически отозвалась:
– Я помню, Беллатрикс.
И, повернувшись к противоположной стене, произнесла:
– Помни, Антонин: Господин вернется.
Вернется?.. Что, если… Нет, в одном на Барта можно положиться: он не даст сыну вновь встретиться с теми. Нет, не даст.
В ту ночь ей почему-то снилась жена Амоса Диггори… и – как его, удивительно симпатичный человек, – Артура Уизли… и незнакомая женщина, странно похожая лицом на Лестранж… и множество других женщин, в дорогих и дешевых мантиях, в магглских платьях. И все они смотрели на нее.
Констанс Крауч умерла, осознавая себя преступницей.

***

Наконец-то он согрелся. До чего хорошо. Он всегда знал, что мама выручит из любой беды. Только бы она доиграла роль до конца… Про зелье она не забудет, тут беспокоиться нечего… а вот правильно ли она запомнила то, что он говорил ей о «перекличках»? Она так была озабочена каким-то вздором про вину, про душу… Бедняжка. Неужели не понятно, что раз она вырвала его из лап дементоров, душу потерять ему уже не суждено? Он с наслаждением сделал еще один глоток. Бедная мама, как тяжело ей придется. Поежился, вспоминая азкабанский холод. Но она все равно при смерти, а он… он еще послужит Темному Властелину. Внезапно его охватило воодушевление. Мама умрет не просто так, от горя, из-за жестокости отца, – она умрет за Него. И можно будет рассказать Ему, какой замечательной женщиной она была. Господин заставит заплатить тех, кто довел ее до безвременной смерти. А если удастся послужить Господину по-настоящему хорошо, что-нибудь выдающееся совершить (он совершит, совершит обязательно!), то, как знать, может быть, ей памятник поставят. Получше, чем этой дуре Эванс, которая спасла сына понапрасну. Теперь главное – набраться сил и обдумать, с кем можно выйти на контакт. Может быть, с Грейбеком?..
Он уже начал выстраивать план, когда на пороге показался отец.
– Винки, выйди на минуту.
– Но, хозяин…
– Я сказал: на минуту. Ничего с твоим супом не сделается. – Тщательно закрыл за эльфийкой дверь. – Посмотри на меня, Бартемиус. Imperio.

Его воля, его планы, его замыслы… Ничего нет. Только плащ-невидимка, Винки и растущая ненависть к тому, кто стал его новым тюремщиком.
Сквозь щель в закрытых ставнях он видел фальшивые похороны – похороны живой женщины. На полотенце Винки появилась черная кайма.
Месяц, кажется, спустя, после… освобождения? – нет, не годится, приезда… домой? – нет, просто в этот дом – отец вошел в его комнату с совершенно страшным выражением лица, молча швырнул ему письмо и вышел. Впервые после Империуса он испытал нечто вроде сильного чувства: что-то пошло не так? сейчас придут авроры? Нет, письмо – в самых сухих официальных выражениях – уведомляло мистера Бартемиуса Крауча о смерти его сына, Бартемиуса Крауча, в Азкабане, после продолжительной болезни. Администрация тюрьмы напоминала мистеру Краучу, что, получив разрешение на предсмертное свидание, он тем самым лишился права присутствовать на похоронах (которые уже состоялись), а также о том, что Упивающихся Смертью, осужденных на пожизненное заключение и умерших в Азкабане, запрещено перезахоранивать в семейных склепах.
Опасность миновала: конечно, он всегда надеялся, что мама продержится до конца, но только тогда осознал присутствие в душе тайного страха. Теперь с этим было покончено: о его безопасности тюремщик позаботится.
Заботы Винки сделали, наконец, свое дело: физические силы к нему вернулись, и он смог вернуть себе хотя бы память. Память о самом главном в его жизни. Если нельзя ни планировать, ни действовать, можно хотя бы помнить, ждать и хранить верность. Этого недостаточно? Что ж, есть еще ненависть. Его внутренняя жизнь (другой не было) сосредоточилась на двух людях: Господине и тюремщике. Была, конечно, еще Винки, но она не человек.

Мгновения жизни, настоящей жизни! Волшебная палочка в руке! – пусть не своя, но послужила хорошо. Ясное, четкое, как никогда за все эти годы, понимание того, кто он: Упивающийся Смертью, слуга Темного Властелина. Все остальное пустяк, ничтожно. Ощущение могущества, подлинного могущества, которое может дать только Он, ощущение сопричастности к власти над миром – в тот момент, когда он выпустил в ночное небо Черную Метку. Он заставил их задрожать – и врагов, и предателей. Ради этих мгновений стоит претерпеть многое (и не жалуйся даже самому себе, Бартемиус, твоим соратникам – настоящим соратникам – сейчас куда хуже). Из воспоминаний об этих мгновениях родилась безумная надежда: а что, если он хоть чуть-чуть приблизил возвращение Господина?
Заключение, между тем, стало скверным, как никогда. Винки-то, оказывается, не хватает. И не в удобствах даже дело, не в безвкусной еде, не в необходимости делать что-то в доме (без палочки, по-магглски…) – дело в том, что теперь приходилось общаться иногда с отцом. Терпеть, когда отец отыгрывался – почти без слов, жестами, интонациями, выражением лица – за рухнувшую карьеру, за более десятка лет почетного прозябания. И не сметь ответить на ненавидящий взгляд столь же, нет, более, ненавидящим взглядом: тюремщик не должен догадаться, что на сей раз подавил только волю, а мысли свободны. Если они оба доживут до победы, он знает, о какой награде будет умолять Господина.
– Imperio.
Что это значит? Кто может?.. Этот голос он когда-то слышал, но когда? Чей он? На всякий случай закутался плотнее в плащ-невидимку.
– Веди нас к своему сыну.
Не может быть. Нет, может. Может! Швырнул плащ на пол, рванулся вперед, на тот, второй голос, не глядя, бросился на колени.
– Ты остался верен.
Барти поднял голову. Перед ним стоял Питер Петтигрю – ха, живой! – а у него на руках… Господин. Что бы там ни было с Его телом – взгляд был прежним. И Он нуждался в помощи – в его помощи. Все было не напрасно.

Обо всем, что с ним произошло, Барти рассказал как-то вечером, когда они втроем сидели в гостиной (пленник был в своей комнате, под надежными заклинаниями).
– Что ж, твоя мать помогла тебе своей смертью. Моя для меня и того не сделала. И с отцом мне не повезло, как и тебе. Я убил его.
Они обменялись взглядом. Слова были не нужны.

***

– Как же они без нее? Хозяина весь день дома нет, как приходит, обед подавать надо немедленно. А молодой хозяин ничего ж не умеет, и палочки нет... Что они едят? Нанять же никого нельзя! Конечно, с молодым хозяином ничего плохого случиться теперь не может, Хозяйка говорила, что не может, а все равно боязно... И с кем молодой хозяин разговаривает, ему же разговаривать надо!
– Я помню, во втором классе был, изображал как-то перед одноклассниками Флитвика – и не заметил, как он подошел. «Вам, Крауч, в театре играть», усмехнулся и снял два балла. Ничтожество, да я бы его скорее уважать начал, если бы он меня на две недели к Филчу отправил. Настоящий волшебник не даст над собой смеяться. Вот у нас – худшим наказанием было, если Господин выставит на смех, хуже круциатуса. Что, нельзя тебе этого слушать, ладно, подождем до лучших времен...
– Винки! Соус!
– Винки негодный эльф, разве можно подавать молодым хозяевам такой соус? – Молодые хозяева устали, они голодные, их надо хорошо накормить. – Винки забыла, что в Хогвартсе гости? Что они скажут, если им дадут такой соус?
– Сейчас, сейчас, Винки все исправит... – Она все исправит, только бы они не привязывались к ней опять! Что они понимают! У нее же настоящая Хозяйка была, она же для хозяйской семьи готовила, а не неизвестно для кого. Никто не понимает. Даже Добби: служил ведь в семье, а теперь поворачивает картошку на сковородке, до самой точной золотистости доводит, как будто ее Хозяева будут есть, а не орава какая-то. У нее всегда соусы правильно получались! Хозяйка хвалила. Хозяин редко замечал, что он ест, а вот молодой хозяин... Что же он ей говорил в п-п-последний вечер?
Эти отвратительные голубые тряпки!.. Хозяин позаботился – это еще обиднее, чем если бы он бросил старый носок. И кошелек – какая гадость! – с запиской, что деньги ее, она их не украла. «Вы возьмите это, мастер Барти, а вдруг пригодится?».
– Ты потерпи, Винки, я тебя позову, когда Господин вернется, когда у меня свой дом будет. Ты будешь для моих друзей готовить – когда мы будем возвращаться голодные. С тобой в доме не стыдно будет даже даму пригласить – чистокровнейшую из чистокровных. Она любит после работы хорошо зажаренное мясо с красным вином. Все будет хорошо, когда Господин вернется.
– Винки, этот соус уже никуда не годен. Давай-ка я его уберу подальше. – Добби подхватил вконец испорченный соус и отнес его на слизеринский стол. Место выбирал не только подальше от гостевой стороны, но слишком уж внимательно. Неужели?.. Но Винки все равно, главное, к ней не будут больше привязываться, она попытается вспомнить, что-то она должна вспомнить... сбили ее с этим соусом...
– А я бы сыграл... Может быть, и сыграю когда-нибудь. Только чтобы единственным зрителем был Темный Властелин...
– Мастер Барти!
– Молчи, Винки. А сцена мне нужна большая. Хорошо бы, вся Англия. Ну, на худой конец, Министерство. Или Хогвартс.

***

Человек шел, спотыкаясь, иногда падая, изредка пытаясь перейти на бег, чаще ползя, но не останавливаясь. Человек почти непрестанно говорил. Временами он находился во власти безумия – и тогда обращался к воображаемым собеседникам с правильно построенными, порою длинными фразами, выдававшими хорошее образование и прежнее благополучие. Временами разум его прояснялся – и тогда у него вырывались отдельные слова, обрывки чего-то, напоминавшие бред. Если бы у человека нашелся слушатель, он бы не смог догадаться, что мысль якобы бредящего работает с куда большей силой, чем в те дни, когда он был вершителем судеб.
– Отличная работа, аврор Лонгботтом, сожалею, что ваш муж в больнице. Не понимаю, почему вы не применили Аваду? … Вам жизни преступников дороже своей и мужа? … При чем здесь ваш сын? … Что значит: вам его на руки брать? … Однако население магической Британии меня поддерживает. Или вам виднее, чем народу? … Играю на человеческих страхах? Развращаю людей? Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? Впрочем, вы переутомлены. Можете идти, вы оба будете представлены к награде. … Моя вина… не узнаёт… Дамблдор… дойти…Констанс… напрасно… права… не помог… Дамблдор… предупредить… Орден Мерлина… ха-ха-ха!... посмертно… Винки… глупость… Дамблдор… Chère Madame, en réponse à votre aimable lettre nous sommes heureux de vous annoncer... Письмо должно быть отправлено сегодня, Уэзерби. Обо всех наших решениях мадам Максим и Каркарова следует уведомлять одновременно. … Я не сомневаюсь, что вы готовы задержаться, иначе просто быть не может. … В связи с приближающимся Кубком по квиддичу считаю своим долгом напомнить вам о совершенной секретности ведущихся переговоров и их предмета. … Дамблдор… найти… Гарри Поттер… Петтигрю… главное… не могу… Берта… моя вина… кровь… много крови… моя вина… какой актер… Дамблдор… встать… дойти…
Юноша и подросток, разговаривавшие до этого о таком нормальном, таком интересном для их возраста – о девушке и о квиддиче, – не могли и в самом страшном сне вообразить, что творилось в голове у этого – как казалось – обломка человеческого существа. И когда младший поспешил в сторону Замка, старший со смесью ужаса и брезгливости отвернулся.
– Уэзерби, это письмо в Дурмштранг… Дурмштранг, форма Дурмштранга, как?.. Не может быть… Хогвартс… Турнир… Гарри Поттер… шрам… Гарри Поттер!
Бартемиус Крауч с необычной для последних месяцев его существования живостью вспомнил лицо школьника, ушедшего по его поручению, – и безумие окончательно оставило его.

Права была Констанс. Что за нелепость: ее одну любил – и не слушал. Сама не знала, как права. Жертву ее предал, думал только о безопасности, рассчитывал… дорассчитывался. У меня сын, мне его на руки брать. Они бы сына негодяем не вырастили. Не вырастили – его вина. Вспомнился чей-то обвиняющий взгляд – ах, да, в лесу, после Метки, нелепого вида девчонка: гнев, чистый гнев, вызванный состраданием. Ему всегда нужно было подогревать в себе сострадание, чтобы оправдать гнев. Один раз поступил милосердно – и не из милосердия, и уже заплатила жизнью женщина. Сколько еще будет? Взгляд той девочки – Винки!.. Рассчитался с ней за свою вину, выгнал из дома защитницу. Уж с Петтигрю она бы справилась. Петтигрю?.. Что-то очень важное связано с ним, он долго пытался вспомнить, но в голову лезла какая-то чушь вроде незаслуженной награды. Теперь вспомнил: если Петтигрю жив, значит, Блэк невиновен. Мерлин, да что же за жизнь он прожил? Дамблдор. Сейчас придет Дамблдор. Он еще успеет предупредить. Он еще искупит…
– Stupefy!
Смертью искупит.
За спиной упало что-то тяжелое. Не медля, но и не торопясь, он повернулся, чтобы встать лицом к лицу со своим порождением. Своим убийцей.
Бартемиус Крауч-старший умер, осознав, наконец, себя преступником.

***

Концы в воду. Закопать понадежнее будет сколько угодно времени. А сейчас надо как следует сыграть в сцене «Оглушенный Крам и пропавший Крауч» – и поскорее написать Господину, что опасность миновала. Дамблдора уже никто ни о чем не предупредит. Господин будет доволен.
Какое ощущение могущества, кажется, он сейчас справился бы со всем коллективом Хогвартса. Как будто Господин поделился с ним силой. Как будто он сейчас не просто предотвратил разоблачение, а что-то особенное при этом совершил. А дело-то было самое простое – спасибо Поттеру за карту, спасибо предателю Снейпу за то, что ненависть к мальчишке застила ему глаза. Один ступефай в спину (у Крама отличная реакция, с ним могли быть хлопоты) и одна вымечтанная авада в лицо. Людишки называют это высокопарным словом, считают невесть каким преступлением. А он не из людишек. Он с Господином. Да, Господин действительно с ним поделился. Он теперь больше, чем человек.

***

Краем глаза Снейп увидел, как судорожно дернулась палочка в руке Минервы; ее побелевшие губы зашевелились, и он скорее угадал, чем прочитал беззвучно произнесенное «отцеубийца». А ведь и он мечтал когда-то… Мечтал – на седьмом курсе у него зелье было готово, с любовью обдуманное, тщательно приготовленное: магглские врачи не заподозрили бы неладного, магическим властям и в голову не пришло бы интересоваться. Специально приехал домой на рождественские каникулы. Спланировал все до мельчайшей детали. И не мог себя заставить. День за днем откладывал на завтра, и уехал, так и не сделав этого. Бранил себя тогда за слабость, думал, что недостаточно достоин службы Темному Властелину. Все к лучшему. Теперь понятно: если бы переступил тогда через этот – как он был убежден – предрассудок, уже не сумел бы уйти от него. Нет уж. Лучше он будет учить тупиц, охранять этого неблагодарного звереныша, сейчас Дамблдор наверняка на задание пошлет, – чем мечтать о ступеньке поближе к воображаемому престолу Властелина. Нет уж. Лучше ругаться ежедневно с коллегами по Хогвартсу, чем быть первым среди Упивающихся Смертью.
***

Одурь от зелья прошла, и пришло понимание, что он провалился. И только по своей вине. Ведь проявил в момент опасности присутствие духа и ловкость, увел Поттера вовремя – кому потом разбирать, что он успел пробормотать Дамблдору (смерть Диггори, конечно, некстати, слишком привлекает внимание к сегодняшним событиям, но с этим уж ничего не поделаешь). Нужно было как можно быстрее, не теряя времени, получить у мальчишки действительно необходимую информацию и кончать дело. И к Господину. Вместо этого… расслабился… забыл позаимствовать у двойника главное. Поттер жив, враг предупрежден, а ему в Азкабан. По заслугам. Он выдержит, теперь, когда Господин по-настоящему вернулся, он все выдержит. Да и недолго придется сидеть. А прощение он вымолит, он заслужит… Верность есть верность. Да и конец спектакля Господину должен понравиться: эффектно получилось, с трупом, хоть и не тем. Жаль, что не удалось избавить Господина от Поттера, мальчишка опасен. Вздор… вздор какой в голову лезет, да Господин его как муху прихлопнет, едва захочет. А вот предупреждение – это действительно плохо, это не по плану. А впрочем, не страшно. Вот если бы отец успел предупредить, была бы катастрофа. А сейчас поздно. Поздно. Победу Темного Властелина можно немного отсрочить, но уже нельзя отвратить. С усмешкой он поднял глаза на женщину, которая застыла, как изваяние, нацелив палочку ему в грудь. Даже приятно – после мыслей о предателях, которые раньше него увидели Господина возродившимся, – посмотреть в лицо честному врагу. Если именно он когда-нибудь убьет ее, то без особой ненависти.
– Минерва, Фаджу вздумалось вызвать дементора. Для охраны.
– Он сошел с ума?
– По-видимому, он давно не видел Дамблдора в ярости. Втолкуйте ему, вы все-таки начальство, может быть, у вас получится. Этого я посторожу, не беспокойтесь.
Дверь за МакГонагалл плотно закрылась, и внезапно явилась надежда, нет, уверенность, что Снейп пошел на попятный, что он выслал ее из кабинета под выдуманным предлогом, что он поможет!..
– Северус, Господин милостив. Идем к нему вместе, сейчас! Тех простил, простит и тебя.
Но черные глаза предателя смотрели на него совершенно равнодушно, палочка была нацелена ему в грудь так же, как недавно палочка МакГонагалл.
– Ты думаешь, что сможешь укрываться за спиной Дамблдора всю жизнь?
Взгляд по-прежнему равнодушен.
Шаги. Поздно. Ладно, он потерпит, а предатель заплатит. Что там кричит эта женщина? Холодно как, он никогда не замечал, что в этом кабинете так холодно. Теперь кричат три голоса, два мужских и женский, оборванное Expec… Свет куда-то делся. Как же он подвел Господина, завтра против него поднимется вся магическая Британия, а с ним только предатели. Поттер жив, не будет Господину покоя от Поттера… Холодно! Мелькнуло лицо мамы: «Ты же душу свою потеряешь» – и дальше была только чернота.
Бартемиус Крауч-младший умер много лет спустя, не осознавая ничего.