Отправлено: 22.06.07 13:07. Заголовок: «О, дайте мне маску!», часть 4, макси, R, гет-слэш (продолжение от 7 января).
Автор: Rendomski (necromancer_renka (at) yahoo (dot) com) Бета: буду несказанно рада любой помощи. Но предупреждаю, что с моими бетами случаются странные вещи… Рейтинг: R Категория: гет-слэш. Жанр: драма / экшн. Главные герои: Гарри, Рон, Драко, Снейп и другие. Саммари: История об обычных хогвартских событиях глазами различных участников. Данная часть - PoV Гермионы. Маски… Мы все их носим. Иногда мы даже забываем и теряем ощущение, где кончается маска и начинается живая плоть, пока жизнь не даёт нам по морде, возвращая к неумолимой реальности… Иногда – забываем, что маску может носить и другой… Дисклеймер: все герои Дж. К. Роулинг принадлежат Дж. К. Роулинг и иже с ней. Хотя, полагаю, после моих измывательств можно было бы их уступить мне за пару процентов стоимости (правда, всё равно не потяну...). (Подробнее с дисклеймером можно ознакомиться здесь). Форма построения произведения, как взгляд разных персонажей на одни и те же события принадлежит великому Акутагаве. (Может и евангелистам... словом, я взяла у Акутагавы, а дальше пусть сами разбираются). А я что? Я просто маски примеряю... Отношение к критике: всячески причетствуется. Я подчёркиваю – всячески…
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: в нижеприведённом фике имеются сцены, содержащие гомо- и гетеросексуальные отношения, насилие, пре-инцест и прочие недетские вещи. АУ в отношении шестой и, как я догадываюсь, седьмой книги. Если вас уже тошнит – не портите себе здоровья дальше. Остальным – приятного чтения! В качестве канона я признаю книги, только книги и ничего кроме книг Дж. К. Роулинг. Совпадения с интервью, Лексиконом, официально признающим педофилию древом и проч. случаются, но не обязательны.
ПРИМЕЧАНИЕ автора: если будет проводиться конкурс на долгострой фэндома – предупредите ! Ну, а если серьёзно, то сердечно прошу прощения у всех, кому пришлось так долго ждать сего продолжения. Вам, ещё ждущим, вам, уже не ждавшим, а также тем, кто видит этот опус впервые – с любовью .
И если маскою черты утаены, То маску с чувств снимают смело. М. Ю. Лермонтов «Маскарад»
Маски… Мы все их носим. Иногда мы даже забываемся и теряем ощущение, где кончается маска и начинается живая плоть, пока жизнь не даёт нам по морде, возвращая к неумолимой реальности… Так что довольно масок! Скрывать мне больше нечего, да и незачем. Меня больше не волнует, что думает мадам Помфри, когда я каждый день прихожу сюда, в больничное крыло, помогаю ей по мере надобности, а затем провожу долгие часы подле Северуса, изредка, без особой на то необходимости, проверяя температуру, пульс. Меня не беспокоит реакция профессора МакГонагалл или Дамблдора, которые порой заглядывают сюда. Мне всё равно, как отнесутся к этому Рон или Гарри, которые непременно узнают, рано или поздно. Почти всё равно. Когда узнает Рон, это будет кошмар. Когда узнает Гарри, это будет конец. – Северус… – Северус, ты слышишь меня?.. – Северус, это я, Гермиона… – Я люблю тебя… Северус не реагирует. Мадам Помфри считает, что он ничего не слышит, а посему любые разговоры бессмысленны. Меня пугал его бред, но безмолвие: ни слова, ни стона – оказалось ещё тягостней. Вид у него изнемождённый и постаревший, лицо цветом отчего-то напоминает старую навощённую бумагу, брошенную на снег, и инеем тронула жёсткие тёмные волосы преждевременная седина. «Должно быть, жизнь в этой вашей школе очень похожа на сказку…», – заметила как-то мама. – «Интересно, а на какую?» Кажется, я тогда, насмешливо фыркнув, ляпнула: «Пряничный домик», – или что-то в этом роде. Тем не менее, с того раза я нет-нет и начинаю невольно проводить аналогии. Моему названному брату в сердце и в глаз попали осколки волшебного зеркала. Снежная королева околдовала его и поманила за собой, в царство вечного холода. А я дерзнула отправиться следом, полная решимости вернуть моего названного брата… Снежная Королева. Король-Зима. Снег, иней и холод. Это похоже на очень страшную сказку, мама. И конец у неё совсем не такой, как положено в доброй детской книжке. Льдинки заплясали, складываясь в приговор: «Вечность». И чего бы там ни написал автор, я знаю: кому-то из героев не суждено было покинуть сверкающих чертогов. Каю. Или Герде. Или Снежный Король так и остался любоваться на вечность в ледяных гранях. В вязкой тишине больничного покоя складывается впечатление, будто жизнь застыла, замедлила свой ход, и время тянется, словно чинно проплывающие за окном поезда столбы электропередачи. Только всё это иллюзия: стоит лишь высунуться из уюта купе, и ты ощутишь, что поезд летит вперёд на всех парах и встречный ветер грубо и больно срывает с глаз набежавшие вдруг слёзы. Это невыносимо! Мне, что, сидеть, сложа руки, и смотреть, как он умирает, будучи не в состоянии ничем, совершенно ничем помочь? Не могу. Уйти, оставить? Тем более. Надеяться? На что мне надеяться? Надеяться не на что. Ни на что не надеяться? Ждать? Чего? Нечего ждать… – Гермиона? Гермиона, ты куда?.. Не знаю. Не знаю. Куда-нибудь, где распахнутая дверь окажется скинутым в борьбе с ночным кошмаром одеялом, окрик мадам Помфри плавно перейдёт в звонок будильника и, прислонившись лбом к холодной и твёрдой спинке кровати, можно будет, вяло улыбнувшись, сказать себе: «Это был всего лишь сон, Гермиона…»
*** – «Уважаемый мистер Уизли! Мы рады проинформировать Вас, что Вы назначаетесь на должность префекта седьмого курса…» – Ясно, Гарри, ничего новенького! – Рон вырывает у Гарри из рук пергамент. – Давай дальше! Беззаботно болтая ногами, они сидят на перилах – это на третьем этаже-то! Я даже просто подойти к краю лестничной площадки едва решаюсь. – И-и… «Уважаемая мисс Грейнджер! Мы рады проинформировать Вас, что Вы назначаетесь на должность… Главного префекта! – Урра! Трижды ура! Кто бы сомневался, конечно… – Ну я, между прочим, сомневалась. – Ой, Герми, Герми, скромность тебя погубит. – Да скромность тут не при чём. Вот Ханна, к примеру, ничуть не меньше этого заслуживала этой должности. Она как-то целый месяц… Но мальчишки уже не слушают. – Дай значок посмотреть. – Погоди, на свой пока полюбуйся. – Налюбуюсь ещё, Гарри, давай же! – Гермиона не разрешит. – Ладно тебе… Герми! – Особенно, если ты не перестанешь её «Герми» называть. Мальчишки в шутку борются, к моему ужасу, чуть не ежесекундно грозя сверзиться с перил. Здесь, в доме Гарри на Гриммолд Плейс двенадцать, царит кажущаяся безмятежность. Мы играем, болтаем ни о чём, шутим с Тонкс, безуспешно пытаемся уговорить Рема, чтобы нас хоть на пару часов куда-нибудь отпустили, смеёмся и просто бездельничаем. Очень хорошее слово – «кажущаяся»; эта безмятежность именно кажется, мерещится, морочит голову и отводит глаза, дурачит дрожащим маревом августовской жары, а мы охотно поддаёмся. Ведь, в конце концов, мы же обычные семнадцатилетние, единственно волей случая оказавшиеся в гуще событий этой войны. И мы цепляемся за эти пергаментные квадратики, кто в прямом, кто в переносном смысле, подсознательно желая, чтобы конец летних каникул был главной нашей заботой. На деле же, особенно для Гарри, каникулы наши с учёбой имеют мало общего и оборваться грозят не тридцать первого августа, нет, – в любую минуту. «Пусть их! Не беспокойся... Они играют в то, что они счастливы...» Гарри и Рон всё-таки сваливаются, под мой испуганный оклик, – к счастью, не по ту, а по эту сторону перил – и задорно смеются над моим обескураженным видом. Не остаётся ничего, кроме как присоединиться к ним… – Приятно видеть, что вашей драгоценной жизни ничто не угрожает, Поттер. Едким презрительным тоном брошеная реплика развевает марево нашего веселья, как порыв сквозняка. Снейп стоит внизу и явно уже некоторое время за нами наблюдает. Гарри от неожиданности выпускает моё письмо из рук, и листки, вертясь и кувыркаясь в воздухе, планируют вниз. – Добрый день, профессор. Снейп на приветствие не отвечает. Отвернувшись, он пристально изучает что-то в прихожей, затем, вытянув руку, отводит портьеру и обнажает дыру в стене, где раньше висел портрет миссис Блэк. – Поттер, а вам, случаем, не приходило в голову, что так и дом развалить недолго? – Вообще-то это сделал я, – спокойно отвечает ему появившийся Рем, – и эта стена не несущая. Здравствуй, Северус. Снейп лишь коротко кивает в ответ. – Ах, да, – замечает он вполголоса. – Я и забыл, что здесь проживает не один скорбящий склонный к безрассудству гриффиндорец. Я хватаю Рона за руку, удерживая его, а заодно и себя от какой-либо непоправимой глупости. Гарри бледнеет, даже невозмутимый обычно Рем, кажется, вздрагивает. Несомненно довольный произведённым эффектом Снейп, как ни в чём не бывало, переводит разговор на другую тему. – Что ж, о мерах безопасности в этом доме, пожалуй, поговорим позже, а сейчас я хотел бы обсудить кое-что с вами, Поттер. Наедине. – Конечно, профессор, – процеживает Гарри сквозь зубы. – Давайте пройдём в гостиную. – Во гад, – выдыхает Рон, когда они уходят. – Эй, Герми, ты чего? – Ничего, – я только что замечаю, что всё ещё держу его за руку и поспешно отпускаю. – Нормально. Пойду… подберу свои бумаги. Я спускаюсь вниз, оставляя немного растерянного Рона, по дороге едва не забывая, что мне понадобилось внизу, просто желая как можно быстрее оказаться в одиночестве, прийти в себя, зализать грубо разбереженную рану и без слёз оплакать конец наших каникул.
Дверь на кухню закрылась с неприятным хлопком, заставившим меня вздрогнуть. Хлопать дверью я, вообще-то, не собиралась. Просто так вышло. – Чёрт, – тихо сказала я. Прозвучало несмело и натянуто. Что поделаешь, не умею я ругаться. Невыплеснутые эмоции свернулись в мерзкий сгусток под сердцем, дыхание перехватило от тупой боли. Я немного постояла на месте, прижав к груди руки, затем подошла к шкафу и достала с одной из полочек жестяную коробку из-под чая, в которой хранила смесь трав для лечебного настоя. Когда боль проявилась впервые, прошлым летом, я испугалась, что это последствие едва не убившего меня проклятия, и отправилась с мамой в лечебницу святого Мунго. Однако целитель, внимательно выслушав всю историю и осмотрев меня, лишь покачал головой. «Должно быть, просто от переживаний. От нервов. Попробуйте успокаивающий настой». От боли травки помогали. От «переживаний» – не слишком, и время от времени всё начиналось заново. Коробочка была полной доверху; я открыла её слишком резко, и измельчённые душистые травы: валериана, мелисса, полынь – просыпались на стол. Смахнув их на письмо из Хогвартса, я вытряхнула сор в раковину. Затем, закрыв, решительно вернула коробочку на место. Вот так, обойдусь и без лекарств. Села за стол, с ногами забравшись на деревянный стул, положила подбородок на колени, сжалась в комочек, принялась убаюкивать боль. На кухне стояла тишина, даже мухи, утром настырно доводившие своим жужжанием до исступления, угомонились и лишь лениво ползали по пыльному окну. Тени их смешно передвигались по столу, по небрежно брошенным листам. От рук и пергамента горьковато пахло травами. – Гермиона? Что с тобой? – Рем прикрыл дверь так же аккуратно, бесшумно, как и открыл её перед этим. Называть его Ремом, не профессором или мистером Люпиным, оказалось на удивление легко. Какой месяц назад меня подобная фамильярность, пожалуй, шокировала бы; всё-таки Рем Люпин намного старше нас. Сириус тоже был старше, но Сириус, Сириус – это совсем другое… Рем, при всей своей сердечности, не пытался казаться ни свойским, ни легкомысленным, напротив, мягко, но непреклонно блюл дистанцию. Всё как-то вышло само собой: когда прибыли мы с Роном, Гарри с Ремом жили здесь уже с середины июля и обращались друг к другу исключительно по именам. Нам не оставалось ничего другого, как последовать примеру. – Ничего, – я расправила листки пергамента, прижала их подвернувшимся под руку стаканом. Под донышком немедленно расползлось пятно. Опять кто-то оставил на столе грязную посуду… – Нам будут нужны новые учебники, кое-какие вещи. Тонкс… – …обо всём позаботится, не беспокойся. – Хорошо. Мне просто неловко доставлять ей столько лишних хлопот… – Гермиона. – Да, я понимаю, если мы сами отправимся на Диагон-алею, то не исключено, что это выльется в гораздо большие неприятности. Рем вздохнул; отодвинув стул, сел напротив. – Гермиона, что тебя так расстроило? – Меня? Да ничего, вроде. А ты не в курсе, что у профессора Снейпа за дело к Гарри? Он неловко заёрзал. – Извини. Это опять что-то секретное? – Отчасти, – кивнул Рем. – Знаешь, лучше будет, если Гарри сам расскажет вам, сколько сочтёт нужным. – Конечно. Мы надолго замолчали. Я тупо глазела в письмо. Только не думать о… нет, не думать… вот, какая у профессора МакГонагалл примечательная «М» на подписи: чёткая, остроконечная, ни намёка на какие-либо завитушки и, в то же время, полная изящества… – Гермиона, с моей стороны, конечно, не слишком тактично задавать подобный вопрос, но тем не менее: не увлечена ли ты, случайно, профессором Снейпом? – Что?! – я подскочила и вскрикнула, пребольно ударившись локтём о край столешницы. – Мерлин правый, извини! Сильно ударилась? – А-ага… на самый нерв попала. Рем, как тебе только в голову могло прийти подобное? Ой… – Гермиона, прости, – Рем успокаивающе вытянул перед собой руки, – я вовсе не хотел тебя шокировать. Мне всего лишь бросилась в глаза твоя резкая реакция на слова профессора Снейпа. Ну, я и подумал… Знаешь, – он чуть отвёл взгляд, – в учителей нередко влюбляются. – Не в него, – процедила я, растирая ушибленный локоть. Неловкость вырвавшейся фразы я осознала не сразу. Рем выжидающе молчал, и волей-неволей мне пришлось продолжить, силой вытолкнуть изо рта слова: – В Сириуса. К щекам прихлынула кровь, застучала в висках, на миг мне показалось, что после подобного усилия я по крайней мере месяц не смогу произнести ни слова. Рем кивнул, чересчур спокойно, и тут я запоздало поняла, что именно этого ответа он от меня и добивался. Слава Богу, не другого. – Должно быть, на четвёртом курсе? – осторожно уточнил Рем. – Да не на третьем уж, – буркнула я, немного дуясь на него за подвох. Первая наша встреча с Сириусом Блэком к возникновению нежных чувств, что и говорить, не располагала. Раненый, бледный как смерть Рон, взбешённый Гарри, готовый броситься на противника с голыми руками, и я – трое детей в заброшенном доме против коварного оборотня-предателя и тёмного мага, правой руки Того-Кого-Нельзя-Называть. Однако… Оказывается, можно думать о Сириусе и улыбаться. – Конечно, на четвёртом. Он же был такой… казался… просто невероятным! Безвинно осуждённый, беглец, верный друг, умный, загадочный, не сдающийся… …а ещё эти мальчишки, такие ротозеи. «Гермиона, ты же тоже девочка!» – господи, ведь я думала, что никогда не прощу Рону этой глупости. Другие мальчишки, глазевшие на меня во время бала. И Виктор. Виктор Крум, надменная знаменитость, а на самом деле – исключительно деликатный и немного стеснительный неуклюжий Виктор. Бедный, я бы, безусловно, влюбилась в него без памяти, не окажись поблизости Сириуса. Сириуса, который затмевал всех. – Так тогда казалось. И ещё – что он всё подмечает: и мой ум, и… словом, всё. Что симпатизирует, флиртует. Я думала, это лишь Гарри с Роном не замечают, а я-то всё вижу. А потом был этот ужасный дом. И он, совсем другой: поникший, почерневший, озлобленный. Я отказывалась верить своим глазам, злилась, искала объяснения, пусть даже и самые нелепые… По щекам текли слёзы, расплывались на столе, на брюках большими мокрыми пятнами. Нет, я не плакала, они просто текли сами, безо всякого усилия с моей стороны, изливались вместе с воспоминаниями. – …отказывалась принимать его таким: опустившимся, сломленным. А потом его… – я шмыгнула носом. Слезам стало тесно, не все пробивались наружу, встали в горле, мешая говорить… – Он… Рем прикрыл глаза ладонями, тяжело вздохнул. – Он ушёл, – глухо произнёс оборотень. – Повтори это. – Он ушёл, – покорно повторила я. И мир не перевернулся. И сердце продолжало биться. И я сидела себе и дальше на стуле, поджав ноги, как ни в чём не бывало. А в груди, как ни странно, больше не болело. Рем осторожно коснулся моего плеча. – Теперь легче? – Да. Рем… ты замечательный, – слёзы продолжали бежать – откуда они только брались? – но умиротворённо, словно летний дождь, пролившийся после долгого и грозного бурчания грома. Он смущённо пожал плечами. – Чужие беды – не собственные, с ними справиться проще. И всё же, послушай старика, не цепляйся за прошлое, отпусти своих призраков и живи дальше. Я и не подозревала, насколько скоро я пожалею об этом разговоре. Пожалею, что перестала прятаться за призраков прошлого, ревниво хранить обрывки выцветающих чувств. Пожалею о том, что снова решилась на любовь, и снова проиграла. Чем дальше, тем большую власть над нами обретает прошлое; ведь там остаётся всё больше событий, переживаний, и вес их всё сильнее тянет нас за собой.
Отмазка: «Пусть их! Не беспокойся... Они играют в то, что они счастливы...» - М. Метерлинк
Пост N: 2525
Зарегистрирован: 17.05.05
Откуда: Подмосковье
Отправлено: 23.06.07 23:01. Заголовок: Re:
Rendomski
Ого! Ух ты! Офигеть!!!
Очень прошу простить меня за такое бурное проявление эмоций, но по-другому не получается. Это один из тех фиков, которые начинаешь считать завершенными, если они долго не получают продолжения, а когда все-таки это происходит, то...
...ходишь и своим глазам не веришь.
По-прежнему очень и очень. Этого действительно стоило ждать ;)
О. Еще одну сказку вытаскиваем из папки прекрасных незавершенок... Отличная новость. Спасибо, Rendomski, за продолжение. Я очень рада, правда. Жаль бывает, когда хорошие истории оказываются брошенными, а мне очень хотелось бы узнать, чем завершится именно эта история.
Rendomski Да! Я так ждала, я знала, я верила, что Вы его допишете!! Отправлюсь сейчас перечитывать заново остальные маски, чтобы освежить впечатления, а потом обратно в темку.
XSha Буду ждать отзыва, прохлаждаясь в Красном уголке
Lecter jr У меня не менее бурный восторг от долножданных отзывов. Я уже успела соскучиться. Спасибо :).
Египетская Мау Я надеюсь, что она завершится тем, что я её допишу. И даже пораньше, чем к концу пятилетки .
Voice Сердечно благодарю за веру в продолжение! А освежить воспоминания мне самой уже приходится зачастую, хотя, казалось бы, каждая строчка выстрадана…
*** – Ну, никак я не пойму, почему именно он… – процедил Рон. Я деликатно умолчала о том, что назначение Драко Малфоя Главным префектом навряд ли оказалось для меня досаднее, чем очередное назначение Рона. Ещё и часу не прошло с тех пор, как он горячо заверял меня, что должность квиддитчного капитана никоим образом не помешает выполнению им обязанностей префекта, однако уже на собрании Рон украдкой чертил что-то, подозрительно напоминающее схему квиддитчной атаки, и, когда Ханна раз обратилась к нему, рассеянно выпалил: «Я согласен с Гермионой». Мне оставалось лишь вздохнуть и морально приготовиться к уже ставшему привычным двойному грузу префектских дел. Надо признать, Малфой отнёсся к своим обязанностям более чем ответственно, не позволяя себе в наш с Роном адрес ничего серьёзнее чуть подчёркнутой холодности в голосе. Когда же между нашими и слизеринскими пятикурсниками разгорелся спор явно не по теме, от Малфоя равно досталось представителям обоих факультетов. И всё же, выйдя по окончании собрания из кабинета и оказавшись в окружении слизеринской компании, испытывать, насколько новоприобретённая объективность Малфоя распространяется за пределы собрания префектов, я не решилась. По привычке вскинув голову, я постаралась как можно незаметнее проскользнуть мимо, но едва не столкнулась с неожиданно заступившим дорогу Ноттом. Смерив меня полным презрения взглядом (сердце заколотилось, мысли отчаянно закружились вокруг так неудачно спрятанной в кармашек сумки палочки…), он уставился поверх моей головы на остальных и насмешливо бросил: – Что, Малфой, унизили до нечистокровки? Я помянула про себя недобрым словом Рона, исчезнувшего сразу после собрания. Спину только что не жгло от неприязненных взглядов. Обернуться? Но не хотелось оставлять за спиной Нотта. Чушь, вообще, я что, просто обойти его не могу? – Кого унизили, – вальяжно протянул Малфой, – а кого и повысили. За спиной засмеялись. Кто-то недоумённо начал: «Эй, ты кого…». Усмешка на лице Нотта сменилась злостью, он покосился на меня и отвёл руку, явно намереваясь то ли толкнуть, то ли ударить. Я резко дёрнула вверх сумку и запустила руку внутрь, уже не заботясь о скрытности. – А ты чё тут встала, как… – Эй, что здесь происходит? Нотт сунул руки в карманы. Я обернулась. В дверях кабинета стояли Энтони Гольдштейн из Рейвенкло и Сид Огден, префект шестого курса Хаффлпаффа. – Разговариваем, – не задумываясь, пояснил Малфой, глядя на обоих с лёгкой снисходительностью, как на слабоумных. – Ладно, идёмте отсюда. Слизеринцы, переглянувшись, отправились следом, даже Нотт, хотя и с видимой неохотой. Энтони подошёл ко мне. – Всё в порядке? Может, тебя лучше проводить? – Не беспокойся, – отрезала я, ещё не прийдя в себя после стычки. Мне стало неудобно за резкий тон, но и извиняться, вроде бы, было не за что, поэтому я просто отвернулась и отправилась восвояси. Энтони, однако, не отставал. – Что-то новенькое, а? Малфой, защищающий магглорождённых, – он хитро подмигнул мне. Я фыркнула. – А в лицо Малфою сказать было бы слабо? – А смысл? – парировал Энтони. – Я, что, похож на гриффиндорца? – Ни капельки, – честно заявила я, невольно улыбаясь в ответ. Он деланно хлопнул себя по лбу. – Мерлин правый! Угораздило же меня спросить девушку, в устах которой это – не комплимент. – Положительный ответ, я полагаю, тоже не комплимент? Да уж, тут изначальный вопрос был не слишком достоин факультета Рейвенкло. В тёмно-карих глазах заплясали озорные искорки. – Зато ответ – достоин. А вот это был комплимент… Я взбежала вверх по лестнице легко, словно тело лишилось вдруг веса, и лишь в самом конце её подумала, что неплохо было бы и выдохнуть. И вообще, людям обычно свойственно дышать. Уже пройдя половину ведущего в Гриффиндорскую башню коридора, вдруг рассмеялась своей мысли. Боже, ну что за глупости! Разволновалась как последняя дура, а ничего особенного-то и не произошло, Энтони всегда нормальным парнем был, да и пошутить любит… – Ну и долго ты тут стоять собираешься, милочка? Или уже дожились до того, что префекты пароль забывают? – Пароль? Ах, да, «златоглазка». Толстая Леди открыла проход, бурча под нос что-то вроде «…спят на ходу». Ухватившись за перила, я перескочила сразу две ступеньки и побежала к себе, чтобы выяснить пару жизненно важных на данный момент вещей. Какое счастье, что я так и не собралась снять со стены это зеркало, оставшееся от предыдущей обитательницы! Только как можно было назначить Главным Префектом человека, догадавшегося повесить зеркало в самом тёмном углу комнаты? Accio свечи, Incendio! Так и знала, с левой стороны волосы опять торчат дыбом. Хоть нос чернилами не запачкала, как водится… А… – Ой… Привет, Гарри. Гарри сидел у окна с объёмистым фолиантом на коленях и выглядел немного сбитым с толку. Хотя, готова была поклясться, на какую-то секунду он улыбнулся. – Привет. Извини, не хотел тебя напугать, но ты ведь сама разрешила мне заниматься у тебя в комнате… И правда, разрешила. Не в библиотеке же ему, и тем более не в гостиной со снейповыми книгами работать. В первых числах июля Волдеморту стало известно полное содержание пророчества, в связи с чем над Гарри нависла большая, чем когда-либо, опасность – ведь самым простым способом разрешить двойственность пророчества было уничтожение одного из противников. Гарри был срочно переправлен Ремом Люпином на Гриммолд-Плейс, родственников Гарри тоже убедили скрыться, даже в отношении нас с Роном были приняты меры безопасности. Остаток лета Гарри был посвящён дополнительным занятиям, в основном практическим. Мы с Роном с утра закрывались на кухне или по своим комнатам, в то время как Рем, или Тонкс, или они вдвоём гоняли нашего друга до седьмого пота. Следовало ожидать, что с началом учебного года подготовка Гарри не прекратится; правда, меньше всего мы ожидали, что она будет перепоручена Снейпу. Неужто история с окклюменсией была недостаточно показательна, чтобы продемонстрировать: из общения их двоих не выйдет ничего толкового? Либо… либо подготовка включала нечто, что не могло быть поручено никому другому. Гарри сразу дал понять, что ему не позволено распространяться на тему обучения у Снейпа. Рон лишь мрачно заметил, что Снейп наконец-то осуществит, хотя бы на одном ученике, давнюю мечту о преподавании Защиты от Тёмных искусств («Бойтесь мечтаний, они иногда сбываются», – невесело отшутился Гарри). Пару раз, не сдержав любопытства, я заглянула в книги, которыми щедро нагружал его профессор – все они так или иначе касались – кто бы мог подумать! – истории. Что бы Снейп Гарри не преподавал, за дело он взялся основательно, и такой подход внушал уважение. – Конечно, конечно, – поспешила заверить я, чувствуя, как по щекам и шее расползается предательский румянец. Всё нормально, ничего страшного: девушка вошла к себе в комнату, посмотрелась в зеркало. Я машинально пригладила волосы. – Только сядь за стол, пожалуйста, ты же сам себе свет загораживаешь. И книгу положи по-человечески, ещё уронишь или помнёшь. – Ладно, не переживай, – Гарри закрыл книгу и постучал палочкой по украшенной затейливым тиснением обложке, уменьшая увесистый том и превращая его в обычный справочник по Гербологии. – Тебе всё равно теперь стол нужен будет. – Нет, не волнуйся. Я в библиотеку иду, можешь продолжать. – Да… – Только не пытайся убедить меня, что ты уже закончил. В библиотеку я, если честно, не собиралась. Эта фраза вырвалась непроизвольно, словно бы Гарри вот-вот мог уличить меня в чём-то… неподобающем, и я торопилась избавить себя от его общества. Поспешно затолкав в сумку стопку вытащенных после занятий учебников и конспектов, я выскочила из комнаты, кляня себя за идиотизм. По крайней мере, хватило ума не прибавить: «То есть, извини, я никуда не собираюсь и, вообще, не знаю, что говорю». Две девочки из Рейвенкло хихикнули, когда я проходила мимо в читальном зале и заработали возмущённый взгляд мадам Пинс. Я выбрала стол подальше от них, в который уже раз неудержимо краснея. Да хватит, в конце концов, с чего это, собственно, я решила, что они обо мне шепчутся? Ни хихикать, ни сплетничать тут не о чем, всего-то и поболтали с Энтони минут пять. Хотя, если честно, он необычайно симпатичен. Я, почему-то, первым делом всегда обращаю внимание на глаза, а глаза у Энтони чудесные: густого шоколадного цвета, живые, постоянно сияющие от неуёмного любопытства. И ещё ему очень идёт теперешняя короткая стрижка, намного лучше тех неаккуратных патл, что он носил в прошлом году… Кстати, в библиотеке он часто бывает…
*** Энтони пригласил меня в первые же выходные, когда школьникам разрешили выбраться в Хогсмид, и это вызвало у Рона такую бурю негодования, что пришлось на довольно повышенных тонах напомнить, что я ему не младшая сестра. Гарри, в свою очередь, добавил, что не припомнит, когда и Джинни-то слушалась Рона, за исключением, возможно, тех случаев, когда её мнение совпадало с мнением брата; судя по всему, в деревню наша компания отправилась порознь. Поэтому тем субботним утром меня терзали не только волнения перед свиданием, но и укоры совести, не желавшей принимать в расчёт даже то, что подобные «ссоры» в течение последних шести лет имели место сплошь и рядом. А свидание было просто замечательным! С Энтони можно было пообщаться на самые разнообразные темы, подольше потолкаться в канцелярском магазинчике Скриптенштука и без помех закупиться ингредиентами для зелий. Наверное, в первый раз мне не пришлось застрять у «Отменнейших товаров для квиддитча». Это было так неожиданно, что я в лоб спросила у Энтони, разве он не интересуется, и была сражена небрежным ответом, что обо всех новинках всё равно удобнее узнавать из «Квиддитч сегодня», а не из рекламных плакатов. Напоследок, впервые в жизни меня не то что не тащили из книжного магазина силой – напротив, я с удивлением обнаружила, что мне ещё придётся и подождать на выходе. Впрочем у Энтони было целых две уважительных причины. Во-первых, он, оказывается, свободно читал на латыни, так что в его распоряжении был целый дополнительный отдел (я поклялась заняться моей латынью всерьёз – давно пора). Но это мне, правда, довелось узнать несколько позже. Вторая же причина прояснилась сразу на выходе, когда Энтони вручил мне пакет со словами: – А это подарок. Я издала что-то неопределённое, совершенно не представляя, как реагировать. Энтони тоже, кажется, смутился и бросился объяснять: – У тебя ведь, вроде, недавно день рождения был… Я точно не выяснил когда, извини… Так, с днём рождения! Я застыла, не веря своим ушам. Что и говорить, годы общения с Гарри и Роном приучили меня к мысли, что о моём дне рождения вспоминают лишь по прошествии нескольких дней, а затем ещё день-другой смущённо перешёптываются у меня за спиной, прежде чем со сконфуженным видом выдать что-либо в роде: «Гермиона, нам очень стыдно, но мы совсем забыли. Ну, в общем, мы тебя, конечно, поздравляем. Только подарок, вот, мы тебе как-нибудь позже подарим, не обижайся уж…». Правда, Виктор всегда присылал поздравления вовремя, но, тем не менее, письмо – это совсем другое дело… – Спасибо, – выдавила я, в конце концов. – Это… и вправду неожиданно. Я повертела пакет в руках, мучительно вспоминая правила хорошего тона: положено ли посмотреть подарок сразу или отложить на потом. Любопытство взяло своё: я запустила в пакет руку и достала книгу. По тёмно-фиолетовой обложке ползал золотистый серпантин, складываясь в заглавие: «Джейн Даглас. Развенчание сказки». Название казалось смутно знакомым… – Сам я ещё не читал, – честно признался Энтони, – но наши очень хвалили. Бестселлер этого лета. Я кивнула – вполне возможно, что какая-то похожая реклама попадалась мне на глаза в магазине – и ещё раз повторила: – Спасибо. Мы двинулись дальше вдоль улицы, и с опозданием я подумала, что самым логичным выражением благодарности был бы поцелуй. Просто невинный, ни к чему не обязывающий поцелуй в щёку. Чуть порозовев, я мысленно обозвала себя дурой, и, пытаясь хоть как-то восполнить упущенное, со всем допустимым в пределах здравого смысла кокетством добавила: – Если пожелаешь, всегда можешь взять у меня почитать. – Непременно! – Энтони заметно приободрился, и я перевела дух. Всё-таки я, кажется, умудрилась не загубить этот чудесный день! – Ты, наверное, быстро читаешь… Мы неспешно гуляли по главной улице Хогсмида, изредка совершенно случайно задевая друг друга рукавами. Мимо прошла довольно большая и оживлённая компания. Нам пришлось посторониться, и Энтони осторожно взял меня под локоть. Я напряглась: отчего-то неимоверных усилий стоило не расплыться в широчайшей и глупейшей из улыбок. Обычное прикосновение, не чета страстным объятиям, которым отдельные личности любят предаваться прямо у нас в гостиной, отозвалось в теле сногсшибательной волной тепла и приятного возбуждения. Он не торопился отпускать меня и когда компания прошла мимо. Я прислонилась плечом к его боку и, млея от удовольствия, вдохнула прохладный, слегка пахнущий прелью осенний воздух. – Мы с друзьями договорились встретиться в «Бочке», – сменил вдруг тему Энтони. – Присоединишься или у тебя другие планы? – Нет, – рассеянно ответила я. – То есть, да. В смысле, – я рассмеялась, – никаких планов. С удовольствием присоединюсь. А где эта «Бочка»? – Как где? А, извини, это мы «Кабанью голову»* так прозвали. Ну, вроде как игра слов… В «Кабаньей голове» было довольно темно и впридачу к обычным ароматам, – я поморщилась – сильно накурено. Энтони пропустил меня вперёд; я замешкалась, не зная, куда идти, но тут нас окликнули. За длинным столом собрался непривычно пёстрый контингент. С некоторым облегчением я тут же взяла на заметку Терри Бута и, как ни странно было его здесь видеть, Колина Криви – знакомые лица в новой компании всегда придавали мне смелости. Правда, знакомое лицо Блейза Забини было явно не в счёт: даже самый спокойный и приемлемый из слизеринцев оставался слизеринцем. Ещё с четверыми: двумя девушками и двумя ребятами – я знакома не была, хотя на глаза мне они явно попадались. – Тиль, это что? – обратился Энтони как раз к одной из девиц. – Неудачная попытка превращения в тигрёнка? – Нет, это абсолютно удачная попытка покраситься! – девушка задорно рассмеялась и мотнула головой, демонстрируя окрашенные прядями в рыжий и чёрный недлинные, до плеч, но густые волосы во всей красе. – Придётся тебе новую фотосессию устраивать, Колин, – она щёлкнула чуть смутившегося Колина в нос и снова повернулась в нашу сторону, обращаясь на сей раз ко мне. – Оттилия Ди. Лучше просто Тиль. Местный кошмар. – Гермиона, – я улыбнулась, но на фоне тирады разговорчивой собеседницы моё представление прозвучало холодновато. – Этим и знаменита, – добавил Энтони, доставая откуда-то мне стул. – А то, наслышаны, весьма, – Тиль опять отвернулась. – Колин, куда ушли фотки? Мина, у тебя? Передай потом… Я присела, с любопытством осматриваясь. Энтони тут же втянулся в беседу с Терри. Полосатая Тиль общалась самое меньшее с половиной стола одновременно. Темноволосая Мина время от времени демонстративно затягивалась сигаретой. Кое у кого стояли бутылки с масляным элем, но большинство, пользуясь царящей в баре вседозволенностью, распивало огневиски, в том числе и Колин. Последний нервно косился на меня, очевидно, смущаясь от присутствия грозного гриффиндорского префекта. Мне даже стало немного жаль этого смешного парня. – Гермиона, что тебе взять? Изначально я, несомненно, рассчитывала на эль. Однако общая развязная атмосфера, похоже, передалась и мне, а несчастный вид Колина стал последней каплей. Не хотелось совсем уж ставить товарища по факультету в неудобное положение. И нельзя сказать, чтобы мне было так уж неинтересно попробовать… Но… – Ребята, – собравшись с духом, осведомилась я, – а как вы решаете проблему с местными стаканами? – Стаканами? – Терри жестом заправского фокусника достал искомый предмет из-за пазухи. – А зачем вам стакан, мисс Главный префект? – Для огневиски, для чего же ещё? – как ни в чём не бывало ответила я. Честное слово, выражение Терри стоило невообразимых усилий, затраченных на эту фразу! Но он поспешил взять себя в руки, вытащил палочку и сосредоточился. – Voila, – он протянул мне точную копию стакана. Я собралась было ответить в тон ему: «Merci», – но тут Энтони шлёпнул приятеля по руке. – Дай даме оригинал, балда! Твоего дубликата и на час не хватает. – Спорим, чей дольше протянет? Энтони кивнул и, повторив процедуру, вручил мне оригинал. – Каждый пьёт из своего, заметь. – Без разговоров. Несмотря на спёртый воздух, сигаретный дым и шумных девиц, я вдруг почувствовала себя как… нет, не дома, но как где-то, где я подспудно давно мечтала побывать…
Вечерело. По лугам вдоль Хогсмидской дороги расползался туман. Существовала, однако, некая закономерность в том, что холодная и тёмная вода из озера превращалась в тяжёлый, промозглый туман, а золотистая и обжигающая горло жидкость из стакана – тоже в туман, но тёплый и расслабляющий… Я отчаянно цеплялась за ускользающую мысль, каким-то шестым чувством всё же осознавая, что к завтрашнему утру эти примечательные закономерности покажутся, по меньшей мере, странными… – …значит, следуем инструкции. Тридцать пять шагов на север, восемь оборотов вокруг себя, пять шагов на юго-запад… – Клад вы, что ли, искали? Только обороты здесь причём? – Мы про заклятые замки, Гермиона. Это запирающее – ну, очень смешно, Юэн, – заклятие называется «плясунчиком»: перед запертой дверью требуется станцевать или выполнить ряд каких-то определённых действий. – Ладно, так, говоришь, выполнили вы всё по инструкции, и не открылось? – Нет. Более того, на последнем шаге ты упираешься прямёхонько в эту долбаную дверь. Заперто, как и было. Один попробовал пройти, другой… Затем попробовали за точку отсчёта взять центр; центр ещё пересчитали несколькими способами. – Угу… – Какая-то белиберда была на полу написана, от неё попробовали начинать – без толку. – И? – А вот тут-то и наворот, однако. – Та-ак, как говоришь там было? Тридцать пять шагов на юг… – Север. Восемь оборотов, пять на юго-запад, двадцать семь на восток… – Гмм… – Какая-то фигура, что ли, должна получаться? – Думайте, думайте. – Стой. Так, тридцать пять на север: раз, два, три… – Энтони, а тебе обязательно прямо сейчас выяснять? – Не мешай!.. двенадцать, тринадцать… – Где вы там застряли? Чёрт, а Гольдштейн что вытворяет? – Тю-тю, префект готов. – Энтони, уймись, пошли быстрее, а то получим по полной. – Ой, там тестрал! – Поздравляю. Корова это. – Вытащите, пожалуйста, префекта из кустов. – Акцио префект, что-ли? – Кстати, а за декана-то мы не выпили. – Выпить за декана – это святое. Возвращаемся! – Блейз, дурак! За вашего декана есть лишь один тост – за его отсутствие. – Энтони, давай-ка десять шагов на восток и прямо по этой дороге. – Будет повод выпить в следующий раз. – Нам повод не нужен, мы не алкоголики. – Колин, ты слыхал историю, как нас в прошлом году Снейп в «Бочке» застукал? – Филомина Кроускин! Кончай цеплять моего парня! – Я его не цепляю. Я на него вешаюсь.
Туман упорно не желал рассеиваться. Зато он оказался отличным прикрытием, чтобы бегло чмокнуть на прощание Энтони в щёку. Задумываться о причинах такой необычной погоды у входа в Гриффиндорскую башню было недосуг.
* Hog’s head можно перевести не только как «Кабанья голова», но и как «хогсхэд», мера объёма в 238 л или же бочка такого объёма.
Пост N: 73
Зарегистрирован: 17.12.05
Откуда: Россия
Отправлено: 29.06.07 17:11. Заголовок: Re:
Rendomski Я в восхищение, спасибо!! Кстати, просматривала свой дневник и среди записей перых впечатлений о этом фике нашла запись: "было бы очень забавно почитать об этом от лица Грейнджер" Спасибо за исполнение мячты!
*** «Напоминашки». Сиречь, бумажки для заметок, на первый взгляд, неотличимые от обычных, разве что блеклым цветом. В яркий они окрашиваются, когда подходит время выполнить намеченное. Родители были в восторге, и я даже решилась оставить им пару пачек. Если кто из посторонних и заподозрит неладное, скажут, что сувенир из Японии. Наконец-то, нормальные напоминашки. Тонкс сочла забавным снабдить меня аналогичным товаром от Фреда и Джорджа. В назначенный момент бумажки отлипали и с пронзительным свистом принимались носиться по комнате, вызывая бурное негодование Косолапа. «Вселастик». Этот пункт я не вычеркнула, а, достав упомянутый предмет, аккуратно стёрла. Тоже замечательная вещь, справляется и с написанным шариковой ручкой, и чернилами. «Мятные з. карамельки» (з. означает «зубочистящие»). Вычёркиваем. Кстати, оказывается, это обязательный атрибут всякого хогвартского любителя «повеселиться, особенно выпить». Да уж, дожились… Если субботний вечер был посвящён научным изысканиям на тему «что есть шотландский виски и чем его закусывают», то утро воскресенья я провалялась в кровати, списав лёгкую головную боль на феномен похмелья (правда, не далее чем вчера меня горячо заверяли, что от чистого виски похмелья не бывает, однако и мигрени за мной до сих пор не водилось). За обедом выяснилось, что сплетни о вчерашнем загуле в Хогсмиде уже разошлись. Я ощутила себя не вполне в своей тарелке. У Рона был мрачно-самодовольный вид «говорил же я, что до добра это не доведёт». В пику этому лицемеру пришлось намекнуть любопытствующим, что главный префект тоже человек, и что нечего делать из двух-трёх порций огневиски пинту. Возможно, именно эти страшные слухи послужили причиной того, что с утра меня никто не беспокоил, и, отложив даже реферат по Трансфигурации, я принялясь за изучение своего подарка. За аляповатой обложкой «Развенчания сказки» скрывалось интереснейшее исследование о взаимоотношениях волшебников и магглов на притяжении веков, «охватывающее не только исторический, но и ряд социальных и культурных аспектов», как гласила аннотация. Я с трепетом увидела в оглавлении множество вещей, о которых профессор Биннс не упоминал ни словом, да и большая часть попавшихся мне ранее под руку книг касалось их на уровне дешёвых брошюрок вроде «Почему магглы предпочитают неведение?». Считаные часы до обеда пролетели как один… Но вернёмся к списку покупок… «Заколка для волос». Эх-х… Я убрала за ухо зажёванный локон. Глупо, конечно, но с мальчишками заходить в косметический магазин я стеснялась. Всё-таки это очень интимно, даже если ничего особенного мне и не требуется. Придётся просить у мамы; правда, не совсем я представляю, что мне требуется… Потратив около часа на упражнения в простейшей Трансфигурации и жалкие попытки результатами колдовства хоть как-то собрать свою шевелюру, я оставила это безнадёжное занятие и спустилась к Лавендер и Парвати. – Девушки! – взмолилась я. – Сделайте милость, одолжите что-нибудь, чем волосы заколоть можно было бы. Однокурсницы переглянулись и радостно заулыбались. Чересчур радостно. – Конечно, Гермиона, проходи, – пригласила меня Лавендер, в то время как Парвати достала косметичку, размерами и весом явно превосходящую даже мою сумку с учебниками. Далее от меня требовалось лишь время от времени терпеливо повторять, что мне не нужно ничего особенного, никаких «ракушек», подвесок, цветочков, косичек, шпилек. Единственное, в чём я согласилась с нашими красавицами – что волосы лучше собрать не на затылке, а повыше; в противном случае, короткие пряди быстро выбивались из хвоста. Естественно, девушки тут же устроили мне практическое занятие и, попытки с пятой удовлетворившись результатом, отпустили. – А не поведаешь ли нам, что подвигло тебя на смену причёски? – загадочным тоном спросила Лавендер. – Увольте уж, – я невольно поморщилась. Но подружки явно были готовы биться за истину до конца. – Гермиона, толку-то отмалчиваться? Слухи и так уже ходят. Ну же, чем всё закончилось? Не хочешь – мы больше никому, ни-ни. Конечно, не хочу. Вот уж какие слухи меня отнюдь не обрадовали. Снейп, вообще-то, гадостей говорит немало, но угораздило же его задеть больную для некоторых тему. – Закончилось всё тем, – сердито ответила я, – что отныне я буду собирать волосы и избавлюсь хотя бы от одного повода для придирок, – Парвати и Лавендер с изумлением переглянулись. – А если так желаете знать подробности, то звучала сия тирада приблизительно так: «Грейнджер, волосы магглорождённой девственницы в данном зелье не используются, так что извольте позаботиться о том, чтобы они не плавали в вашем котле». Подружки уставились на меня, поражённые. – Э… извини, – пробормотала Лавендер, краснея. – мы и вправду не знали. – Мы… другое… неважно, – Парвати замялась. Тут я поняла, что девушки безо всякой задней мысли намекали совсем на другое, сама смутилась и, неловко попрощавшись, вышла. А в конце концов, могли бы и без обиняков спросить: «Что у тебя с Энтони Гольдштейном?» – или что-то в этом роде. Сами виноваты, вечно у них все разговоры мимикой и полунамёками: «Значит, так?» – «Ну…» – «И?..» – «Хи-хи!» – «Ух ты! А?..» – «Да так…». За шесть лет я так и не привыкла к подобному способу общения, но осточертели мне эти ужимки безмерно. Вся в раздумьях, я не сразу заметила двух девчонок-первокурсниц, скромно притулившихся на ступеньке у моей двери, и даже едва не прошла мимо. – Привет, что стряслось? – повернулась я к ним, спохватившись, и постаралась улыбнуться более-менее непринуждённо. – Мисс Грейнджер, – робко начала одна из них (имени её, в отличие от другой девочки, Стефани, я вспомнить никак не могла), – мы уже были у профессора МакГонагалл, и её не нашли, так можно вам… – Во-первых, – с напускной строгостью оборвала я, – никаких «мисс Грейнджеров». Гермиона, ясно? Во-вторых, не можно, а нужно. В чём дело? – Фергус Сейдхью ревёт на пятом этаже, – деловито доложила Стефани. – Плачет? – Фергуса Сейдхью я помнила хорошо. Невысокий мальчишечка с пламенно рыжей шевелюрой, я даже уточняла у Рона, не родственники ли они. – А из-за чего, вы не знаете? – У него папа умер. Он ещё вчера утром письмо получил и ходил какой-то не в себе, а вечером в газете написали. Субботний выпуск «Пророка» так и валялся у меня непрочитанный. Я вздохнула. Ещё одна жертва. Боже, ну, когда это всё закончится? Теперь придётся мальчика как-то утешить, подбодрить; тщательно взвесив слова, подобрать нужные, что успокоят, не разбередят душу пуще прежнего… – Значит, где-то на пятом этаже? – уточнила я. – Да, он там сидит под статуей волшебника, ну, такого толстого, с посохом и ругается. – М-м… Бэрдока Малдуна? – Может… – И ещ… – начала было первая девочка, но запнулась на полуслове. – Да, что ещё? – Он там уже часа четыре сидит, – добавила она, косясь на Стефани. Я озабоченно покачала головой. Давненько… С другой стороны, наверняка, уже выплакался и извёлся, вымотался, так что надо будет просто немного подбодрить его и отвести в спальню. «Может, попросить помощи у Гарри и Рона? – пришло мне в голову, пока я спускалась вниз. – Они хоть и балбесы, но чуткость в подобных случаях им не чужда. Кроме того, с мальчиком им будет легче найти общий язык». Стоя на лестнице, я высмотрела в гостиной две лохматые макушки – рыжую и чёрную – и направилась к друзьям. – Рон, Гарри, – оба уставились на меня и вмиг посерьёзнели. Мой вид был явно не из весёлых. – У одного ученика с первого курса погиб отец. Надо бы с ним поговорить… – Конечно, – Рон с энтузиазмом тряхнул головой, словно и не дулся на меня последние два дня. – Никаких проблем. Кто он? – Фергус Сейдхью. Ты, должно быть, помнишь… – Сейдхью? – с неожиданной злостью в голосе переспросил Гарри и, когда я ошарашенно промямлила: «Да», – даже вскочил: – Гермиона, да ведь Сейдхью был Пожирателем смерти! Его авроры убили. В «Пророке» на первой странице была статья! Я отшатнулась, потрясённая – и внезапным поворотом событий с Сейдхью, и этой вспышкой негодования со стороны Гарри. Почему эти газетёнки печатают самое важное, когда я не успеваю их читать?! И что мне теперь делать? Бросить небрежно: «В таком случае, его неприятности – не нашего ума дело», – и присоединиться к приятелям? Перед глазами встал образ Фергуса: хрупкий, рыжеволосый, забившийся в какой-то угол, подальше от всех. – Гарри, а так велика ли разница? – я почувствовала, что тоже злюсь. На него, за неожиданную чёрствость. На себя, за такую глупую оплошность. Следующие слова были продиктованы, скорей, чувством противоречия, нежели состраданием: – Даю тебе слово, что этот мальчик Пожирателем не был, и ему теперь точно так же больно и одиноко, как и любому другому. Развернувшись, я практически выбежала в коридор, не оборачиваясь, и бесцельно блуждала по школе, пока раздражение на всех и вся не улеглось, уступив место полной растерянности. Не разыскивать же мне, в самом деле, этого мальчика, что я могу ему сказать? Что сожалею о смерти его отца? Глупость. Что жалею его? Он, вероятнее всего, просто оскорбится. Может, вернуться и извиниться перед Гарри? Но… но ведь не так уж я была неправа. К тому же, проблема с Фергусом, какой бы щекотливой она ни была, определённо касается меня как префекта. Может, разыскать Энтони, вдруг поможет хотя бы советом? Ну, нет уж, нечего строить из себя дуру при каждом выходящем за рамки привычного случае. На какое-то время я нашла соломоново решение и, незамедлительно проследовав к личным покоям профессора МакГонагалл, постучала в дверь. К сожалению, мне, как и первокурсницам ранее, застать декана на месте не удалось. Потоптавшись под дверью, я нехотя отправилась на пятый этаж. В конце концов, попытка – не пытка. Фергус нашёлся там, где я по описанию Стефани и предполагала: у статуи Бэрдока Малдуна. По правде говоря, сходство мальчика с Уизли ограничивалось шевелюрой. Невысокий, с очень изящными, мелковатыми, пожалуй, как для мальчика, чертами лица и ясными серо-зелёными глазами чуть вытянутой формы. Фергус сидел прямо на полу, опустив растрёпанную рыжую голову на колени и вяло играя с полосатой серой кошкой, пристроившейся у него в ногах. Стоило мне приблизиться, как кошка шмыгнула в тень за выступом стены и куда-то удрала. Фергус неохотно поднял голову и посмотрел на меня. Он уже не плакал – не «ревел», по выражению Стефани; будь на его месте любой другой ребёнок, я бы сочла это добрым знаком. Но от него, мальчика с другой стороны баррикад, я не знала, чего и ожидать. – Привет, – осторожно заговорила я. – Можно мне сесть рядом? – Отстань от меня, ладно? – он аж оскалился как зверёныш, обнажив из-под верхней губы мелкие белоснежные зубки. – Да, конечно, пожалуйста. Но для этого мне придётся вначале немного пристать, а? – пока он не успел возразить, я села, прислонившись к статуе, и попыталась завязать более-менее отвлечённую беседу. – Это твоя кошка? – Нет, – мрачно буркнул Фергус и уставился в пол. Ладно. Переживём. Разобрав в уме ещё несколько вариантов начала разговора, я остановилась на наименее, как мне показалось, неудачном. – Знаешь, здесь, конечно, неплохо, но ночевать всё же не стоит. – Ну и не ночуй, – огрызнулся мальчишка, продолжая буравить взглядом каменные плиты. – Не-а, не буду, – я старательно игнорировала его нарочито-грубый тон. – И тебе не советую. – Не твоё дело. Некоторым образом, вообще-то, моё. Но ладно… Почему он не хочет возвращаться в Гриффиндор? Я уставилась на свежую ссадину, багровевшую на выступающей скуле. Подрался? Не из-за этого ли колебалась подружка Стефани? Придётся взять на заметку на будущее не бросаться сломя голову на выручку, а вначале досконально выяснять обстоятельства. Похоже, что били всё-таки свои. В противном случае, он сидел бы в нашей башне, а не здесь. И однокурсники, рискнула предположить я дальше. Будь тут замешаны старшие, девочки бы пожаловались, а ровесников выдавать не стали. К тому же, вряд ли старшие осведомлены, что вот этот рыжий малый и есть Фергус Сейдхью. Уверена в своих размышлениях я была отнюдь не полностью, но решила рискнуть: – Если ты боишься, можем попросить профессора МакГонагалл… – Ничего я не боюсь! И вообще, меня завтра забирают отсюда! – взорвался Фергус, вскакивая на ноги. Я с удовлетворением подметила, что волшебное слово «боишься» действует на мальчишек всех возрастов. – Тем более, видишь, как всё нелепо выходит: завтра за тобой приедут, а ты ночуешь бог знает где да при том на полу. Мальчишка, насупившись, глядел на меня сверху вниз. Я опасалась, как бы он, разозлившись, не удрал куда подальше, но, к счастью, так просто он сдаваться не собирался. – Так вот, мы можем найти профессора МакГонагалл, и тебя на ночь устроят в отдельной комнате. Но, думаю, лучше было бы тебе вернуться в общую спальню и постараться наладить отношения с однокурсниками. – Меня переведут в Дурмштранг, – задрав острый подбородок, объявил он с абсолютной уверенностью одиннадцатилетнего. Я с трудом подавила улыбку. – В таком случае, тебе тем более нечего опасаться. Ты хочешь уйти из Хогвартса, утерев всем нос, или удрать тайком? Поставленный таким образом, вопрос оказался риторическим. Я поднялась на ноги и велела ему следовать за мной. По дороге я решила ещё раз заглянуть к профессору МакГонагалл и с радостью заметила под дверью полоску света. Мне вполне хватило за вечер одного ребёнка с проблемами, целая компания подобных сорванцов, которых следовало вразумить не причинять вреда своим сверстникам, – это было бы чересчур. Профессор была у себя. Переводя пристальный взляд то с меня на Фергуса, то обратно на меня, она внимательно выслушала мой рассказ и велела нам обоим подождать минутку за дверью. Фергус уже усиленно клевал носом и, казалось, не среагировал даже на упоминание об отце. Однако, очутившись в коридоре, он вскинул голову и уставился на меня в упор. Прозрачные серо-зелёные глаза предательски заблестели от набежавших снова слёз. – Тебе бы перепало, если бы ты меня не нашла. Только не пори чушь, что тебе жаль, что мой папа умер, или в этом роде, – выпалил он как на духу накопившиеся злость и боль. – Нет, – откровенно ответила я ему. – Я – магглорождённая, и, сам понимаешь, мне не жаль мистера Сейдхью. Но я вправду сожалею, что ты лишился отца. Фергус удивлённо моргнул, попытался было опять вытаращиться, но то ли сонливость, то ли недоумение взяли своё – он опустил голову, скрывшись за рыжей чёлкой. Я позволила себе чуть улыбнуться. Моральное превосходство над одиннадцатилетним – невелика победа, но пускай это будет небольшой местью юному Фергусу за мои мытарства с ним.
Rendomski Всегда поражалась, насколько яркие и симпатичные у Вас персонажи, легкое перо и неисчерпаема фантазия) Интерес не отпускает ни на секунду. А у Гермионы педагогический талант)
Voice Искренне рада, поскольку Гермиона - барышня дотошная и даже немного занудная, и в её части повествования действие развивается достаточно медленно (несмотря на мою редакцию ).
*** «Arcana magiae arcanorum» дразняще красовалась на нижней из недосягаемых для меня полок. Самое большее, что я могла себе позволить – это, встав на цыпочки, поскрести корешок кончиками ногтей. Призывать литературу с полок мадам Пинс строго-настрого воспрещала, и я разделяла её опасения по поводу сохранности книг, но, что и говорить, определённое неудобство этот запрет причинял. Я выглянула в зал, изучая проходы между стеллажами напротив, затем проверила соседние – стремянки ни следа. Мадам Пинс, правда, тоже видно не было. Вернувшись к своей полке, я уставилась на книгу, терзаемая сомнениями. Ведь я постараюсь очень аккуратно… – И которая тебе нужна? – от неожиданного вкрадчивого шёпота по спине пробежали мурашки. Вытянув руку, Энтони указал на первую попавшуюся книгу; рукав задрался, обнажив загорелое предплечье. – Эту? – Левее, – также прошептала в ответ я и прикусила уголки губ, пытаясь не расплыться в идиотской улыбке. – Эта? – Ещё чуть левее. – Вот эта? – Энтони стоял почти вплотную, сбивая дыханием отдельные прядки с виска мне на щёку. Я подавила искушение пропустить нужную книгу и растянуть эту волнующую игру, доведя её до чуть нелепого, хоть и логичного в своей простоте конца. Или просто словно бы ненароком сделать маленький шажок назад и упереться спиной в, должно быть, не менее напряжённую высокую фигуру… – Она самая. Энтони выступил из-за спины и, достав с полки «Arcana magiae arcanorum», протянул мне. – Спасибо. Глаза цвета тёмного шоколада с любопытством скользнули по обложке. – Криптомагия? Я слышал, что классикой считается учебник Тремана. – Знаю, но он в Запретной, – я направилась к своему столу, Энтони шёл рядом. С какой-то даже грустью я подумала, что пора бы уже смириться с тем, что я такова, какова есть, и перестать сожалеть о несовершённых мною маленьких глупостях. Конечно, меня влекло к этим обычным для моего возраста вещам: тесным объятиям, сочным поцелуям, – до сих пор представлявшим для меня почти неизведанную сферу. Возможно, влекло даже чересчур, и я опасалась за физическим общением утратить то, что делало наши с Энтони отношения особенными, отличными от коротких интрижек Лавендер и Парвати. Показушно-откровенные страсти и грязные шепотки за спиной – это было не по мне. Энтони интересовал меня не только как парень, но и как интересный собеседник, родственная душа, и я очень надеялась, что интерес этот взаимен. Ведь у меня были основания так полагать… если я, разумеется, сделала правильные выводы из имеющихся фактов… Мысли путались, что по крайней мере, достоверно указывало на одно: я была влюблена по уши! – Разве у тебя проблемы с разрешением? – Прости? А, нет, но для общего ознакомления мне пока что хватит. – Проект? – Нет, так, для себя, – я чуть смешалась, невольно ища, куда деть руки, и в итоге вцепилась обеими в книгу, прижав её к груди. – Как тебе сказать… Хочу навести на свой дом какие-нибудь чары секретности. У меня за родителей всё время сердце не на месте, они ведь магглы, и если… мало ли что… – я сбилась от волнения. – Знаешь, у одного мальчика из наших как раз на днях отца убили – тебе, как префекту, наверняка, тоже приходилось сталкиваться с подобным. Я умолчала о том, что случай с Фергусом в корне отличался от моего. Так или иначе, именно он подвиг меня снова задуматься над проблемой безопасности родителей, и на сей раз приемлемое решение, кажется, было найдено. – А кому не приходилось?.. – понимающе пробормотал Энтони. – Так вот… Мне и пришла в голову мысль. Только я не знаю, справлюсь ли… – Ну, если взять ненаходимость, то это довольно несложно, сглаз из раздела… – Нет, нет, – я замотала головой, – ненаходимость – это чересчур ненадёжно, я же не гостей отпугивать собираюсь. Подумываю о чём-либо посерьёзнее, вроде чар Верности. Я бы взяла на себя роль Хранителя… – А, это, конечно, насколько я слышал, довольно продвинутое волшебство, – задумчиво произнёс Энтони, не отрывая от меня глаз. – Может, стоит посоветоваться с кем-нибудь из учителей? Скажем, хотя бы и с Флитвиком? Я пожала плечами. – Думаешь, стоит? – одновременно на память пришли десятки тайком выученных заклинаний, Дамблдорова армия, не говоря уж о Многосущном отваре на втором курсе – чистейшей воды везение, как я сейчас ясно понимала. Интересно, какая бывает первая реакция учителей, когда эти балбесы ученики вдруг решают обратиться к ним за советом: облегчение или настороженность? Энтони ободряюще улыбнулся. – С другой стороны, ты большинству взрослых волшебников сто очков вперёд дашь, а? В любом случае, идея замечательная! Опустив глаза, я смущённо улыбнулась в ответ. – Зда-ровы, – с ноткой нарочитой развязности выпалил подошедший Рон, бросая сумку на стол и окидывая Энтони оценивающим взглядом. – Погодка – не в квиддитч играть, а жаб разводить. Квофла под носом не видать, бладжеры скользкие, попробуй, направь их, куда положено. Интересно, можно ли инвентарь дополнительно заклясть… Ай, подлюга! Появившийся следом за Роном и явно собиравшийся поздороваться Гарри был прерван ругательством на полуслове. Мадам Пинс неодобрительно шикнула, угрожающе постукивая палочкой по стеллажу. Рон молча скривился, не отвечая на мой испуганный шёпот. Лишь когда библиотекарь удалилась, он, скрипнув зубами, извлёк из-под стола за шкирку Косолапа. – Герми, он опять меня укусил, гад! – Дай его сюда, как ты держишь, ему же больно! – Ещё бы, вон какое пузо нажрал! – Лапсик… Ты ему хвост, небось, отдавил? – Не прикасался я к твоему зверю. Он сам постоянно ко мне лезет. Гой твой кот. – Кто? – переспросил Энтони Гольдштейн, почёсывая Косолапа за ухом. – Ну, или как там, гей. Голубой, в общем. – Я бы сказал, рыжий, – съязвил Гарри. Рон насупился и погрузился в разбирание содержимого своей сумки. – Как его вообще сюда занесло-то? – поинтересовался Энтони. – С животными же в библиотеку нельзя. – А повадился, вот, последнее время за мной ходить. Подержи его, пожалуйста, – Энтони заметно поколебался, прежде чем протянуть руки. – Не бойся, он не кусает всех без разбору. Избавившись от ноши фунтов в тридцать весом, я выложила из сумки учебники. – Главное – вынести его отсюда, чтобы мадам Пинс ничего не заметила. Однако, завидев пустую сумку, рыжий ненавистник тесных замкнутых пространств извернулся в руках Энтони и, злобно мяукнув, шмыгнул обратно под стол. Рон невозмутимо подтянул ноги. Я присела и принялась шёпотом успокаивать и уговаривать Косолапа, но без толку: усы его топорщились, жёлтые глазищи настороженно сверкали, кончик хвоста подёргивался. – Погоди, – Энтони осторожно коснулся моего плеча. – Сядь, дай ему утихомириться («Он не утихомирится, пока жив», – слышно пробормотал Рон). Я сейчас. Через минуту он вернулся с уже знакомым мне Юэном Стеббинсом, оказавшимся любимым племянником мадам Пинс. Убрав злосчастную сумку с глаз долой, я всеми правдами и неправдами убедила Косолапа выбраться наружу, и Юэн в охапке вынес его наружу, откупившись от суровой тётки невинной улыбочкой. Отмахнувшись от благодарностей, Энтони отправился к своим. – Если захочешь, присоединяйся к нам в следующий раз, – добавил он напоследок. – У нас не скучно. Остаток вечера Рон демонстративно молчал, я отвечала ему тем же, а Гарри после пары осторожных попыток примирения явно разозлился на нас обоих и тоже замкнулся. Как обычно, они покинули библиотеку раньше меня, и лишь через пару часов, собравшись уходить, я спохватилась, что им о своём плане и словом не обмолвилась. «Нехорошо получается», – укорила я себя. – «Энтони всё выложила, а старым товарищам – ни-ни. А с другой стороны, может, это им стоит задуматься, как получилось, что человек, который близко общается со мной меньше месяца, в отличие от них, сам заметил, что я готовлюсь к чему-то особенному?» Вот только не задумаются мальчишки, даже выскажи я свои упрёки им в лицо. Есть вещи, которые за шесть лет знакомства нисколько не изменились. Изменилось моё отношение к ним, но ставить это Гарри или Рону в вину было бы абсурдно. Мы растём, мы изменяемся, и однажды ты замечаешь, что закрывать глаза на определённые разногласия больше невозможно. «Глупость», – попыталась было я возразить себе. – «Мы столько лет дружим. Неужели всё окончится в одночасье из-за единственного жалкого пустяка?» Если бы единственного. Если бы жалкого. Если бы пустяка. И не в одночасье, нет, – из года в год мы становились всё более непохожими. И мы давно уже не сплочённое гриффиндорское трио, у нас разные интересы, разные цели. Разные пути в жизни. Я остановилась у окна. Снаружи было темно, неровное стекло отражало моё лицо, слегка коверкая. Я повела головой – уголок губ изогнулся в неестественной усмешке, затем выпучился нос… А дружба – она не исчезнет без следа. Как бы то ни было, я не оставлю Гарри перед лицом его страшного предназначения. Но и не стану лицемерить, прежде всего – перед собой, делать вид, что всё остаётся по-прежнему – потому что это было бы наихудшим предательством нашей дружбы.
*** – Нет, нет, нет, Фиби… не торопись. Постарайся вначале как следует сосредоточиться. – Я уже сосредоточилась, – усталый взгляд рейвенкловской четверокурсницы был направлен сквозь кактус, принявший квадратную форму подушечки для иголок. – Значит, сосредоточься сильнее. Всё время держи в уме окончательный результат трансфигурации. – Я помню. Но сильнее сосредоточиться у меня не выходит! – Разве что на ковырянии прыщей, – коварно хихикнула пристроившаяся рядом подруга, явно пытаясь пофлиртовать с симпатичным префектом. Фиби протестующе воскликнула. – Прекрасно, – невозмутимо продолжил Энтони. – Сосредоточься же на превращении так, будто ковыряешь прыщи. – Ох, припомню я ему это замечательную методику! – развеселился Терри. Человек со стороны ни за что бы не догадался, что двое неразлучных приятелей были ядром этого небольшого кружка. На роль души компании куда больше, на первый взгляд, подходила гиперактивная Оттилия или педантичный, не упускающий ни единой мелочи Гарет. Тем не менее, именно эти двое: язвительный дотошный Терри и более мягкий, общительный Энтони, юные эрудиты, готовые подхватить любую тему, от малоизвестных областей волшебства до маггловского искусства, развить дискуссию или закидать собеседника вопросами, – именно они удерживали вокруг себя остальных, находя общие интересы, уравновешивая амбиции, сглаживая острые углы. С третьего, по меньшей мере, курса, насколько я помнила совместные занятия по Арифмантии, с Терри и Энтони тесно общалась Падма Патил – их троица чем-то напоминала нашу. Изредка она подсаживалась к «библиотечной компании», как сами они себя шутливо именовали, но чаще занималась отдельно, хотя и в пределах слышимости, втягиваясь порой в интересующие её разговоры. По словам Энтони, Падма с лета устроилась в какую-то фирму арифмантом и с трудом совмещала занятия и префектские дела с работой, присылаемой по почте. (Я по-хорошему завидовала целеустремлённости рейвенкловки, ведь сама до сих пор не могла определиться, с чем связать будущую карьеру. Или это близкое общение с Гарри приучило не загадывать далеко в будущее, которое может и не настать?..) Гарет Каллахан был, наверное, единственным за всю историю учеником, рискнувшим добровольно попросить Снейпа о дополнительных занятиях. Отказ профессора оскорблённый в лучших своих чувствах Гарет трактовал как невольное признание Снейпа в недостаточной компетенции. Филомине Кроускин повезло больше: профессор Флитвик лично занимался с ней теоретическими основами колдовства. Оттилия Ди определяла область своих интересов как «комплексную алхимию», в которую, по-моему, входило буквально всё. Продолжительные её монологи, отличавшиеся постоянным перескакиванием с пятого на десятое, производили впечатление по верхам нахватанных знаний; не у одной меня время от времени возникало желание подловить Ди на недалёкости, однако, судя по всему, до сих пор этого не удавалось никому. Молчаливый Блейз Забини на моей памяти особыми способностями не блистал, но редкие замечания его отличались меткостью – или колкостью – и нередко провоцировали безудержные споры, в которые Забини вмешивался редко, больше наблюдая или прислушиваясь. Слизеринец, как ни крути. Не исключено, что во мне говорило предубеждение в отношении членов традиционно враждебного факультета, но когда раз Мина охарактеризовала Блейза: «тихий, бесконфликтный человек», фраза застряла у меня в уме и, бесконечно проигрываясь, исказилась до «тихий бес, конфликтный…». Кто совершенно не вписывался в «библиотечную компанию», так это Юэн Стеббинс. Неглупый, но простоватый и немного восторженный малый нередко становился объектом тонких острот, а порой и издёвок, значительную часть которых, боюсь, даже не замечал. К его мнению особо никто не прислушивался. Меня терзало подозрение, что присутствие Юэна в этом, что и говорить, снобском кружке объяснялось, в основном, его доверительными отношениями с мадам Пинс и свидетельствовало о толике своеобразной прагматичности моих новых приятелей. Безусловно, подобный взгляд меня отчасти коробил, и, едва уяснив неловкое положение Юэна, я невольно взяла его под своего рода опеку, по возможности терпеливо растолковывая недопонятые им моменты или поправляя ошибки. В данный момент, однако, моё внимание было поглощено… да, моим парнем, чёрт возьми! Долой ханжество! – и в ответ на реплику Терри я лишь промычала что-то неопределённое. – Говорю, припомню я ему… – Любовь, – с вычурным драматизмом прошептал Забини, прерывая Терри, – лишает нас разума. – Скажешь тоже! – возмутилась я. – Вообще-то я Тиль с Криви имел ввиду, – слизеринец ехидно усмехнулся, мотнув головой в сторону входа, где, в самом деле, оживлённо выясняла отношения упомянутая парочка, не повышая голосов, зато рьяно жестикулируя. Тиль резко развернулась к Колину спиной, пихнув его при этом сумкой, и зашагала к нам. – Психичка! – вполголоса огрызнулся ей вслед Колин. – Нечистокровка, – не оборачиваясь, выпалила Ди. Оскорбление предназначалось не мне; да я и много раз себя уговаривала, что оно и не оскорбление вовсе, а единственно констатация факта, определяющая лишь отношение к этому факту говорящего – а подобное отношение характеризует скорее говорящего, причём не самым лестным образом. Но ощущение всё равно осталось неприятное, будто за шиворот плеснули холодной воды. Грязной. Остальные, казалось, были шокированы не меньше. После нескольких секунд неловкого молчания Энтони не выдержал: – Неплохо было бы и извиниться, а Оттилия? – Это за что ещё? А, извиняюсь, – небрежно бросила в ответ та. – Прошу не обращать внимания. Никого из присутствующих сие просторечие не касается. Не имею совершенно ничего против магглорождённых. Однако вон то мелкое ничтожество иначе как нечистокровкой не назовёшь. Будучи абсолютной посредственностью, он пытается списать все свои неудачи на дискриминацию со стороны чистокровных. – Занятная терминология, – констатировал Блейз. – Но я бы на твоём месте был поосторожнее с некоторыми двусмысленными выражениями. – Ты из Слизерина, радость наша, а я – из Рейвенкло и говорю, что думаю. – Странно. Я всегда считал, что в Рейвенкло думают, что говорят. – Представь себе, у нас это одно и то же. Я не собираюсь миндальничать из-за парочки идиотов, перечитавших всяких даглас-маглас или какого-нибудь сопливого мрачно-дидактического чтива в духе «за бедного сквиба замолвите слово». А ежели им вздумается пораспинаться на тему «Ди – Пожирательница смерти», так презумпцию невиновности ещё никто не отменял… Горшок под кактусом с громким щелчком треснул, и Энтони поспешно вернулся к своей подопечной, бросив на меня украдкой виноватый взгляд. – Даглас, скажем так, читала и я, – не выдержав, я прервала грозивший затянуться монолог Тиль, – и особых призывов против чистокровных там не заметила – до уровня идеологии Пожирателей смерти, во всяком случае, автору далеко. – Не хватало ещё, чтобы Энтони решил, будто прогадал с моим подарком! – А я так и не дочитала, – подняла голову Мина. – Когда началась старая литания на тему «как здорово было при кельтах и как христианство всё испортило»… – она пренебрежительно махнула рукой и умолкла. Мало что не подпрыгивающий на стуле от нетерпения Терри, казалось, только этого и ждал: – И зря! С кельтами мадам Даглас, конечно, дала маху, зато остальное!.. Один анализ причин и следствий крестовых походов стоит всей лишней белиберды. Никогда не забуду, как Биннс целый урок мусолил, почему Ричарда прозвали Львиное Сердце и как он отправился воевать против гипотетических арабских потомков Слизерина, – а я, знай, старательно конспектирую! – чтобы в конце урока пробубнить: «Ну, всё это, правда, чистейший вымысел, с историческими фактами ничего общего не имеющий, и детально разбирать эту историю мы не будем». – Помню, – подхватил Забини. – Говорят, что слизеринцы прошлых лет во время этой лекции неизменно выпытывали у Биннса подробности, вот у него и вошло в привычку выкладывать их сразу. – А Потайную комнату он, несмотря ни на что, до сих пор считает легендой… – Да не в этом дело! – не выдержав, высказалась во весь голос Тиль, но, оглядевшись, поспешно перешла на прежний шёпот. – С историей и культурологией у Даглас, положим, и впрямь не так уж скверно, как могло быть. Вот только эту часть оценят единицы, интеллектуалы вроде вас. А прочая серая масса пищит от её разбора современной ситуации, до которой, Гермиона, дорогая, ты явно не дочитала, иначе не утверждала бы с такой горячностью, что никаких поношений в адрес чистокровных книга не содержит. – Не дочитала… – растерянно признала я. – Н-да, про современность, конечно, передёрнуто порядочно, хотя доля истины в утверждениях Даглас есть. Про вырождение чистокровных, к примеру, – эти маггловские генетические схемы выглядят достаточно убедительно. И магглорождённым, полагаю, впрямь труднее пробиться, нежели волшебникам из известных семейств. Минимальная система льгот была бы вполне уместна. – Вздор! Не нужны нам никакие льготы! – фыркнула я. – Как вообще можно судить о людях подобным образом, всех под одну гребёнку – чистокровные налево, магглорождённые направо? – Полукровкам разорваться, – хмыкнул Юэн, его, как обычно, проигнорировали. – Видишь, Терри? Говорила я, что умные люди тебя с этой идеей разделают под орех, – торжествовала Тиль. – Да и законы генетики, хотя и выглядят в интерпретации Даглас как аксиомы, большей частью основываются на вероятностях. На вероятностном их характере автор, правда, внимания не заостряет. Также, то ли умышленно, то ли по неведению, она умалчивает о том, что многие семейства намеренно практиковали родственные и даже инцестуальные браки с целью сохранения особых способностей, к примеру, адепты Тёмных искусств, провидцы. А для избежания негативных последствий кровосмешения, как утверждают некоторые, существовали специальные ритуалы. – Вполне возможно, – вмешалась вдруг Падма. – Ты же говорила, что генетические законы вероятностны, – а на вероятностные события как раз с помощью волшебства очень легко оказывать влияние. – Не знаю, по какому принципу действовали эти ритуалы, да и существовали ли таковые вообще. Но почти факт, что у потомков Кассандры Трелони отсутствуют способности к ясновидению из-за того, что сия дама была известна многочисленными связями на стороне… – Факт из серии «все знают», Тиль, – поморщилась Мина. – а вот мой прадед говорит, что Трелони могла воспользоваться каким-то благоприятным положением звёзд и присвоить себе способности рода на несколько поколений вперёд. Достоверно-то как раз, что большую часть предсказаний она сделала после Стодневной войны, когда многие были одержимы идеей, как предвидеть и предотвратить подобные катаклизмы в будущем. – Помогло, как видишь, не очень, хотя, судя по нашей Трелони, Кассандра должна была замахнуться нехило. – Как сказать, Трелони дура дурой, но порой скажет – как в воду глядела. – Она, вроде, больше по шарам… «Да уж, порой как скажет…» – я отложила домашнюю по Рунам, чувствуя, что в таком рассеянном состоянии точно не учту всех тонкостей последовательности символов. Могла бы знаменитая Кассандра Трелони прихватить ещё пару поколений. Глядишь, предотвратила бы историю с Волдемортом, а нет – так её правнучка хотя бы не накликала беды на Гарри лично… – Слушай, ты из-за книги такая расстроенная? Энтони опустил мне на плечо руку, я на секунду прикрыла её ладонью, коротко пожала. – Нет, Энтони. Честное слово, нет.
По возвращении я обнаружила у себя в комнате не только Гарри, но и Рона, который, примостившись на полу у камина, маялся какой-то ерундой. – Привет, – бросил он. Гарри быстро покосился в сторону открывшейся двери, пододвинул книги, освобождая мою половину стола, и, не проронив ни слова, вернулся к своему учебнику, водя кончиком пера вдоль какой-то схемы и беззвучно шевеля губами. Я передвинула лампу с абажуром уютного оранжевого цвета на край стола, поскольку Гарри держал книгу почти вертикально, читая в тени и совершенно не заботясь – как всегда! – о подходящем освещении. Казалось, он так привык скрытничать, что закрывал свои таинственные книги с зачарованными обложками даже при нашем с Роном приближении. Разумеется, лучше уж перестраховаться, чем выдать себя по небрежности кому-то из посторонних. Однако, постоянное нервное напряжение уже заметно сказывалось на Гарри: эта его вечная усталость, несвойственная прежде язвительность… Выложив на стол учебники, я, тем не менее, первым делом не взялась за неоконченные задания, а ухватила с полки «Разоблачение сказки», подгоняемая азартом и щемящим чувством неловкости, плюхнулась за стол и нетерпеливо перелистала книгу до заключения, описывавшего пресловутую современную ситуацию. Лишь подметив, что у меня аж пересохло во рту, я отдала себе отчёт в том, насколько волнуюсь. Книги бывали скучными, не всегда в них находилась нужная информация, иногда они лгали, но таким образом – заманить увлекательным повествованием, а под конец подсунуть безвкуснейшую ложь – книги меня ещё ни разу не подводили, никогда не ошарашивали подобным двуличием. Затаив дыхание, я читала и отказывалась верить собственным глазам. Буквы складывались в потрясающе популистскую компиляцию фактов, омерзительную в своём правдоподобии – вот только правды в этом подобии было на ломаный кнат. Помилуйте, какая гегемония чистокровных? Уизли, вот, тоже чистокровные, но разве их причислишь к «подавляющим всякую инициативу и новаторство предубеждённым чиновникам» (потомок старинного рода как раз, отложив пергамент и книги в сторону, пытался заколдовать подушку, на которой сидел, чтобы та парила в воздухе)? Нет, без сомнения, определённый кланизм волшебному сообществу присущ, но не больше и не меньше, чем любому другому – можно подумать, мало я историй о полезных связях наслушалась от коллег своих родителей. Если, скажем, карьера Лавендер сложится хуже, чем карьера Падмы, то уж скорее из-за того, что Падма занимается делом, тогда как у Лавендер одни забавы на уме – чистокровность Падмы тут не при чём. И взбреди кому в голову принять на работу Винсента Крэбба вместо Дина Томаса, парня, может, развязного и легкомысленного, но толкового, то посочувствовать можно только работодателю. И… Рон сверзился на пол, громко непечатно выругавшись, что-то звонко разбилось вдребезги, осколки разлетелись по комнате. Я подскочила от неожиданности, захлопывая книгу; эхом отдавшийся хлопок возвестил, что Гарри синхронно скопировал меня. – Извиняюсь, – побагровел Рон. В осколках угадывалась моя любимая кружка с Гарфилдом. – Герми, не переживай, я сейчас всё приведу в порядок. – Приводи, и отправляйтесь-ка к себе, – выдохнула я. – Поздно уже. Рон призвал осколки, снова уселся по-турецки на пол и уставился на кучку перед собой в глубоком раздумье. Ко мне закралось серьёзное подозрение, что приятель в поту лица вспоминает элементарное Репаро.
*** Вечер, в который мы как-то раз решили навестить Хагрида, поначалу казался ясным и даже тёплым, но стоило нам троим спуститься в низину, как горло перехватило от стылой влаги, чудом не оседавшей вокруг инеем. – Пикси-докси, – клацнул зубами Рон, поленившийся доставать тёплое пальто, и ринулся вперёд. – П-прибавьте шагу, не то окоченеем. Мы с Гарри охотно последовали его предложению, но длинноногий Рон всё равно первым обогнул грядки, запрыгнул на порог и пару раз с нетерпением стукнул в дверь. – Хагрид, мы пришли! Дверь отворилась, и Хагрид посторонился, пропуская нас внутрь. Из-за спин ребят я не сразу с лёгким удивлением обнаружила, что мы – не единственные гости. На колченогих грубо сколоченных табуретах за столом уже сидели, не доставая ногами до земли, двое гриффиндорских первокурсников: бодро озирающийся по сторонам круглолицый коренастый Денни Иден и, как ни странно, Фергус Сейдхью, осторожно выглядывающий из-за плеча приятеля. Фергус вернулся в школу примерно через неделю после похорон. Вполглаза я приглядывала за ним и, к собственному облегчению, признаков возобновления вражды с однокурсниками не замечала; Денни же, улыбчивый паренёк из маггловской семьи, и вовсе ходил за Фергусом по пятам. Видимо, лишь недавно узнавший о волшебном мире одиннадцатилетний просто не способен был воспринимать теперешнюю войну и идеологические распри всерьёз. – Вот и лады, что вы подоспели, – прогудел Хагрид. – Раздевайтеся, грейте чайник – поди, постыл ужо, – а я счас ентих негодников провожу. – Профессор!.. Э-э, мистер Хагрид! – Денни проворно соскочил с табурета. – Да мы сами, не надо! Честное гриффиндорское, мы в лес больше не пойдём, темно ведь уже! – А ежели светло, то, стало быть, можно, негодники? – Хагрид погрозил пальцем и, не дав Денни и рта раскрыть в своё оправдание, продолжил. – Увижу ещё раз, хоть на опушке – мерлинова борода, отведу к профессору МакГонагалл, так и знайте! – Да вы что, мы всё поняли, мы больше не сунемся!.. Фергус тоже вслед за приятелем поспешил ретироваться к двери. Мальчишки торопливо накинули пальто, на ходу уже заматывая ало-жёлтые шарфы. – Спасибо вам, – тихо проговорил Фергус, избегая смотреть в мою сторону. – И за чай тоже. Доброй вам ночи, сэр. Хагрид, насупясь, отчаянно пытался выдержать строгий вид. Буркнув в ответ: «Доброй ночи», – он зажёг скрипучий железный фонарь и вышел на порог посветить мальчишкам на дорогу. – Але ведь врут как дышат, – неодобрительно покачал головой он, возвращаясь и сдвигая для себя оба табурета, которые только что занимали юные нарушители. Мы уже успели раздеться и заварить чай, который я как раз, натянув на пальцы рукава, чтобы не обжечься, разливала по здоровенным кружкам. – Не сунутся они больше в лес, вишь! Да ентот ирландский малый, Фергус, про лес поболее иных старшекурсников соображает, и что опасно там, понимает не хуже моего. Да всё равно потащилися, сорванцы! Хорошо, Клык их знает теперь, если что, так хоть след возьмёт. Совсем отяжелевший и обленившийся с годами пёс, вытянувшийся на своей подстилке, шумно и горестно вздохнул. – В лес, значит, отправились? – уточнила я без особой на то необходимости, усаживаясь наконец на своё место и принимаясь за сеном и мёдом пахнущий обжигающий чай. – Дык до самого Ежевичного буерака забралися… Ой! – спохватился Хагрид. – Ты же у нас префект-то… Не серчай уж, они, правда, больше не будут. Не сегодня – завтра дожди зарядят, по такой погоде всяка охота пройдёт. Хмыкнув в кружку, я искренне заверила Хагрида, что не стану применять никаких карательных мер. – Да и чего от учеников хотеть, когда порой учителя по лесу как дети малые ходют, – проворчал лесничий. – Понимаю, одно дело – профессор Спраут, знает она свои поляны, где травки полезные растут, и окромя них никуда не сворачивает. Или профессор Флитвик, он с лесным народом водится… А вот взбрело раз летом мадам Хуч не на метле, как обычно, а через лес пешком на другой конец озера отправиться… – Зачем? – заинтересовался Рон. – Купается она там наг…в общем, купается, – Хагрид слегка замялся. Мы дружно попрятали улыбки, кто за ладонью, кто за кружкой, Рон, не выдержав, побагровел и закашлялся. – Так вот, пошла через лес, а болотнянники ей тропинку запутали. И, словом, пришлося искать нам её полдня, даже и заволновались… И Хагрид пустился в продолжительные рассказы о проделках волшебных лесных обитателей: как лешаки в прошлом году второкурсников шишками закидали, да как на окраине Хогсмида боггарт тамошнего травника едва ли не до сердечного приступа напугал… Каждый рассказ неизменно сводился к мысли, что твари, несомненно, «озоруют», но ничего страшного в этом, разумеется, нет. Разомлев, я полулегла на стол, положив подбородок на руки. Краем глаза я наблюдала за Гарри, с щемящей радостью замечая, как он выглядит всё расслабленнее и спокойнее. И у Рона сегодня явно не будет повода ворчать, какие мы серьёзные и озабоченные. Как же всё-таки хорошо, что я поддалась на уговоры ребят и променяла очередной вечер в библиотеке на посиделки у Хагрида! Несмотря на тесноту и захламлённость, в хижине лесничего всё ещё находилось место для частички атмосферы наших первых лет в Хогвартсе, незамутнённых ужасами войны и взрослыми сомнениями. Здесь ничего не стоило поверить в то, что простоватый, но умудрённый годами Хагрид способен терпеливо растолковать и исправить любые наши разногласия, возвратить отношения, которые казались утерянными навсегда… Где, как не здесь и сейчас, было уместнее всего наконец-то поведать друзьям о своём плане поместить родительский дом под защиту чар Верности?.. – Здорово! – восторженно выпалил Рон, едва я закончила рассказ. – Просто здорово! Ну, конечно, кому как не тебе должны приходить в голову такие гениальные мысли? – Рон, я ещё не знаю, получится ли у меня… – Да чего там, обязательно получится! Слушай, так ведь и другие магглорождённые могут поступить так же! И не только магглорождённые – Гарри, ты мог бы защитить своих родственников, не то чтобы они заслужили это… – Забудь, – помрачнел Гарри. – Дурсли скорее умрут, чем позволят мне заколдовать их дом. – Гарри, – я строго посмотрела ему в глаза. – ты сам сказал: «Скорее умрут…». Он растерянно моргнул и прикрыл глаза рукой. – Чёрт, нет… Гермиона, извини, я вовсе не имел в виду… ну, буквально. Дурацкое выражение. – Нет, это ты извини, – вид неожиданно по-детски смущённого Гарри словно привёл меня в чувство. Господи, угораздит же ляпнуть подобное, что за бессердечное пустое цепляние к словам? Разумеется, Гарри не желал смерти своим родственникам, сколько бы от них ни натерпелся. – Конечно же, нет. Но тебе и правда стоило бы попытаться поговорить с ними при случае. – Не знаю… Он замолчал. Я встретилась глазами с непривычно серьёзным Хагридом и поспешно перевела взгляд снова на Гарри. Предчувствие шептало, что я упускаю нечто чрезвычайно важное и что Гарри терзает нечто большее, чем нежелание лишний раз общаться с нелюбимыми родственниками. И тут меня осенило. Ну конечно же, как я могла забыть, где мне впервые довелось услыхать о чарах Верности! – Гарри, боже, ведь твои родители… – Всё нормально, – оборвал меня он хриплым напряжённым голосом, выдававшим прямо противоположное. – История моих родителей тут не при чём. Это хорошее заклинание, и оно не виновато, что.. Виновный своё наказание всё равно понёс, – добавил Гарри жёстко. Я не вполне поняла, что он под этим подразумевал, и, к счастью, хоть хватило ума не уточнять. Меньше всего мне хотелось продолжать эту невесёлую тему. – Вы не ссорьтесь, это самое главное, – добродушно вмешался Хагрид. Я заставила себя улыбнуться, и Гарри ответил на мою улыбку. – Друзья, и семья тоже. Мы, вона, с Гроупиком ему новую пещеру в холмах на зиму подыскали…
*** Стрелка на больших настенных часах щёлкнула, в очередной раз выводя меня из минутной задумчивости. Я столкнулась с профессором МакГонагалл на пороге её кабинета. Она куда-то торопилась, но позволила мне дождаться её здесь, пообещав не задерживаться. Отговорка, дескать, зайду в другой раз, едва не сорвалась с языка; удержалась я не столь из-за не столь из-за привычной готовности не откладывать дел на потом («“завтра, завтра, не сегодня”, – так лентяи говорят»), сколько из-за того, что меня окончательно извели бесчисленные сомнения и метания. Дело было даже не в самих чарах – я проштудировала на эту тему всё, что смогла найти, и не обнаружила в ритуале ничего невыполнимого. Нет, это Рон – казалось бы, чего серьёзного ожидать от Рона! – своей легкомысленной репликой неожиданно поставил меня перед очень неоднозначной задачей. «Слушай, так ведь и другие магглорождённые могут поступить так же!» Разумеется. Казалось бы, и ежу понятно, что могли бы… В порыве энтузиазма я поделилась этой мыслью с Энтони. Тот вяло кивнул в ответ и задумался. Я не вмешивалась; по правде говоря, я ни на секунду не заподозрила, что он размышляет над моими словами. К тому же, глубокомысленный вид был ему очень к лицу. Моим друзьям редко бывало свойственно подобное выражение. Рон почти всегда выпаливал первое, что приходило в голову: не обязательно глупость, но, чего греха таить, первой обычно приходила именно таковая. Что же касается Гарри, то его невозможно было заставить сосредоточиться на заданиях, требующих внимания, но не вызывающих у него интереса. Необходимость выполнять их неизменно приводила к скуке или раздражению. – Не думаю, что тебе следовало бы многих посвящать в свой план, – прервал вдруг размышления Энтони. – Если и стоит делиться своей идеей, то буквально с единицами. Я глянула на него в упор, недоумённо и с возмущением. – Не пойми меня неправильно, – спохватился Энтони. – Конечно, хотелось бы помочь как можно большему количеству людей, но будем реалистами. Чары по силам не всем, и совершенно естественно, что те, кто не справится, невольно станут завидовать счастливчикам. И где гарантия, что кто-то из неудачников – да, или даже тех, кто справился, – не разболтает о плане и не поставит под удар остальных? – Не понимаю, в чём тут риск? – вскинулась я. – Ну, узнают все о чарах, и что? Осведомлённость чар не ослабляет, а с чарами лучше, чем без них. – Дело не в технической стороне, а в психологии. Подобные действия практически несомненно спровоцируют реакцию Пожирателей. Одно дело – осознавать, что тебя просто боятся, и другое – когда тебя боятся настолько, что прибегают к серьёзным мерам защиты. Сейчас они преследуют, – взгляд Энтони помрачнел, – в основном, противостоящих им волшебников или нападают на случайных магглов. Если магглорождённые привлекут к себе внимание акциями вроде массового накладывания чар, удар придётся на них. Дети, которых станут похищать, чтобы выпытать местонахождение родителей, – полагаю, этого не хочет никто… Энтони был прав. Но и Рон был прав, оба по-своему. Дилемма, пришла к выводу я, сводится к тому, можно ли решать вопрос жизни и смерти, исходя из сугубо рациональных соображений. Но почему я (да, знаю, раз уж мне пришла в голову эта несчастная идея, то я в ответе за последствия, и всё же…)? Почему мне вдруг решать, кто достоин шанса уберечь своих близких, а кто – нет? Я должна поговорить с профессором МакГонагалл. Нет, я ещё не готова к беседе с профессором… Профессор вернулась, сухо извинившись за задержку, села за стол, мимоходом убирая на полку какие-то пергаменты. Я ведь могу рассказать просто о задумке с чарами; если уж Рон додумался до идеи помочь таким же способом и другим, профессор МакГонагалл сообразит тем более, и о последствиях тоже подумает… Да только с каких пор мисс Грейнджер изволит советоваться с учителями перед тем, как испробовать очередное заклинание?.. – Я бы хотела посоветоваться с вами, профессор. Я решила навести на дом своих родителей чары Верности, взяв на себя роль Хранителя секрета… Теоретически-техническая часть замысла излагалась без сучка и задоринки, от этой лёгкости веяло просто неподобающей стерильностью, выхолощенностью от бушевавших последнее время во мне эмоций (долой, долой моральные проблемы!). Профессор МакГонагалл слушала внимательно, порой одобрительно, как мне казалось, кивая. – Ваша идея вполне достойна осуществления, мисс Грейнджер, – она сняла очки и, дыхнув, принялась протирать из клетчатым носовым платком. – Следует ещё посоветоваться с профессором Флитвиком, но не думаю, что обнаружатся какие-либо трудности – в вашем возрасте и с вашими способностями подобные чары проблем не составляют, а Филий всегда отзывался о вас наилучшим образом. Недурно, очень недурно, – профессор водрузила очки на нос и сдержанно улыбнулась. Я встала с канапе, собираясь было откланяться и выйти, – и села обратно. – Ещё одно… я подумала, может, так мог бы поступить и ещё кто-нибудь, другие магглорождённые. Была бы только рада помочь…. Но если что-то пойдёт не так?.. Не хочется спровоцировать… – слова давались с трудом – неудивительно, ведь я так и не определилась, что мне сказать и как поступить, я лишь не могла умолчать. Профессор МакГонагалл долго глядела на меня, пронизывающе и вдумчиво. – Я – нет, мы с другими деканами обсудим ваше предложение, мисс Грейнджер. Как бы то ни было, – она снова полуулыбнулась, устало, – благодарю вас за него. Смутившись, я ответила какой-то первой слетевшей с языка любезностью, торопливо попрощалась и выскользнула за дверь. Но прежде чем щёлкнул замок, я успела услышать, как профессор Макгонагалл каким-то чужим измученным голосом тихо произнесла: – Самхейн… кто бы когда сказал старой ведьме, что она станет бояться Самхейна… Ошарашенная этим ни в какие рамки не укладывающимся заявлением, даже не сразу сообразив, что оно не предназначалось для моих ушей, я завернула за угол и налетела на Джинни. – Гермиона, откуда это ты такая мечтательная? Со свидания, небось? – Угу, с профессором МакГонагалл. – О, и как у неё настроение? – Не из лучших. – А, чтоб тебя… – Джинни разочарованно прищёлкнула языком. – Зайду-ка я в другой раз. – А что ты хотела? – невольно заинтересовалась я. – Попросить, чтобы префектом назначили кого-нибудь другого вместо моего братца-идиота. – Джинни... – Шучу я, шучу. Но он, правда, последнее время невыносим. И, между нами, это как-то нездорово. У меня братьев ещё пять штук, сама знаешь, но ни один из них в семнадцать лет не вёл себя так по-дурацки. – Ну, не скажи. Взять хотя бы Фреда и Джорджа… – Фред и Джордж дурачились. Но по-дурацки они себя не вели, – Джинни вздохнула. – Не знаю, как объяснить, но это не одно и то же. – Кажется, понимаю. Но, – я не могла не вступиться за своего непоседливого приятеля, – Джинни, может, в этом-то и соль? Рон всегда мечтал выделиться, не затеряться среди своих «пятерых штук» братьев. – Глупости. Почему бы ему, в таком случае, не пожелать выделиться в лучшую сторону? Ну, да ладно… Пойдём-ка куда-нибудь, а? – она неопределённо махнула рукой, и мы, не спеша, зашагали вдоль коридора. – А должность префекта ему всё равно только в тягость – точнее, была бы, не справляйся ты с обязанностями за двоих. – Не то чтобы совсем, но есть такое дело. Да только на нашем курсе всё равно никого лучше не найдёшь. – Невилл, – уверенно возразила Джинни. Я покачала головой. – А что? Он у вас самый нормальный парень, и ответственный. – Как в личности, я в нём не сомневаюсь, – уж кому, как не мне было знать? – Однако он серьёзно занят подготовкой к экзаменам, сидит в библиотеке дни напролёт и, поверь, лишние заботы ему ни к чему. Это было почти правдой. На самом деле, Невилл готовился к одному экзамену, вернее, к пересдаче С.О.В по Зельям. Парень жутко смущался и держал сей факт в тайне. Лишь я, постоянно натыкаясь на него в библиотеке, не могла не заметить специфику литературы, собранной у него на столе, и вытянула из Невилла подробности. – К экзаменам? Уже? Хорошо, тогда отчего не Дин? – Ах, так вот к чему ты ведёшь. Старая любовь не ржавеет? Пытаешься завоевать симпатию, продвинув на почётную должность? – Ну тебя…
С моих плеч сняли ответственность за решение проблемы, помогать ли другим магглорождённым, – но лишь формально. Долгожданное, казалось бы, обещание профессора Макгонагалл обо всём позаботиться вовсе не освободило меня от необходимости самой определиться: готова ли я дать шанс на безопасность другим и, тем самым, подставить под возможную угрозу жизнь своей семьи? Более того, к прежним сомнениям примешивался теперь ещё и лёгкий стыд за кратковременное чувство облегчения при мысли, что деканы решат всё сами (а мне, дескать, незачем переживать?). Но сильнее всего меня взволновали нечаянные тихие слова, вырвавшиеся у нашего стойкого декана. Самхейн или Хэллоуин, даже в волшебном обществе превращённый было в забавный китчевый праздник, вновь приобретал полузабытое значение – день разгула зловещих потусторонних сил. Прошлый Хэллоуин был отмечен серией убийств и маггловских погромов. В преддверие грядущего праздника уже вовсю ходили слухи, то ли запущенные Пожирателями, то ли порождённые воображением паникующих обывателей, что нынешний Хэллоуин затмит предыдущий. Я тщетно пыталась отделаться от мрачных предчувствий. Придётся ли удар по Хогсмиду, по школе? Или погибнуть суждено кому-либо из знакомых? Близких людей сокурсников? В конце концов, не слишком ли долго я тянула со своими занудными исследованиями, может, не зря роковые слова о Самхейне прозвучали в тот же день и час, когда я решила осуществить свой запоздалый план?.. Снова и снова мыслями я возвращалась к Сириусу, вспоминая и невольно сравнивая, как он тоже был разлучён с теми, кто ему был дорог, заперт в четырёх стенах и так же терзался, будучи не в силах помочь. Возобновившиеся боли в груди усугубляли чёрную меланхолию. Профессор МакГонагалл молчала, я не решалась беспокоить её, уверяя себя, что она, конечно же, не забыла, она посоветовалась с профессором Флитвиком и с остальными, как обещала, не стоит приставать к ней, у профессора хватает хлопот с проклятым Хэллоуином и с прочим, и всё же, не отложила ли она на потом и не будет ли поздно?.. Я с головой погрузилась в мир собственных сомнений и тревог, вне него действуя абсолютно машинально: конспектируя уроки, выполняя задания, почти бездумно отвечая на реплики окружающих, передавая Терри Буту присланную родителями видеокассету. – Вот спасибо-то огромное, Гермиона! Дотянуть бы теперь до каникул… – Но ты уверен, что знаешь, как с ней обращаться? – Брось, я, что, кассеты не видел, что ли? Я же, вроде, говорил, у моего старшего брата Эла полквартиры забито всякими маггловскими штучками. Я бы и себе выпросил, но в старом доме безнадёжно, простейшие приборы и то не работают. А сама ты наверняка видела этот фильм, как тебе? – Увлекательно. Очень. И актёры потрясающие. Оскар совершенно заслужен, – сухо отделалась я дежурными фразами. Не спорю, «Английский пациент», должно быть, вправду замечательное кино, однако меня, боюсь, оно слишком взяло за живое. На фоне войны, гибели и разрушения все эти приключения, флирт, красоты пустыни казались жалкими и беззащитными, и слишком реальной представлялась перспектива по окончанию войны оказаться у постели не чужого человека, а кого-нибудь из тяжело раненых друзей… – Трепещите, магглолюбцы! Грядёт самый грандиозный праздник всех Тёмных волшебников! – Тиль, это, между прочим, не смешно. – Нет, Блейз, дорогой, это смешно. Это до колик смешно. Даю тебе слово, ни один уважающий себя знаток Тёмных искусств не станет на Хэллоуин рядиться в чёрный балахон и наводить ужасы на окрестности. Всё, что творится сейчас, такая профанация, что просто тошно. – И, тем не менее, у этой профанации совсем не смешные последствия. Канун, канун чёртова праздника отравляет всё… Я досидела в библиотеке до закрытия, страшась вернуться в Гриффиндор, подняться в спальню и оказаться со своими страхами наедине. К тому времени, как мадам Пинс, явно раньше обычного, принялась выдворять немногочисленных засидевшихся учеников, косясь на наш стол, изо всей компании мы с Энтони остались вдвоём. Он, как уже было заведено, проводил меня до коридора, ведущего прямо к гриффиндорской башне. Мы шли молча, и я с лёгким удивлением констатировала, каким привычным и уютным стало его присутствие рядом. – Ты только не обижайся на них, пожалуйста, – неожиданно произнёс он, когда я развернулась, чтобы попрощаться. Не успела я переспросить «на кого», как Энтони продолжил: – Они всё-таки чистокровные, всю жизнь общаются в своём кругу и, как ни крути, воспринимают ситуацию совсем по-другому. Я пожала плечами. – У меня как-то и мысли не было обижаться. К тому же, по-моему, тут не в чистокровности дело, опасность грозит всем. – Верно, но, тем не менее, для них это – дело выбора. Поверь, я знаю, о чём говорю, у меня ведь бабушка маггла. – Правда? Ты ни разу не упоминал. – Просто повода не было. – Гм… Извини, но, знаешь, я даже и не догадалась бы, что тебе довелось общаться с магглами больше, чем остальным. Ты часто видишься с ней, со своей бабушкой? Энтони закатил глаза. – Чаще, чем хотелось бы. Нет, не пойми неправильно, она – очень интересный человек, но когда бабушка в доме, глава семьи – это она. А что касается моей неосведомлённости по части маггловедения, так ведь бабушка почти всю жизнь прожила с дедом, и о современном маггловском мире представление имеет весьма смутное, похуже иного волшебника. Я была заинтригована этой настолько фольклорной историей исчезновения человека в волшебном мире. – Надо же… – теоретически подобное, конечно, было вполне возможно, и всё же… – Но ведь у неё должны были остаться какие-то родственники, друзья. Она совсем-совсем ни с кем не общалась? – Видишь ли, – Энтони в смущении запустил пятерню в густую шевелюру, – дело было во время войны. Бабушка с семьёй жила, вообще-то, в Праге. Она усиленно занималась изучением каббалы, хотя родные были против – неподобающее для девушки занятие, до добра не доведёт, и так далее. И уж к добру ли, к худу, а когда маггловские союзники Гриндевальда заняли Прагу, бабушку арестовали по ошибке вместе с несколькими местными волшебниками, приняв за одну из них. Дедушка же был прислан из Англии для спасения этих самых волшебников, его группе удалось похитить захваченных и перевезти в Швейцарию, а затем и сюда. Бабушка быстро сориентировалась в ситуации и выдала себя за ведьму, прикинувшись, будто у неё после допросов что-то случилось со способностями. Правду же она поведала много позже, когда их с дедом отношения зашли достаточно далеко. Я даже не уверен, что это было до свадьбы. – Здорово! – искренне восхитилась я. – Прям настоящий приключенческий роман получается! – Ну что ты! – притворно возмутился Энтони. – Жизнь, как утверждает бабушка, увлекательнее любых романов. – Помолчав, он мягко добавил: – Тебе улыбка к лицу. Я опустила глаза. – Спасибо. А… а бабушка, случайно не продолжила свои занятия каббалой, когда вошла в общество волшебников? – Представь себе, продолжила. Но однажды, поссорившись по-крупному с дедом, она воскликнула: «Говорила же мне мама, что каббала до добра не доведёт!» и больше к учебникам не прикасалась. Я рад, что ты опять улыбаешься, а то целый день такая мрачная сидишь. – Я… – веселье как ветром сдуло, недобрые предчувствия и тревоги нахлынули вновь с такой силой, что невольно пробило на слезу. – Я просто боюсь. Боюсь того, что, возможно, уже завтра увижу в газетах. – Не надо, – Энтони осторожно положил руки мне на плечи, я как-то само собой прижалась щекой к тыльной стороне его ладони, ощущая выпирающие костяшки. – Я не хочу, чтобы ты тревожилась. Всё обойдётся. В этом году примут нужные меры, а на каникулы ты вернёшься и зачаруешь дом своих родителей. Всё будет хорошо. – Конечно. Я смутно заметила, как он нерешительно шагнул вперёд, склонился, как почти дружеское полуобъятие перешло в робкий поцелуй. Уронив сумку, с бешено колотящимся сердцем я протянула руки, притягивая его ближе, прижалась губами к неровной щеке, затем снова к губам… Казалось, пролетела целая вечность, пока мы вдруг одновременно не отстранились друг от друга. Неожиданный взаимный порыв пролетел, и обычная стеснительность взяла своё. – Двое префектов посреди кор… – я запнулась, осознав, что говорю вслух. – Ага… но не так уж это скверно. А то меня нередко упрекают в отсутствии нормальных человеческих желаний. – Меня тоже. Мы оба облегчённо рассмеялись. – Можно, я скажу, что тоже тебя люблю? – Можно. А… – Тогда тебе придётся вначале сказать «Я люблю тебя». – Я люблю тебя. Но первое признание всё равно за тобой.
Хэллоуин прошёл не безмятежно, нападения были, но и правда поменьше, чем в прошлом году. Я сужу объективно, по отсутствию рыдающих в гостиной товарищей по факультету. Не подумайте, что мне просто вскружила голову долгожданная любовь.
*** – Тебя последнее время, кроме как на занятиях, почти не видать, – тонко, как она сама, должно быть, полагала, намекнула Парвати, встретив меня по дороге из спальни. – И не говори, – делано вздохнула я. – Учителя как сговорились, столько задают… – Столько времени приходится проводить в библиотеке! – усмехнувшись, продолжила Парвати. Я лишь с невинным видом утвердительно кивнула и, добравшись до гостиной, поспешила улизнуть от неё подальше. Гарри и Рон заняли наш любимый старенький столик у камина. «Как в старые добрые времена», – невольно пришло на ум. Бесчисленные вечера мы скоротали за этим столиком, с уроками или планируя очередную бесшабашную выходку, здесь мы корпели над ответами на нередко слишком взрослые для нас загадки. Рон, заметив меня, освободил от учебников и набора для ухода за метлой обитое потёртым плюшем кресло. Вполголоса поблагодарив, я расслабленно откинулась, предварительно перебросив на грудь, чтобы не прижать, волосы. Парни делали уроки – точнее, Гарри делал, а Рон, разложив книги и письменные принадлежности, глазел по сторонам. Стола под совместными усилиями созданным художественным беспорядком видно почти не было; к счастью, я не торопилась присоединяться к друзьям. – Что, наконец закончила утешать побеждённых? – самодовольно спросил Рон. Гриффиндорская команда под его руководством три дня назад разгромила Рейвенкло. Оживление от победы всё ещё переполняло факультет: гостиная цвела ало-золотыми потрёпанными ветром и дождём знамёнами, самые верные поклонники всё ещё толпились вокруг героев матча. – Побеждённые не скорбят столько, сколько вы празднуете, – бойко парировала я, намеренно улыбаясь до ушей, чтобы чуть позлить его, и прижала ладони к каминному экрану погреть, но не рассчитала движения. Экран покачнулся, с другой стороны послышался недовольный оклик вперемешку с хихиканьем, и экран с силой толкнули обратно, едва не опрокинув. – Малышня! – гаркнул Рон, привстав. Двое второкурсников выскочили из-за экрана и, не переставая хихикать, пустились наутёк. – Чисто таракашки, – плюхаясь обратно, хмыкнул гроза детишек и, как ни в чём не бывало, вернулся к излюбленной теме. – Но, Герми, как мы играли! Как Фионулла летала! Нет, ну, конечно, с Гарри нечего и сравнивать, и всё же, девчонка сама – словно снитч! Что ж, у Линчей это в крови… Увлечённо что-то писавший Гарри замер, затем, положив перо на промокашку, чуть развернул пергамент и принялся перечитывать написанное. – Тебе здесь не шумно, Гарри? – Конечно, шумно. И последние минут пять галдите, в основном, вы, – устало откликнулся он. Оторвавшись от задания, он взглянул на наши с Роном одинаково, полагаю, вытянувшиеся лица и улыбнулся уголками губ. – Бросьте, всё нормально, само собой. Просто захотелось вылезти, на людей поглядеть. Осточертело уже в одиночестве заниматься. – Ага, приятель, – облегчённо выдохнул Рон. – Хотя, погляжу, всё одно Снейп, – беспечно-громко добавил он, разглядев, похоже, заглавие реферата, посвящённого особенностям использования при изготовлении зелий котлов различной величины. Я несильно пнула Рона в лодыжку, чтобы тот понизил тон, и заметила, без особой надежды на реалистичность предложения: – Уж он-то мог бы тебе передышку дать. – Если, конечно, куча заданий не предназначена нарочно для подрыва твоего боевого духа, – упрямо добавил Рон. Комментарии были излишни. Фыркнув, я закатила глаза. Гарри, однако, хранил полную невозмутимость. – Если честно, то он вовсе не так уж плох. – Кто? – выпалил Рон невпопад. Признаюсь, для меня брошенная Гарри фраза была такой же неожиданностью; всё же я спохватилась первой и вперила в Рона предупреждающий взгляд, тем более, что приятель понемногу сообразил, о ком шла речь, и явно собирался вот-вот разразиться очередной нелепостью. – Гарри, – поспешно зашептала я, – Гарри, это же просто великолепно. Эта ваша вечная вражда… никто не знает, к чему она могла бы привести. Знаю, ваша неприязнь, увы, взаимна, но, тем не менее, необычайно важно, что хотя бы ты осознал необходимость прекратить её, сделать шаг навстречу. – Спасибо, Гермиона, – растерянно пробормотал Гарри. Рон беспомощно крутил головой, как сова днём, явно потеряв дар речи от возмущения и неверия. – Рон Уизли, и если уж Гарри готов пойти на мировую со Снейпом, то тебе тем паче придётся проглотить все гадости, что вертятся у тебя на языке! – Ну-у… – прищур голубых глаз не сулил ничего хорошего, – отчего ж сразу гадости? Я люблю Снейпа, – протянул Рон, в свою очередь любуясь нашей красноречивой реакцией: у Гарри вывалился из рук пергамент, я раскрыла рот. – Я люблю Снейпа, – развязно повторил он, – с того самого дня, как завалил С.О.В. по зельям и был обделён счастьем посещать его распрекрасные занятия. – Балбес, – покачала головой я, переводя дух. – Герми, ты столько лет мне это твердишь, что даже такой балбес, как я, давно усвоил, что я балбес. – Тьфу, Рон, – теперь Гарри начинал раздражаться по-настоящему. – Я серьёзно говорю, а ты опять за своё. Вот только что сам признал, что Снейп тебе уже полтора года как ничего не сделал. – Ничего? Я не говорил «ничего». Да чтобы скользкий гад упустил хоть малейший повод снять с нас баллы… – Довольно! – рявкнул Гарри. – Гарри, тише! – осадила я на сей раз его. – Рон, правда, хватит! Оба сердито засопели, но подчинились. Гарри демонстративно уткнулся в свой реферат, хотя яснее ясного был слишком на взводе, чтобы соображать хоть что-нибудь о котлах. Рон тихо разговаривал с каминным экраном, и я на всякий случай проверила, не сидит ли за ним снова кто-нибудь. – Ну, правильно, давайте, валяйте. Я плохой, Снейп хороший, значится. Можете ещё и очередное общество организовать, к примеру… – Рон, да прекрати ты, ради Бога. – …«защиты Снейпа от Рона Уизли сообщество» – ЗАСРУСЬ! Скучившаяся посреди гостиной компания разразилась хохотом. Рон подскочил и уставился на весельчаков, медленно соображая, что смеются вовсе не с его глупости. Пара небольших диванчиков в центре была буквально облеплена сидящими: заняты были не только сами сидения, но также подлокотники и спинки, кое-кто, вытянув ноги, примостился в ногах на коврике. – Но, кроме шуток, я предупреждаю тебя, Джинни, – разглагольствовал восседавший на подлокотнике Колин. – Не связывайся ты с этой Ди. Мало того, что она просто самодовольная дура, так по-моему ещё и девчонками интересуется. – Я совершенно уверена в последнем, Криви, – с преувеличенной серьёзностью ответила Джинни, забравшаяся с ногами на диван напротив. – Ведь всем прекрасно известно, что ты – баба! – Чего?! – возмутился Колин, перекрывая даже новый взрыв хохота. – Да ты, небось, сама та ещё извращенка! Вырасти с кучей братьев… Кажется не одна я – никто не понял, каким образом один из пресловутых братьев вмиг оказался рядом с Криви. – Взял обратно, – холодно отчеканил Рон, вопреки обычному не побагровев, а аж побелев от злости. Колин ошарашено уставился на неожиданно выросшего перед ним противника, не в силах выдавить ни слова. Окружающие застыли, однако едва оба парня синхронно дёрнулись, выхватывая палочки, на драчунов немедленно накинулись со всех сторон. – Пусти! – рычал Рон, вырываясь. – Арчи, не смей! Пусти, кому говорю! – Денни, не валяй дурака! Пусти, этот придурок же мне счас голову оторвёт! В гостиной поднялось столпотворение. Одни удерживали противников, другие запоздало выясняли, что стряслось, девчоночьи голоса наперебой требовали набить Криви морду, объятая паникой Натали, префект шестого курса, в смятении бегала вокруг. Я вскочила со своего места, но тоже совершенно не представляла, что делать, и лишь кричала на Рона, подливая масла в огонь сумятицы. Джинни пробилась через столпившихся вокруг учеников и решительно подошла к брату. – Рон, – спокойно позвала она. Взъерошенный, тот перестал вырываться из рук буквально повисших на нём ребят и хмуро глянул на сестру исподлобья. Поджав губы и осуждающе уставившись на него в ответ, Джинни невероятно напоминала миссис Уизли. – Я прекрасно могу постоять за себя и сама. Рон поморщился и опустил глаза. – Извини. – Пойдём, – уже более мягко произнесла Джинни и взяла его под локоть. Арчи Хоган и другие мальчишки не без опаски отпустили неожиданно притихшего задиру. Я проследила, как Джинни отвела брата в дальний угол гостиной и заговорила с ним, к счастью, без малейшего признака неприязни или раздражения, напротив, несмотря на недавно сказанные мне слова, явно несколько польщённая заступничеством. То-то, Джинни, будет тебе наговаривать на нашего балбеса… Отпущенный Колин постарался тут же куда-то исчезнуть. Пришедшая в себя Натали сердито покрикивала, чтобы остальные тоже расходились, не мешкая. – Ничего себе, – пробормотал Гарри, вырванный инцидентом из своих мрачных размышлений. – А ты чего хотел? – вздохнула я. – Мы все последнее время как на иголках... – Хотел?.. – с невесёлой улыбкой переспросил Гарри. – Чтобы у вас было поменьше поводов быть как на иголках. Ну, и поговорить с Криви по-мужски в придачу. Я не нашлась с ответом – да и что тут было добавить? – и просто дружески похлопала его по плечу. – Джинни – молодчина. – Верно. Посмотреть твой реферат? – Да ладно... Разве что позже, когда окончу. Если успею за вечер, конечно. Сумятица улеглась так же быстро, как и возникла, что оказалось на руку – минут через пять в гостиную заглянула профессор МакГонагалл. Она что-то сказала подвернувшейся под руку девочке, затем, подобрав подол мантии, ловко перебралась через порог и снова скрылась за дверью. Девчушка, поозиравшись, направилась в мою сторону. – Гермиона… Профессор МакГонагалл просила зайти к ней в кабинет. – Только меня? – Да, как я поняла. Я сникла. Слухи из гриффиндорской гостиной достигали ушей декана нечасто, тем более с такой скоростью. – Удачи, – пессимистичным тоном пожелал Гарри, и от этого пожелания мне стало ещё сквернее на душе. Я метнула недовольный взгляд на Рона, беспечно болтавшего с Джинни и её компанией, и отправилась получать за него выговор. Впрочем, мысли мои занимал не столько предстоявший неприятный разговор с деканом, сколько всё осложнявшиеся отношения с Гарри и Роном. Чем дальше, тем яснее я осознавала – это уже не прежние детские ссоры. Мы всё больше отдалялись друг от друга в каких-то неуловимых и вместе с тем существенных вещах. Меня задела даже такая мелочь, как отказ дать на проверку реферат. Странно, раньше я бы только приветствовала такую самостоятельность – не волнует ли меня этот жест потому, что я теряю своеобразный контроль, ещё одну ниточку, связывающую меня с друзьями? А чем же, случайно или нет, окончилась наша попытка посидеть вместе?.. «Как в старые добрые времена», надо же, – да какие у меня могут быть старые времена? Разве что, наоборот, очень молодые. Друзья детства; но детство кончилось. С другой же стороны, общие переживания связывают нас слишком крепко, вот и не можем мы ни разойтись, ни продолжать, как раньше… Лишь под дверью кабинета профессора МакГонагалл я заставила себя собраться с мыслями, сосредоточиться на проблемах внешних, а не внутренних и, постучавшись, вошла. Помимо нашего декана, восседавшей за столом с бесстрастным выражением, я с удивлением заметила довольно свободно откинувшуюся на канапе профессора Спраут и профессора Флитвика, сидевшего на стуле с нелепо высокой – выше профессорской макушки – спинкой. Удивление моё постепенно вытеснилось облегчением – профессор МакГонагалл одинаково не любила ни обсуждать коллег в присутствии учеников, ни разглашать преподавателям внутрифакультетские проблемы. Значит, меня вызвали по другому поводу, и это… – Присаживайтесь, мисс Грейнджер, – дружелюбно улыбнулась профессор Спраут, отодвигаясь и освобождая мне часть канапе, а заодно и поворачиваясь ко мне. – Да, да, разумеется, – засуетился профессор Флитвик, – Проходите же, присаживайтесь. Запоздало пробормотав приветствия, я скользнула к канапе и нервно пристроилась на краешке, стиснув между коленями вспотевшие ладони. Профессор МакГонагалл, единственная сохранявшая строгий и неулыбчивый вид, перевела суровый взгляд с одного коллеги на другую, затем остановилась на мне. – Мы пригласили вас, мисс Грейнджер, чтобы обсудить вашу идею с чарами Верности. – Превосходная идея, мисс Грейнджер, просто превосходная! – профессор Флитвик бойко соскочил со стула и принялся расхаживать по кабинету. – Впрочем, странно было бы ожидать от вас иного. – Ну, что вы, профессор. Ведь ничего, в сущности, особенного. Поразительно, как никому не пришло в голову раньше. – Не скажите, мисс Грейнджер, – профессор возбуждённо махнул ручкой, едва не сбив с края бюро клетчатый шарф и перчатки хозяйки кабинета. – Чары, не входящие в школьную программу и, осмелюсь заметить, достаточно непростые – до этого далеко не каждый додумается. – А если кто до сих пор и додумывался, – вмешалась профессор Спраут, непроизвольно сворачивая какие-то официального вида бумаги, явно не школьный пергамент, в трубочку, – то помощи другим не предлагал. Я чуть заметно вздрогнула, но промолчала. Обвела взглядом преподавателей и, лишь убедившись, что никаких многозначительных выражений на их лицах не наблюдается, а реплика профессора Спраут вторила моим сомнениям совершенно случайно, несмело улыбнулась. – Филий лично вызвался ассистировать вам, – заговорила профессор МакГонагалл. Негромкое восклицание само сорвалось с моих губ, сдержаться было свыше сил – я и не мечтала о помощи специалиста такого уровня. Профессор Флитвик отвесил в мою сторону лёгкий поклон с элегантностью, заставившей на секунду забыть о его росте. – Ритуал мы договорились провести после Рождества. Вам, возможно, не хотелось бы тянуть время, но данный период – не самое благоприятное время для наложения долгосрочных чар. – Да, я понимаю, спад между Самхейном и Солнцестоянием… – Совершенно верно, – просиял профессор Флитвик. – Так вот, мы вдвоём навестим вас дома после Рождества. Перед наложением чар необходимо будет уяснить некоторые детали, но подробности мы обсудим позднее. Далее же, исходя из результатов вашего колдовства, мы примем решение, кому ещё из учащихся стоит предлагать подобный способ защиты. – О… – только и выдавила я, не зная, гордиться ли подобной ответственной ролью или уже начинать паниковать. – Задокументированные случаи, когда волшебники вашего возраста брались за довольно сложные и, самое главное, продолжительные чары, можно пересчитать по пальцам, – похоже, решил пояснить профессор Флитвик, прислоняясь к бюро. – Поэтому мы сочли нужным вначале досконально изучить ваш опыт и только потом принимать решение в отношении остальных. Слова профессора Флитвика меня, что и говорить, не успокоили. – Тогда каждый декан отберёт со своего факультета магглорождённых учеников, которые, на его взгляд, способны справиться с чарами подобной сложности, – подхватила профессор Спраут. – Мы, конечно, постараемся помочь как можно большему числу учащихся, и даже договорились предоставить возможность одному-другому из тех, насчёт чьих способностей возникнут разногласия. В случае неудачного колдовства же мы готовы перепоручить роль Хранителя кому-либо из нас. Не все, правда, согласны… – Это, – с нажимом оборвала её профессор МакГонагалл, – мы уже обсудили, Помона. Профессор Спраут выразительно поморщилась и, оскорблённо отвернувшись в сторону, замолчала. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы, сопоставив слова преподавательниц и мимоходом подмеченный факт, что здесь собрались лишь трое деканов, сообразить, о ком шла речь. На этом оживлённая беседа несколько завяла. Обменявшись ещё несколькими незначительными уточнениями, преподаватели разошлись, оставив нас с профессором МакГонагалл наедине. Она тоже поднялась, поведя затекшими плечами, вышла из-за стола, мановением палочки загасила часть свечей, уменьшила огонь в камине и повернулась ко мне. – Вы, полагаю, поняли, на кого сегодня намекала профессор Спраут, говоря о несогласных, мисс Грейнджер? Наступивший полумрак не давал мне разглядеть её лица как следует, да и в голосе вроде никаких необычных эмоций я не почувствовала, кроме, разве что, лёгкого раздражения. Последнее было понятно: только что её коллега почти открыто выразила недовольство действиями другого преподавателя, поставив всех в неловкое положение. Именно знание привычек профессора МакГонагалл и позволило мне почувствовать в вопросе нотку доверительности. – Да, пожалуй. – А что вы сама думаете на сей счёт? – профессор окинула взглядом стол, переложила одну-другую папку на бюро. Я медлила застигнутая вопросом врасплох, собирая в целое крупицы сведений, мнения… – Профессор Снейп, – я сделала паузу, желая убедиться, что рассуждаю в правильном направлении. Возражений не последовало, – не может активно участвовать в этом предприятии. Удержав его в тайне, он рискует навлечь подозрения со стороны... – я сглотнула, – с другой стороны. – Да, – отозвалась профессор МакГонагалл, лаконично, но с несомненной долей одобрения. – Вам пора возвращаться, мисс Грейнджер. – Подождите, – не сдержалась я. – Но ведь профессор Спраут… она ведь знает! – насколько мне было известно, в Орден входили все деканы. – Знает, – профессор сложила нужные вещи стопкой на левой руке и направилась к двери. – Но… Не может же она не понимать. – Она прекрасно всё понимает, мисс Грейнджер, – профессор раскрыла дверь, выпуская меня и вышла следом, заперла дверь причудливой формы ключом. – Понимает, но принять не в силах. Понимать умом и принимать сердцем – вещи разные. Полагаю, вы это осознаёте? Мерлин, ну что за ребячество… Последнее, несомненно, касалась свисавшего из середины стопки шарфа, который оказался раскрашен в весёленькие цветочки. Между прочим, несмотря на это пренебрежительное высказывание, пару дней спустя профессор Спраут щеголяла в клетчатой шляпке. – Вполне, – кивнула я, благоразумно сделав вид, что пропустила последнюю фразу мимо ушей. Больше профессор МакГонагалл не коснулась темы ни словом. Попрощавшись, она ушла в личные покои. В обрадованном, взволнованном, изумлённом – в общем, совершенно растерянном состоянии я побрела обратно в Гриффиндор.
*** Рождественские каникулы приближались. Учителя, как водится, хватались за голову, нервничали, с жаром уверяли, что мы безнадёжно отстаём от учебных планов, вследствие чего удваивали нагрузку и задавали дополнительные рефераты на каникулы. Невзирая на горячку, предшествовавшую каждому Рождеству, народу в библиотеке всё уменьшалось, а атмосфера всё более способствовала расслаблению. Добавьте к этому протекцию племянника мадам Пинс, и никого не удивишь тем, что «библиотечную компанию» в лабиринте стеллажей и столов в эти дни проще всего было найти по гулу оживлённо обсуждающих что-либо голосов. Библиотека с первого года в Хогвартсе стала для меня местом более родным, нежели факультетская гостиная или спальня. А последнее время мне всё тяжелее верилось, что предыдущие визиты сюда протекали как-то иначе, чем отворить и прикрыть за собой тяжёлую резную дверь, осторожно, как можно тише ступая и не тратя времени на глазение по сторонам – наше сообщество никогда не выбирало места у самого входа – миновать ряды столов. Лишь оставив позади первые книжные полки, прислушаться и, как правило, различить чёткий торопливый говор Терри, или возбуждённую речь Тиль, или... или вдумчивый мягкий, но уверенный голос Энтони, от которого в груди разливается тепло. Тогда можно безошибочно пролавировать к нужному месту (а по библиотеке я не то что могу пройти с закрытыми глазами – я даже самые часто пользуемые справочники, наверняка, найду на ощупь), поздороваться, освободить соседний с Энтони стул, заблаговременно занятый его сумкой, присесть и, выкладывая свои вещи, тихонько поприветствовать уже только его. Мы никогда не целовались на публике. Мы не держались за руки – что получалось само собой, нежность нежностью, но писать-то как-то надо. Не кормили друг друга из рук сладостями. Раз-другой довелось нам посидеть в обнимку. Мы не вздрагивали от случайных соприкосновений и не отдёргивались, а молча наслаждались близостью. Нам постоянно приходилось стирать друг другу с лица невесть откуда возникавшие чернильные пятна. Иногда, по отдельным замечаниям, мимике, жестам мы пытались прочесть, устраивает ли другого подобный расклад. Насколько я могу судить, «устраивал» в нашем случае было слишком чопорным, неуклюжим словом, наводящим на мысль о стеснённости и терпеливом смирении. Я в первый раз узнала на личном опыте, что означает «жить душа в душу». Границы этой идиллии были фиолетового с золотистым цвета аляповатой обложки «Развенчания сказки». Однако, помимо двух ненавистных пророчеств, к верным высказываниям профессора Трелони следует добавить ещё и нелестное замечание о моих провидческих способностях. Никаких тревожных предчувствий лежавшая в тот вечер посреди учебников Энтони книга Даглас у меня не вызвала. Я лишь полюбопытствовала: – Ты, что, «Развенчание» уже до конца дочитал? – Нет, что ты. Просто решил сделать несколько выписок для реферата по истории. – Хмм… Питаешь надежду, что Биннс оценит? – Уж точно призрачнее, чем сам Биннс. Но плясать под его дудку и переписывать из всякого старья голую фактологию уже осточертело. – Лучше зажми нос и перепиши, – деловито посоветовал Блейз. – Незачем портить себе аттестат без толку. – Чтобы Снейп позволял хоть изредка переписать дословно, – проворчала я. – Понимаю, конечно, он требует, чтобы мы писали своими словами, желая удостовериться, что мы поняли правильно, но иногда проблематично вымучать так же толково, как в учебнике… – Идея! – вскинув голову, возбуждённо зашептал Терри. – Давайте окажем последующим поколениям неоценимую услугу! Изгоним из школы призрак Биннса! – Офигительно! – аж подскочила, громыхнув стулом, Тиль, прежде, чем кто-либо другой успел среагировать на экстравагантное заявление Терри или хотя бы уточнить, не пошутил ли он. – Гениально! Знаешь, а не удивлюсь, если его теперешнее состояние – результат предыдущей попытки избавиться от этого зануды. Тиль, «местный кошмар», последние несколько дней держалась тише воды, ниже травы. Неугомонную рейвенкловку вогнали в апатию лучшие друзья, Мина и Блейз, с трудом давшие ей понять: третий – лишний. Единственное, на что у Тиль ещё оставалось задору – это поддерживать двойственность слухов, кто из этих двоих в большей степени ответственен за её разбитое сердце – или же просто дурное настроение, как посмотреть. Полагаю, что Колину за его своевременную эскападу Ди была бы только благодарна. Может, я относилась к Тиль и предвзято, но лично мне никак не верилось, что здесь замешана влюблённость. Вероятнее всего, рейвенкловка просто тяжко страдала от элементарного недостатка внимания. Предложение Терри, однако, вернуло её к жизни. Тиль расцвела, раскраснелась и, возбуждённо жестикулируя, срывающимся шёпотом рассуждала, что в семейной библиотеке, несомненно, найдётся что-нибудь об изгнании привидений, благо на носу каникулы… – Только, вот, по-моему, как ни крути, а без элемента некромантии тут не обойдёшься, – не преминул заметить Энтони. Позабыв об уроках, я с нетерпением ждала, как эти энтузиасты будут выкручиваться и во что выльется обсуждение. Идея, пришедшая Терри в голову, была ещё не самой сумасбродной из тех, что были озвучены в кругу «библиотечной компании». В отличие от наших гриффиндорских приключений, до исполнения дело почти никогда не доходило, зато в процессе дискуссии рождалась масса интересных мыслей и гипотез. – Без некромантии, понятно, что невозможно, – признала Тиль. – А то и без чего похлеще. Это только духи, с которыми всё благополучно, туда-сюда свободно мотаются, а привидения – они по определению с проблемами. – Ну, можно же, наверное, как-нибудь развеять… – Развей, – насмешливо выпятила подбородок Мина, одновременно шлёпая под столом Блейза по руке. – Чем тоньше организация, тем тяжелее расщепить материю. Думаешь, вы первые в этой школе охотники за привидениями? И, тем не менее, количество привидений только увеличивается. Их и так едва ли меньше, чем учеников. – Около ста шестидесяти, так что всё-таки меньше, – услужливо подсказал Юэн. Мина поджала губы и подчёркнуто-снисходительно уточнила: – Неважно. Главное то, что изгнать привидение – это действительно сущая морока. – А без некромантии совсем нельзя? Не может быть, – уверенно заявил Гарет, и Терри незамедлительно его поддержал: – Вот-вот, не всё же Тёмными искусствами с привидениями боролись. – Известно ведь, что можно и совсем не прибегать к волшебству, – принялась рассуждать вслух я. – Надо только выяснить ключевую причину, которая привязывает неупокоившийся дух к миру живых… Раскачивавшаяся на стуле Тиль довольно ухмыльнулась: – Конечно, можно. Скажем, угробить десяток лет на общение с Биннсом и окончательно убедиться, что он не упокоится, пока не останется ни одного юного волшебника, который не смог бы, будучи разбуженным среди ночи, оттарабанить имена гоблинских повстанцев. – В этом, кстати, есть логика, – моя мысль Гарету явно пришлась по вкусу. – Надо выяснить, какого лешего Биннсу дались это гоблинские повстанцы, – к примеру, вдруг его предки в своё время от них особо пострадали? – и попытаться исправить ошибку… – Мальчики и девочки, – прервала его Тиль, для пущего привлечения внимания стуча крышкой по латунной чернильнице. – Давайте лучше вспомним, какого лешего нас всех занесло в сие мрачнейшее из мест, населённое недружелюбными учителями, наводящими ужас призраками и не менее ужасающими сочетаниями того и другого. Существуют превосходные способы достижения желаемого, позволяющие сэкономить массу усилий и времени. Вкупе эти способы именуются вол-шеб-ством, и незачем уподобляться магглам, лишённым наших способностей и вынужденным всё делать окольным путём. – Способ способу рознь, – упорствовал Гарет. – Не пользуешься же ты Аквачарами всякий раз, когда хочешь напиться. – Отчего же, пользуюсь, разве что напиться желаю не водой, – Тиль показала Гарету язык, и парень неловко завозился. Отчего-то именно Аквачары ему и не давались. – Но, ладно, скажем, не всякий раз. Но я и не мучаю себя, расчёсывая колтуны гребнем из русалочьего хвоста лишь потому, что моя прабабка свято верит, что это, дескать, помогает. – Вернёмся-ка к нашим призракам, – дельно заметил Терри. – И понизьте тон, терпение нашей мадам отнюдь не безгранично. Словом, Тиль, если без Тёмных искусств впрямь не обойтись, то давайте забудем. – Лучше немного Тёмных искусств, – процедила Ди, – чем несколько сотен тёмных голов. – Браво, – Блейз беззвучно изобразил аплодисменты. – Тиль, я всё больше поражаюсь, как ты не попала в Гриффиндор. Или у вас в Гриффиндоре, – глянул он на меня, – разговоры о Тёмных искусствах категорически запрещены? – Разговоры о Тёмных искусствах категорически запрещены повсюду. Странно, что в хитроумном Слизерине об этом не догадываются, – осадила я его. – А ведь если колдовать в школе, то в Министерстве не засекут, – неожиданно выпалил Энтони. – Нет, ну я просто предположил… – спохватившись, добавил он. – Засекут в школе, что не слаще. – Должны же существовать какие-то ограждающие средства: щиты, сферы, круги… – А последействие? – А последствия? – передразнил Блейз. – Как вы объясните сам факт исчезновения Биннса, прежде всего? – Как-нибудь отвертимся… постой, а почему вообще мы должны будем объясняться? Мы тут не при чём! Выражение лица слизеринца красноречиво иллюстрировало его снисходительное мнение об окружающих. – В общем, не хотите – не надо! – надулась Тиль и с отточенным профессионализмом заводилы заразила компанию молчанием, как ранее – болтовнёй. Прошло немало времени, девочка за соседним столом успела закончить работу и, потянувшись, собраться и уйти, прежде чем Гарет вдруг продолжил разговор: – Но неужто никогда не пытались просто, игнорируя Биннса, взять нового преподавателя? – Попечители экономят на зарплате, – съехидничал Блейз. – Да и Биннс бы оскорбился, – ляпнул Юэн. – И что? – спросил Терри, тут же сам себе и ответил: – Ага, и ушёл бы! – Надо пригласить Даглас, – Тиль не поскупилась на яд в голосе. – Биннс не то что сбежит – развеется. – Тильтиль, – Терри обрадовался поводу вернуться к застарелой дискуссии о Даглас. – Говорю тебе: научись отделять зерно от плевел. – Ага, «плевел» явно от слова «плебей». Или «плевать». – Нет, от «полоть», чтобы потом не пришлось плевать. – Неважно прополото, однако... – Кстати, – полюбопытствовал Энтони, улучив момент, когда Тиль отвлеклась на какую-то реплику Мины, – «зерно от плевел» – это откуда пошло? – А, Мерлин знает... Девяносто девять процентов архаизмов либо из Библии, либо из Шекспира. – Отчего же целых девяносто девять? – усомнился Гарет. – А как же Милтон, Спенсер, Кольридж? – Ну-ну. Процитируй-ка навскидку что-нибудь хотя бы из Кольриджа. – «Вода, вода, кругом вода, ни капли для питья...» Энтони прикусил кончик пера. – Ах, Аквачар не знаю я... и эль пью, как всегда, – напряжённо, запинаясь, но попадая в ритм сымпровизировал он. – Sic! Вот оно! – перекрывая нас, выпалила Тиль и, вняв мольбам Юэна, перешла на шёпот. Мы тоже, в свою очередь, умолкли. – Пардон, мальчики, отвлекитесь на минутку от своих высоких размышлений. Блейз, повтори-ка свою теорию. – Да какая там теория... – с напускной, вне всякого сомнения, скромностью отмахнулся Блейз. Добившись положенной порции уговоров, он приступил к изложению: – Словом, поразмыслили мы тут всё о том же – о книге Даглас. Уже который месяц общественность уверяют в том, что сие произведение призвано служить упрочению положения магглорождённых и примирению их с чистокровными. На деле же, большинство магглорождённых воспринимают написанное как призыв к борьбе за правами называемые чистой воды привилегии, а чистокровные считают книгу едва ли не направленным против них манифестом. Выходит, что книга не то что не устраняет противоречий, а, напротив, их усугубляет. Кому же выгодно такое противостояние? А кому, прежде всего, как не борцам за гегемонию чистой крови, более известным, как Пожиратели Смерти? И не является ли этот труд очень даже неплохо спланированной провокацией? Вопросительно приподняв изящную бровь, на сей драматической ноте Блейз окончил выступление. Воцарилось неловкое напряжённое молчание, дать ответы на прозвучавшие вопросы не решался никто. Тиль, задрав нос, сияла как новенький сикль. – Не удивлюсь, если дамочка, которой эта речь касается непосредственно, училась в Слизерине, – весело заявила она. – Не исключено, – Блейз кивнул. –при случае можно навести справки. – Словоблудие, – высказался наконец хмуривший лоб Терри. – Да таким макаром можно всё, что угодно, доказать! – Я не доказываю, – Блейз повернулся к нему. – Я же предупреждал, что никакая это не теория. Впрочем, ежели так болезненно реагировать на вышесказанное считаешь нужным ты… – слизеринец не закончил фразу, предоставив оппоненту определиться самому. – В принципе, твоя точка зрения интересна, – нехотя признал Энтони. – Возможно, возможно… Но маловероятно. Провокации делаются, скорее, посредством прессы, каких-то акций, но не через книги. «Ошибаешься», – с горечью подумала я, воздерживаясь, правда, пока что от высказываний. – «Делаются, и нередко. И не удивлюсь, если это занимательное, но не то чтобы блестящее чтиво стало бестселлером не просто так». – Попал пальцем в небо, Гольдштейн, – словно прочитала мои мысли Тиль. -Да ещё как делаются. И, прошу обратить внимание, это черта культуры как раз маггловской. Среднестатистический волшебник редко доверится книге, простоявшей на полке менее десятка лет. Наша культура более стабильна. Древний фолиант представляет собой интерес не только исторический, но и, как правило, практический; новые открытия чаще дополняют, чем перечёркивают старые законы волшебства. Магглам, напротив, свойственны постоянные перемены, приспособление к изменяющемуся настоящему, они гонятся за модой, живут сегодняшним днём – при этом, как ни парадоксально, боятся необычного, кардинально нового. Хотя, может, волшебства боятся как раз не как нового, а как старого, как свидетельства прошлого, нередко именуемого тёмным? Магглорождённые волшебники, переселяясь из своего родного мира в волшебный, попадают в чуждую им среду, основанную на в корне отличном мышлении – неудивительно, что, даже без участия всяких шовинистов, у них вырабатывается комплекс неполноценности. – Постой, Тиль, – не выдержав, вмешалась я. – Прости, но ты обобщаешь и утрируешь тему до абсурда. – О, желаешь высказать непредвзятое мнение, Гермиона? – Альтернативно предвзятое, скажем так, – парировала я. – Главная твоя ошибка – это, как я только что сказала, обобщение. Вы слишком привыкли оперировать однозначным понятием «маггл», однако за ним стоит общество, по количеству в сотни и тысячи раз превышающее волшебное. А количество, в свою очередь, способствует и совершенно другому качеству, другой структуре. Маггловское сообщество более разнородно. Там, где у волшебников найдётся один-другой чудак, в маггловском сообществе образуется целая субкультура, отличающаяся своими взглядами и самостоятельно развивающаяся. Возможно, – я перевела дух, не без удовольствия ловя на себе заинтересованные взгляды, – возможно, с точки зрения волшебников магглы и выглядят, как общество прогресса, перемен. Но изнутри это совсем не так. Напротив, магглам отнюдь не меньше чем волшебникам свойственен консерватизм. Просто та небольшая часть, что быстро усваивает новшества и приучает к ним остальных, – самая активная и заметная. Говоришь, магглы боятся волшебства? Это верно по отношению лишь к некоторым группам, религиозным фанатикам, к примеру. Большинство же просто ни сном, ни духом не подозревает, что волшебство может существовать на самом деле, а боятся они обмана, так как среди магглов хватает шарлатанов, выдающих себя за различных магов. Конечно, известие о существовании целой параллельной волшебной цивилизации вызвало бы неслыханное потрясение – как и любой другой факт подобного масштаба. Касательно магглорождённых же, не думаю, что, проводя большую часть времени в Хогвартсе, они сохраняют совсем уж отличный образ мышления. Более того, я, к примеру, нередко замечаю специфические явно заимствованные у магглов идеи и вещи лучше, чем волшебники, в детства росшие в своей среде, поскольку я лучше знаю, как там, у магглов. Так что не всё так просто. Я замолкла и откашлялась, жестом отказалась от предложенного Энтони платка. Непривычно долгая речь, тем более экспромтом, утомила прямо физически. Тиль склонила голову набок, лицо её выражало напряжение и явное пытливое желание к чему-нибудь придраться. – Впечатляющая тирада, – с натянутым восхищением неохотно признала она. – Но, видишь, ты сама признаёшь, что оглашение факта существования волшебного сообщества у магглов вызвало бы фурор и, естественно, отторжение. Не суть, направлено ли это отторжение против особых способностей или, скажем, другого цвета кожи – да, между прочим, не удивляйтесь, среди магглов распространён такой предрассудок, – природа этого отторжения одна: неприятие иного. Судя по твоим утверждениям, это, оказывается, не так уж и парадоксально, если не рассматривать магглов, как общество доминирующего прогресса, как показалось мне. Не так давно в мои руки попала книга современного маггловского писателя. Там как раз шла речь о нескольких десятках детей с незаурядными способностями. В итоге, они не только оказались не нужны обществу, но и были уничтожены либо лишены своих способностей. – «Дети полуночи»! – обрадовано перебил Терри. – Но это вовсе не то, о чём ты думаешь, Тиль! Там же сплошная аллегория. – Я прекрасно поняла, что это аллегория, Терри. Но соль приёма аллегории в том и состоит, что она обыгрывает на первый взгляд знакомую рутинную ситуацию либо образ. И в этой книге яснее ясного было продемонстрировано – магглы чураются и боятся не таких, как они. Потому залог выживания волшебного сообщества – секретность. Книжонка Даглас возникла не на пустом месте. Мода на идею незащищённости магглорождённых чередуется с модой на превосходство чистокровных; сталкиваясь, эти проклятые моды порождают конфликты. И один, и другой факты являются мифами. Какая такая незащищённость? Вот, Гермиона утверждает, что в школе магглорождённые прекрасно вливаются в волшебное сообщество. И это у нас, исконных волшебников, есть только наш мир. У каждого магглорождённого за спиной в той или иной мере стоит мир магглов. Связи с этим миром редко рвутся полностью и безвозвратно, как ни крути, а с каждым смешанным браком или магглорождённым волшебником наша секретность подвергается всё большей опасности. В руках магглорождённых практически находятся ключи от нашего мира; счастье, что никто до сих пор не решался всерьёз воспользоваться этим фактом для шантажа или чего-либо в этом роде… – Тиль, – с неверием, брезгливо решился уточнить Энтони. – Ты же не собираешься излагать здесь идеи Пожирателей Смерти? – А почему мы должны пренебрегать логичными, разумными идеями только потому, что официально они заклеймены как идеи Пожирателей Смерти? – Логично и разумно рассуждающие всегда составляют меньшинство. А большинству проще проассоциировать идею с поставленным на ней клеймом, нежели размышлять над её разумностью, – холодно заметил Блейз. Дискуссия принимала, что и говорить, достаточно неприятное направление. – Поэтому разумным в нашем случае будет, рассуждая теоретически, не забывать о стороне социальной. – По-моему, нам пора расходиться, – явно нервничая, предложил Терри. – Никто никого силой не держит, – усмехнулась Тиль и продолжила. – Блейз, не путай ханжескую разумность с разумом. Кто считает обсуждаемую идею объективно скверной, пускай докажет. Я закусила губу, лихорадочно размышляя. – Объективно нескверными идеями можно хоть башню Рейвенкло доверху завалить, – ощерился Блейз. – А когда до осуществления доходит, непременно надо дурацкую атрибутику нацепить да популистских лозунгов навывешивать. – Да? – оживился Гарет. – А ты знаешь, что, между прочим, ещё до всей этой заварушки, в конце шестидесятых, Сам-Знаешь-Кто предлагал Министерству план мирного решения проблем, которые мы здесь обсуждали? Но дражайшее Министерство погнушалось переговорами с тёмным волшебником! – Я-то? По буквам изучал. Магглорождённым и полукровкам ничего хорошего там не предлагалось. – Именно, – добавила я, даже не замечая факта неожиданного единодушия со слизеринцем. – Пожиратели как раз предлагали чуть модифицированную версию архаичной сословной системы: привилегированный костяк на основе чистокровных семейств и урезанные права для остальных. – Но ведь они аргументировали урезание прав, и одним из аргументов как раз была проблема секретности. – Не было там логичных аргументов! Полная демагогия: аргументы себе, выводы себе. – Логично там всё! Хотите – принесу свои записи. Размеренная дискуссия перешла в беспорядочный спор. Почти не сдерживаясь, мы перекрикивали один другого, пока на фоне ссоры не прозвучал голос Мины: – Да какая, в конце концов, разница? Будто сейчас было бы хуже, если несколько десятков человек пожертвовало бы частью своих прав! – С какой это стати, интересно? – выйдя из себя, выкрикнула я. – Может, ты считаешь, что примириться с Пожирателями ещё не поздно? – А эта бессмысленная бойня, по-твоему – выход? Худой мир лучше доброй ссоры. – Без моего самопожертвования, пожалуйста! – Девушки, вы чего? Успокойтесь. – Гермиона, сядь, прошу тебя… – Нет! Я вцепилась в столешницу, еле сдерживаясь, чтобы не выхватить палочку или не взяться за решение вопроса грубым маггловским способом. – Не понял… что произошло-то? – Речь зашла о целесообразности ограничения прав отдельных индивидов на благо системы в целом, – как ни в чём не бывало, обобщил Гарет. К собственному удивлению, способности к абстрактным формулировкам я, несмотря на кипящее возмущение, не утратила: – Система, которая не заботится о благе индивидов, обречена. – Демагогия. – От демагога слышу. – Пардон, мою точку зрения мы как раз подробно обсудили… Тиль, тем временем, не переставая довольно раскачиваться на стуле, шёпотом пересказывала, кажется, ход этого интеллектуального спора всем, кто потерял нить дискуссии. Блейз, прищурившись, молчал и только поглядывал на окружающих с отстранённым любопытством. Покосившись, я с неприязнью зафиксировала явную панику на лице Терри – социально-практический аспект, который вдруг приняли наши разговоры, его определённо не устраивал. Голова шла кругом. Огни свечей плыли перед глазами бесформенными пятнами… Энтони стоял чуть позади. Мне невероятно хотелось обернуться к нему – и было так же невероятно страшно. Казалось, что поворот на месте неотвратимо влечёт за собой аппарацию в неизвестность. … словно бы ненароком сделать маленький шажок назад и упереться… Почему, почему такое душераздирающее чувство, будто за спиной – пустота?.. – …недостатков идеи мы не доказали, хотя средства впрямь вызывают определённый вопрос. – Да ничего мы не доказали. И, в любом случае, одно дело, что имелось в виду тридцать лет назад, и другое – то, что творится сейчас. Может, и к лучшему, что не были приняты рациональные идеи, за поколение выродившиеся в безумие. – Не идеи, а их неприятие. – Скажешь, что те, от кого эти идеи исходили, не несут никакой ответственности за войну? Гарет досадливо поморщился. – Гермиона, я понимаю, что твои субъективные переживания не позволяют тебе оценивать положение объективно. Извини, но твоя аргументация – либо, повторюсь, демагогия, либо классические логические ошибки ad hominem. Нет, я не злюсь… я просто на грани истерики. – Ad hominem? Субъективные переживания? Словом, моё несогласие пожертвовать своими законными правами или даже жизнью – это сугубо субъективные причины, не имеющие объективной ценности? Окружающие хранили молчание. Гарет со снисходительным выражением неопределённо пожал плечами. Этот безмятежный жест стал последней каплей. Я сгребла под мышку учебники, другой схватила сумку и вылетела из библиотеки, попутно что-то выронив и не сдержав вопля: «К чёрту!»
Пост N: 98
Зарегистрирован: 17.12.05
Откуда: Россия
Отправлено: 09.08.07 01:59. Заголовок: Re:
Rendomski Чем дальше в лес тем толще партизаны... И знаете, ваш последний пост можно считать чуть ли не образцом авторского садизма, потому как: ОПЯТЬ НА САМОМ ИНТЕРЕСНОМ МЕСТЕ ОСТАНОВИЛИСЬ!!! старательно задавливая голос совести вопящий о том, что не итересных мест просто нет))
Я бежала по коридорам, не разбирая дороги, вне себя от бьющей через край обиды, разочарования, возмущения. Лишь когда ноги нестерпимо заныли от напряжения, а в глазах зарябило от нехватки воздуха, я остановилась, оказавшись напротив портрета девушек с букетом земляники, и привалилась к стене, тяжело дыша. Книги под мышкой вонзались в бок жёсткими обложками, я нагнулась и полусложила-полувыронила стопку на пол, присела на корточки, бездумно уставилась на портрет. Девушки, скорее, даже девочки, не старше четырнадцати лет, одетые в мантии старинного покроя с кружевами, несколько минут глазели на меня с неприкрытым любопытством, порой перешёптываясь, затем, обменявшись взглядами, вернулись к своему обычному занятию: одна собирала в букет цветы земляники, другая, лукаво улыбаясь, превращала их в ягоды. В уме мелькали обрывки только что пронёсшегося спора, находились вдруг нужные аргументы – которые я сама через минуту опровергала. Желание вернуться и продолжить дискуссию было почти нестерпимым; в то же время я понимала – назад дороги нет. Разве что переступить через себя. Боже мой, они ведь ничего, совсем ничего не понимают… Мимо прошли мальчик и девочка из Хаффлпаффа, мельком глянули в мою сторону. Меня вдруг осенило, отчего я застряла в этом коридоре, напротив такого знакомого портрета. Неладный спор вылетел из головы. Здесь всегда задерживались мы с Энтони, продолжительно и нежно прощаясь. В груди разлился неприятный предательский холодок. Я машинально глянула на часы, раздосадовано отбросила руку. Какая разница, сколько часов и минут, всё равно я не знаю, когда выскочила из библиотеки, и не имею понятия, сколько уже маюсь у этой стены. Почему он не отправился вслед за мной? Не заступился? Не попытался хотя бы догнать, утешить? Невыносимо захотелось дождаться его, выплеснуть наболевшее, накричать, простить, забыться в объятиях… Вместо этого я торопливо побросала книги в сумку и, не оборачиваясь, поспешила к себе. Я бежала от худшего. Не хочу знать, что он может не появиться и через пять минут, и через полчаса, что предпочёл остаться со своими умствующими приятелями, выбрал их, а не меня. Только не растерянность, не безразличие в его всегда тёплых глазах. Этого я не переживу. Я выпихнула эти мерзкие предчувствия, заставила себя переключиться снова на диспут, с болезненной радостью окунулась в захлестнувшую волну злости. Как они могут не осознавать, что такое Пожиратели смерти? Аргументы ad hominem! Субъективные суждения!.. …я – в холле дома номер двенадцать по Гриммолд-Плейс. Я не вижу Сириуса, но, кажется, почти физически ощущаю на себе его взгляд. С лестницы этажом выше доносится голос, натянуто-насмешливый, терпко-горький. – Друг мой Рем, если бы внизу не сидела очаровательная юная ведьма, я бы, не стесняясь, выразился, что всё это – полное дерьмо!.. Да. Да, Сириус. В точку. Всё это – полное дерьмо. Они не видят – или не желают видеть, – что такое Волдеморт, именно «что», искажённое тёмной магией существо, давно не человек. Интеллектуалы-теоретики, неужто они никогда не заглядывали в глаза своим сокурсникам? Или заглянули и отшатнулись, испугались войны и жаждут примирения любой ценой? Понять Пожирателей смерти и принять, или не понять, но всё равно принять. Что ж, по крайней мере, в отношении этого выбора мне легче. Мне Пожиратели альтернативы не предлагают. Я хочу повернуть всё вспять, вновь оказаться в библиотеке, встать и выплеснуть им в лицо: «Всё это – полное дерьмо!», ошарашить, распахнуть душу и выставить бесстыдно напоказ: да, я такая. Такая, какая есть: эмоциональная, субъективная, убеждённая, что о некоторых вещах безнравственно рассуждать отстранённо. Повернуть всё вспять и смолчать. Стерпеть. Всё равно бесполезно. Сделать вид, что ничего не произошло и вечером оказаться под портретом девушек с букетом земляники вдвоём, как обычно. Может, смолчать было бы неправильно, но разве правильно остаться в томительно-тревожном одиночестве, как сейчас, в отрыве от второй своей половины? Завтра, завтра всё уладится. Пусть только побыстрее закончится этот дурацкий день. Горящие свечи парят над столом, бросая свет на страницы раскрытой книги. Странно, я, вроде бы, уходя, навела хоть видимость порядка. Или то было вчера? Неважно. Сумку – на кровать, с плеч тяжесть эдакую. Что я тут оставила? Что это?! Не может быть… Ой, да это же просто сон… Счастье-то какое, всё, что произошло, оказывается – просто ночной кошмар… «Среди профанов бытует заблуждение, будто месячное отделение и семенная жидкость – взаимозаменяемые компоненты. Из приведённого выше отрывка из суммы Суареса следует, что данные субстанции не только не являются взаимозаменяемыми, но и, напротив, во многих эликсирах их действие является прямо противоположным. Собственно говоря, месячное отделение представляет из себя уникальный компонент, не имеющий аналогов среди отделений мужского организма. Семенной жидкости же, в свою очередь, в большинстве случаем подобрать замену можно, следуя закономерностям Брена…» Наполовину испуганная, наполовину уверенная, что происходящее, как и предшествующие события, никоим образом не может иметь место в реальной жизни, я пялилась на эти строки, когда влетевший в спальню Гарри выругался и, стиснув мою руку повыше локтя, грубо дёрнул меня в сторону. Захлопнув книгу, он повернулся ко мне, без кровинки в искажённом злостью лице. – Какого чёрта тебе понадобилось совать нос? Я робко попыталась было возразить, однако он, не дав мне проронить ни слова, продолжил: – Уж не можешь пройти спокойно мимо книги, да? Упустить возможность пополнить долбаные знания? Забить мозги этой дрянью? – Гарри, – прошептала я, слишком потрясённая, чтобы оскорбиться на его грубости, – ты сам оставил её открытой. Он замолчал. Перекошенные черты его лица расслабились, злость схлынула, приоткрывая главную причину этой необузданной вспышки: по-детски беспомощный испуг. Гарри рухнул на стул, неловко дёрнулся, будто хотел было спрятать лицо в ладонях, но сдержался, и с заметным усилием уставился на меня распахнутыми в шоке и боязни глазами. – Это Тёмные искусства… Ты ведь и сама догадалась, да? Я медленно кивнула, подспудно опасаясь напугать его ещё сильнее неловким словом, резким движением, нервно облизала губы, не решаясь даже выплюнуть забившуюся по обыкновению в уголок губ прядь. – Он учит меня. Этому. Уже некоторое время как. У меня нет выбора. Иначе мне не выстоять против Него. Я снова кивнула, так же осторожно, прекрасно понимая, о чём идёт речь, и без имён существительных. – Я учусь. Всему этому и ещё хуже. Гарри силой выдавливал из себя слова, ровным бесцветным тоном, неловко складывая их в рубленые предложения. Было похоже, что именно так он и убеждает в необходимости происходящего самого себя, уговаривает ежедневно, ежечасно и сам себе не верит… Вдруг голос его надломился: – Ты ненавидишь меня? – Нет! – вырвался у меня отчаянный возглас, прерывая его жуткое откровение, разбивая звонко, как утренний осенний ледок, вковавшее нас напряжение. Колени подкосились, я так и села на пол рядом с ним и схватила его за руку. – Гарри, прекрати, и думать не смей! Мы будем с тобой, что бы ни случилось, мы пойдём до самого конца. Как всегда. Гарри накрыл мои пальцы другой рукой, еле слышно, почти не размыкая губ, прохрипел: «…сибо». Я без сил привалилась к его стулу. Ужасно несправедливо всё складывается, пришла мне в голову мысль. То, что именно на долю Гарри выпало изучение этой мути. Я бы на его месте могла утешиться хотя бы фактом приобретения новых знаний, с Рона всё бы сошло, как с гуся вода. Гарри же, при его стойком отвращении к предмету, да и – до недавнего времени – к преподавателю, при его-то темпераменте, приходилось намного хуже. И всё же странно… Я прижалась лбом к прохладному дереву, изгнала стоявшие перед глазами завитки орнамента с полей страницы, омерзительные строчки, которые хотелось смыть из памяти обжигающе-ледяной водой. Неужто профессор Дамблдор мог позволить подобное? А вдруг Рон всё же не промахнулся в своих абсурдных на первый взгляд подозрениях насчёт Снейпа? – Гарри? – спросила я, поднимая голову. – А ты когда-нибудь обсуждал с профессором Дамблдором предмет своего обучения у Снейпа? Не действует ли он… ну, по своей инициативе? – Дамблдор сам ему велел, – прежним бесцветным тоном отозвался Гарри. – Боже. Мысленно я терзала себя за чёрствость, за невнимание. Как я могла весь семестр не замечать, что за этими занятиями кроется неладное, что Гарри гложет не только ответственность за всех нас, не только переживания из-за идущей войны да школьная предрождественская напряжёнка. Он осунулся, черты лица заострились, но взрослости худоба ему не придала – напротив, лицо с огромными тёмно-серыми в приглушённом свете глазами казалось чуть детским, особенно вкупе с теперешним растерянным выражением. Человек, которому он доверял почти безгранично, заставил его, пусть руководствуясь серьёзными причинами, заниматься органически ненавистными вещами. Неудивительно, что и от нас Гарри ожидает наихудшего. – Гарри, тёмный маг или нет, ты – наш друг. Я не верю, что волшебство какого бы то ни было цвета способно заставить тебя поступать против совести. Он вздохнул и на глазах расслабился, опустил напряжённые плечи, прикрыл глаза. Я бережно высвободила руку и поднялась с пола, разминая затёкшие от неудобной позы мышцы. – У меня всё равно ничего не выходит, – неожиданно пожаловался Гарри, слегка торопливо, смущённо и без прежней опаски, словно признаваясь, что не справляется с заданием по какой-нибудь трансфигурации или чарам. – Совершенно ничего. Снейп рвёт и мечет, но ничем не может помочь. Да, кстати, и его невесть откуда появившееся благосклонное отношение к Снейпу тоже, вполне возможно, – просто следствие потрясения, насилия над собой, дезориентации… – Ты же знаешь, Гарри, Снейпу свойственна, мягко говоря, определённая необъективность, особенно, когда речь идёт о тебе. – Нет, – решительно воспротивился Гарри. – Гермиона, у меня, правда, не выходит, и на сей раз Снейп во всём прав. Ты не представляешь, но тут он искренне старается. Раньше я ни за что бы не поверил, что у него хватит терпежу столько со мной возиться. А я, как нарочно, изо дня в день лишь подтверждаю его слова о моей бездарности. – Гарри, сам понимаешь, кому, как не мне приятно слышать, что ты отзываешься об учителе в таких тонах, но не бросайся в крайности. Возможно, он просто невольно судит по себе. Насколько я знаю, по слухам, в Тёмных искусствах Снейп знаток ещё больший, нежели в зельях… – Он – настоящий мастер, – оборвал меня Гарри, как бы и не обращаясь ко мне, а просто озвучивая случайную мысль. В голосе его прозвучало и определённое восхищение, и отчуждение одновременно. Спохватившись, он встряхнул головой и с неловкостью заспешил. – Гермиона, спасибо тебе огромное за всё. Но, думаю, нам обоим уже пора. Резко развернувшись, Гарри одним отточенным движением зачаровал обложку и затолкал снейпову книгу в сумку, шагнул к двери. – Может, – рискнула предложить я, борясь со страхом, что Гарри согласится, и с презрением к себе из-за этого подлого страха, – мне помочь тебе разобраться? – Нет! – безапелляционно отрезал Гарри. – Гермиона. Никогда, никогда больше, умоляю тебя, не прикасайся к этой гадости! – и, смягчившись, добавил: – Вы с Роном, оба, мне нужны такими, какие есть, незатронутыми тьмой. Это мой путь, только мой, и куда бы он меня ни завёл, вы нужны мне здесь. Чтобы благополучно вернуться обратно. «Мы давно не то что затронуты – вляпались по уши», – подумала я ему вслед. – «Мы не маяк, Гарри, скорее – нить Ариадны. Не бросай нас, а мы постараемся не запутаться и не порваться».
*** Разговор с Энтони выпал на следующий же день. С самого утра я пребывала в необычном состоянии некой отстранённости, словно от вчерашней лавины переживаний и потрясений временно отказала способность волноваться. Привычно защемило сердце, когда уголком глаза я заметила приближающегося друга, привычно разлилось тепло от его прикосновения, но неожиданно эта привычность не принесла спокойствия и нежности – напротив, в ней почудилось нечто отталкивающе-обыденное. А самым тревожным стало то, что пробить кокон моей отстранённости эта перемена в отношениях, которая до недавнего времени показалась бы мне чудовищной, не смогла. – Я принёс книги, которые ты выронила вчера. – Спасибо, – он не спешил отпускать, и я почти вырвала учебники у него из рук. Энтони шагнул вперёд, загораживая мне дорогу, и уставился на меня с несчастным видом. – Понимаю, что ты сердишься, и, честное слово, имеешь на это полное право. Прости, я вчера, сам не знаю отчего, растерялся и до сих пор чувствую себя как круглый дурак. – Да нет, я не сержусь. Я, знаешь ли, тоже повела себя не вполне разумно. И я сама, пожалуй, растерялась… – Нет-нет, ты всё правильно говорила. Только эмоционально – но как же иначе? Я… будь ты иной, я бы может и не… Словом, относился бы к тебе совершенно по-другому! Энтони положил руку поверх моей моей, глаза его восторженно блеснули. На сей раз отсутствие обычных эмоций задело куда сильнее. Что со мной? Ведь не далее двенадцати часов назад я бы всё отдала за этот взгляд, за эти слова… – Энтони, извини, – я отступила, отдёрнулась. – Я немного… Это просто усталость. – …устала, наверное, за последнее время. Энтони попытался было улыбнуться, но выглядел по-прежнему печальным и виноватым. – Ещё бы. Напряжёнка, короткие дни, твои домашние заботы. – Вот-вот. Я отвела взгляд. За окном вместо господствовавшей последнее время серой хмари висело предрождественское солнце. Низкое, какое-то болезненное, оно светило, но не освещало, не грело. В этом вымученном свете невозможность каких бы то ни было глубоких чувств казалась совершенно закономерной. – Ты, правда, не сердишься? – Конечно, нет. Но давай немного побудем порознь, ладно? После каникул, глядишь, всё и наладится. В тёплых глазах мелькнула тревога, пронзительно-искренняя. – Непременно наладится. Я… я буду ждать, – и, уже поворачиваясь, чтобы уйти, порывисто полушёпотом выпалил: – Я люблю тебя. Я вздрогнула. Эти слова – десятки раз сказанные, но никогда – так нечаянно, так откровенно, раскрыли мне глаза: какое бы решение после каникул я ни приняла, его чувства сильнее моих. И я отнюдь не уверена, что готова принять такой дар. Бедный, бедный влюблённый мой… Не исключено, что этим непроизвольным признанием он окончательно предрешил конец нашего краткого, немного слащавого, немного грустного школьного романа. Если бы не эти три опрометчивых слова… Но прошлое не имеет сослагательного наклонения.
*** Утром первого дня зимних каникул я, собрав вещи и посадив Косолапа в дорожную корзину, как раз запирала свою дверь, когда снизу донеслось гиканье Рона, причём, не просто торжествующее, а определённо злорадное. Ничего хорошего оно не предвещало. Ухватив невесомый от наложенных чар левитации чемодан и корзину, путаясь в полах незастёгнутого пальто, я сбежала по лестнице и едва не врезалась в собравшуюся внизу толпу школьниц. С предпоследней ступеньки я разглядела, что Рон и Дин загнали Колина Криви под висящий на стене гостиной омеловый венок и, отрезав несчастному путь к отступлению, нарочито тянули время, весело выясняя, кому из них двоих первому лезть целоваться со знаменитым ненавистником однополых отношений. Я попыталась пробиться через толпу девушек, азартно подбадривающих сорванцов, намереваясь навести порядок, но буквально напоролась на острый локоток Джинни. – Не надо, Гермиона, – в глазах её плясали чёртики. – Пускай мистер Длинный язык получит по заслугам. – А по-моему, это уже чересчур за парочку глупых высказываний. – Парочку? – Джинни выразительно фыркнула. – Гермиона, Криви – штатный гриффиндорский сплетник. – Не так уж страшно всё обстоит, если я ничегошеньки не знаю об этом, – я ухитрилась проскользнуть мимо Джинни и направилась было разбираться с мальчишками, но Джинни ухватила меня за рукав. Я вырвалась, лишь мельком услышав, как подруга полушёпотом спрашивает что-то об Энтони Гольдштейне, чуть не спотыкнулась от неожиданности и развернулась к ней. В то же время Колину, видимо, осточертело препираться с «извращенцами» – сзади послышались выкрикиваемые заклинания, бывшая жертва шмыгнула в коридор, а на нас с Джинни посыпались остатки злополучного омелового венка. – И всего-то, – раздался голос донельзя довольного собой Рона. – Гермиона, не стоило переживать. – Балбесы, – я собралась было выговорить ему, но тут обратила внимание на часы. – Так, поспешим-ка вниз, а то опоздаем на поезд. Вернувшись за брошенными у лестницы чемоданом и котом, я попрощалась с Гарри и помахала на прощание остальным знакомым, остававшимся на каникулы в школе. У самого выхода я встретила Фергуса. Рыжеволосый первокурсник, казалось, поджидал меня, переминаясь рядом с нелепо объёмистым чемоданом, стискивая пухлые рукавицы и не сводя с меня ярких серо-зелёных глаз. – Тоже возвращаешься на каникулы? Он пропустил вопрос мимо ушей. – Омела в волосах принесёт предвидение в снах на Солнцеворот, – загадочным тоном сообщил Фергус и добавил, поясняя: – так у нас говорят. Он потеребил волосы с левой стороны, затем указал на меня. Не сразу сообразив, что он имел ввиду, я поставила корзину с котом, запустила руку в собственную шевелюру и извлекла омеловую веточку, усеянную ягодами. – Спасибо, – я улыбнулась ему, – как-нибудь до вечера вычешу остальное. Только предвидений мне и не хватало. Счастливого Рождества! Я перелезла через порог и присоединилась к Рону с Джинни. – А всё-таки, – продолжала настаивать Джинни, – что у вас с Энтони Гольдштейном стряслось? – Это следовало понимать как намёк на то, что Колин Криви открыто обсуждает мои личные дела. – Как ну очень толстый намёк. Но не переживай, я-то не собираюсь трепаться ни с кем. Вы поссорились? – Ещё нет, – ляпнула я, слишком занятая усвоением новостей о Колине, чтобы выдать более осмысленный ответ. – Звучит многообещающе. – Джинни, – раздражённо вмешался Рон, – а не изволишь ли в порядке исключения не лезть в личные дела Гермионы? – Чья бы корова мычала, братец, ты сам любитель почесать языком, разве что в более узкой компании, чем Криви. – Разница, на мой взгляд, существенная. – Неужто? Забыв, к счастью, про меня, брат и сестра продолжали дружелюбно пререкаться, пока, где-то на полдороги, между мной и Джинни не вклинились Энтони с Терри. – Привет, не желаешь ли присоединиться к нам? – Вопрос Энтони был задан явно для приличия, так как в то же время он безапелляционно забрал у меня чемодан, а Терри крикнул: «Мы позаимствуем Гермиону ненадолго, ладно?». Я только вскользь заметила вытянувшееся лицо Рона, помахала ему рукой – и поток спешащих к выходу учащихся разделил нас. В экипаже, а затем и в купе мы оказались вчетвером: неугомонный Терри по дороге успел прихватить ещё и Падму Патил. Впрочем, участие Падмы ограничивалось практически только присутствием. Пробормотав что-то в роде: «Просмотреть ещё раз, а то сегодня до вечера надо сдать», – она уткнулась в папку с документами и вмешивалась в разговор от силы раз пять. Я мысленно порадовалась, что решила не искать работы до окончания школы. Разговор, впрочем, не особо клеился. То есть, как раз клеился, из отдельных тем, обсуждаемых и тут же забываемых, из плоских шуток и набивших оскомину старых школьных историй. Не было обычного безудержного потока идей, неожиданных переходов от смешного к серьёзному и, с каким-либо разряжающим обстановку замечанием, – обратно. Я напряжённо блюла дистанцию между собой и Энтони, иной раз не решаясь даже глянуть в его сторону; он, похоже, чувствовал себя не лучше. Да и Терри наша взаимная неловкость энтузиазма поубавила. По прибытии в Лондон он выскочил из купе вместе с торопящейся Падмой, оставив нас с Энтони наедине. Я дёрнула за ручку неожиданно тяжёлый чемодан, не решилась задерживаться, обновляя чары, однако Энтони уже спохватился и явно собирался, судя по выражению лица, завести какой-то серьёзный разговор, когда его опередила постучавшая в окно моя мама. – Извини, – выдохнула я. – Меня ждут. – А… – замялся Энтони. – Ну, что ж, тогда счастливого Рождества. – Счастливого Рождества, – эхом повторила я, локтём отворяя дверь и выскальзывая в коридор. Кажется, в какой-то момент Энтони шагнул ко мне, собираясь то ли что-то добавить, то ли поцеловать – не уверена. В любом случае, было только честно, что я не позволила ему ни того, ни другого. Сочельник пришёлся на середину недели – удачно, поскольку сразу выдалась половина недели выходных, но не вполне удобно в том отношении, что на каникулы нас отпустили ровно в день праздника, и ни минутой раньше. Из-за неспокойной обстановки с октября в Хогсмид учеников не отпускали. Сокурсники ворчали, что им некогда даже позаботиться о рождественских подарках, а я о подарках всё равно вспомнила не далее вчерашнего вечера. Маме тоже были нужны всевозможные мелочи, поэтому с вокзала мы отправились не домой, а в большой торговый центр на Блэк Алдер роуд. Ранняя темень, непрестанно сыплющийся мокрый снег, слякоть – всё это праздничного настроения отнюдь не добавляло. Мы поболтали немного о том, о сём, но потом как-то притихли и молчание нарушал лишь скрип дворников «вжих-жуть, вжих-жуть». На подъезде к центру оказалась – вполне закономерно – пробка, даже на стоянку мы заезжали минут двадцать. Я щурилась от света фар, бьющего в глаза, дробящегося в каплях над очищенными полукружиями («вжих-жуть»). Оказывается, и огни вечернего города могут быть слишком ярки… Папа недовольно бурчал под нос. В центре нас встретили те же пробки-очереди, беготня, паника («…билеты на июль? Август? Гастроли?… Да-да, просто великолепно, спасибо…»). И снова мокрый снег, снова «вжих-жуть», огни фар – дорога домой. Ничего приготовить мама уже не успевала, поужинали наспех полуразогретыми-полуподжаренными в микроволновке полуфабрикатами и, не засиживаясь, разбрелись по спальням. Оставив чемодан неразобранным, я рухнула в постель, придавив возмущённого Косолапа, который уже успел занять причитающееся ему место, и, даже не понежившись, как обычно по возвращении, хотя бы минут пять, не посмаковав тёплое ощущение, что наконец-то я дома, провалилась в сон.
*** Серебряный шар падает по ступеням, словно обронённый играющими за поворотом лестницы детьми. С каждым разом он ударяется всё сильнее, всё громче, подскакивает всё выше, пока звон не заполняет окружающее пространство, растекаясь, истончаясь и угасая, а шар не исчезает под сводами потолка… Я поднимаюсь. На площадке в глубине ниши под стрельчатой аркой замечаю страстно целующуюся пару. Долговязую фигуру Рона я узнаю почти сразу. Он самозабвенно льнёт к своей подруге, широкая ладонь – на её бедре, пальцы томно мнут подол юбки. Это зрелище настолько исполнено естественности и искренности, что даже не вызывает смущения. Свет, качнувшись, смещается и выдаёт лицо девушки. Я ахаю от неожиданности, заставляя влюблённых прерваться и повернуться ко мне. – Рон, Джинни, вы что?! Это же… неправильно. Брат и сестра смотрят на меня с одинаковым выражением неловкости и досады и немного – неприязни. Затем Рон первым опускает глаза. Я беру его за беспомощно повисшую руку и почти тяну за собой. – Пойдём… Ну, пойдём же! Лучше уж я, если так надо. Рон некоторое время сопротивляется, потом поддаётся, покорно следует за мной – дальше, вверх. Шаги его постепенно ускоряются, вот уже он торопит меня, горячо и прерывисто дышит в затылок, обхватывает ладонями мою талию, неугомонные руки скользят выше, к груди. Я оборачиваюсь, и он, пользуясь моментом, тут же прижимает меня к стене, впиваясь в губы влажным поцелуем, – мельком проскакивает и исчезает стыдливая мысль: неужто мы вот так, прямо здесь, на полдороги, как животные?.. Я нежно поглаживаю его по спине, ерошу непослушные отросшие волосы на затылке, не испытывая особого влечения, обращаясь скорее как с испуганным ребёнком, как с братом – нет, не знаю как, в этом мире теней, где сместились и исказились все понятия... А его ласки становятся всё резче и похотливее, я вздрагиваю, когда он, бесцеремонно проникнув рукой под юбку, грубо хватает меня за промежность, нетерпеливо трётся бёдрами, хрипло рыча, дышит в ухо… Только это уже не Рон, а Гарри, лицо его искажено неистовым желанием, и он никак не реагирует на мой ошеломлённый оклик: «Гарри, ты чего?..», и правильно, потому что, понимаю я, это вовсе и не Гарри, а кто-то иной под его личиной, и я в испуге неожиданно резко отталкиваю его, и он падает, падает вниз, с лестницы. Затем я почему-то вижу его распростёршегося внизу, бледного как мел, неживого, и две мысли: «Это не Гарри» и «А отчего я так уверена, что это не Гарри?» – перекрикивают одна другую у меня в голове. Мне необходимо туда, к нему, вниз, убедиться, что я не совершила страшной ошибки. Я делаю шаг в пустоту, но кто-то удерживает меня за руки, не пускает, а я рвусь, что есть мочи, вперёд, пытаюсь вывернуться из хватки крепких пальцев, яростно бьюсь ногами, крыльями… Крылья… Я забываю обо всём, когда осознаю, что у меня за спиной – крылья. Точнее, у меня просто в голове не укладывается, как до сих пор я могла жить, не замечая их. Они поразительно мощны, в каждом взмахе их участвует всё моё существо: ритмично, согласно действуют все мышцы, до кончиков пальцев; вниз – выталкивается из груди воздух, вверх – лёгкие переполняются пьянящим кислородом, голова кружится от безудержной эйфории. Никогда, ни в чём не чувствовала я себя настолько единым целым, не была настолько уверена в себе. – Отпусти! – кричу я со смехом тому, кто держит меня за руки. Рывок вверх до боли сводит плечи. – Отпусти! Мне надо взлететь! – Нет! – его голос звенит от задорной радости, но слышится и лёгкое беспокойство. – Я боюсь за тебя! А крылья бьются, крылья подкидывают вверх… – Не бойся! – перекрикиваю я их оглушительное хлопанье. – Давай же, отпусти! Он отпускает, и я почти ощущаю спиной, как воздух дрожит от его счастливого смеха. Я взмываю… И тут крылья не выдерживают, подламываются, и с резким рывком я низвергаюсь в пустоту.
Пост N: 34
Зарегистрирован: 29.06.06
Откуда: Россия, Саратов
Отправлено: 22.08.07 23:12. Заголовок: Re:
удивительно)) в смысле, какая удивительно живая история. долго собиралась описать то, что осталось на душе после прочтения и поняла - не могу слова сложить по-человечески. это все, потому что герои гораздо человечнее читателей,
Naima Ну вот, теперь Гермиона ещё и "самый человечный человек" . Нет, не думаю, что кто-то из читателей менее человечен, просто менее склонен к ковырянию моральных прыщей самокопанию. И на здоровье, честно говоря!
Профессора МакГонагалл и Флитвик навестили нас сразу после Рождества. Я нервничала едва ли не до тошноты, однако ритуал как таковой оказался не слишком сложным. Вот подготовка к нему стоила немалых хлопот и заняла целый день. По ходу подготовки выяснилось несколько любопытных вещей. В частности, несмотря на то, что по документам дом принадлежит отцу, чары выявили как хозяйку маму («А я всегда это знал», – отмахнулся папа, выглядя, тем не менее, слегка уязвлённым). Родители на уговоры по поводу чар поддались не без труда. Папа даже пошёл на то, что раскрыл мне свой секрет. Вечером после нелёгкого разговора, во время которого согласия мне так и не удалось получить, отец пригласил меня к себе в кабинет и запер дверь. Включив, как заправский шпион, музыку погромче, он достал из сейфа увесистую на вид коробку. Внутри оказался пистолет и набор патронов к нему. – Я после всех твоих приключений прошёл-таки всю эту канитель: проверки, бумаги, курсы – и получил разрешение на оружие. Только Лиз ни слова, ладно? – доверительно сообщил папа и протянул пистолет мне. Я вздрогнула, когда рукоять холодной тяжестью удобно легла в ладонь. – Не бойся, он не заряжен. Не положено. Я сжала пальцы вокруг рукояти, подхватила другой рукой нырнувшее было вниз дуло и отвела, от греха подальше, в сторону, невольно двигаясь в такт Дженис Джоплин. Нет, вот чего, а страха я не ощущала. Напротив, тяжёлое поблёскивающее тёмным металлом оружие в руках придавало уверенности, дерзости. У меня не было сомнения – если возникнет нужда, я выстрелю, не раздумывая. Точнее, испугаюсь и тут же выстрелю, а лишь потом стану разбираться в обоснованности своего шага. «Это чувство уверенности, эта готовность – из-за отсутствия привычки к оружию», – подумалось мне. – «От слабости. Поэтому слабому давать в руки оружие нельзя. А папа, честно говоря, тут отличается от меня ненамного». – Как ты считаешь? – без особой надежды на моё согласие, осторожно спросил он, – Может, этого достаточно. Обойдёмся, ну, без твоего колдовства? Я положила пистолет в коробку, в специальное углубление по форме. Поёжившись, мимоходом представила, как папа несётся в свой кабинет, отчаянно, путая пару раз код, открывает сейф и, роняя патроны, пытается трясущимися пальцами затолкать хоть пару… Встав на цыпочки, я поцеловала его в щёку и предложила в ответ: – Давай вот до «этого» как раз и не доводить. Профессоров родители встретили поначалу настороженно, но довольно скоро – вернее сказать, я поразилась, насколько скоро – нашли общий язык, вопреки всем различиям и, казалось бы, отсутствию взаимных интересов. Строгость и деловитость профессора МакГонагалл произвела впечатление, а профессор Флитвик и вовсе оказался на редкость искусным и увлекательным собеседником. Готова поклясться, мама даже не удержалась от лёгкого флирта, что не ускользнуло от внимания тут же нахмурившегося папы. К счастью, эта малость не помешала родителям расстаться с гостями в самом благодушном настроении. Только я никак не могла отойти от волнений по поводу проведённого наконец ритуала, нервно проглотила похвалу профессоров и чудом не пропустила мимо ушей сообщение о следующем визите в конце каникул с целью проверить, как действуют чары. – Не забудь в другой раз выйти встретить своих преподавателей, – рассмеялась мама, запирая за гостями дверь, – а то так и придётся им слоняться вокруг. Придётся, придётся, детка, вот увидишь! Только не забудь надписать нам побольше визиток для друзей. Впрочем, к вопросу безопасности мама отнеслась не менее серьёзно, чем папа. С одной стороны, мне удалось избежать кучи походов по магазинам и неизменных скучных рождественских вечеринок у знакомых. С другой стороны, уломать обоих родителей отпустить меня на Диагон-алею стоило труда, несмотря на согласившуюся сопровождать меня Тонкс. Хотя Тонкс, конечно, не производит впечатления надёжности – по ней никак не скажешь, что она старше меня на целых восемь лет и, тем более, аврор, с которым надёжно, как за каменной стеной. Несомненно, мне требовался ряд школьных принадлежностей, особенно в связи с запретами на походы в Хогсмид, но прежде всего покоя мне не давало тревожное сновидение. Тщетно я пыталась списать увиденное на проблемы с друзьями, с Энтони, на прочие переживания. Навалившееся назойливое беспокойство пересилило и разумные доводы вроде «подождать до школы и библиотеки», и волнения родителей, и чувство вины за причиняемое Тонкс неудобство. Впрочем, с последним Тонкс разделалась живо. Она непринуждённо тараторила, шутила и ничто не указывало на то, что для неё эта прогулка – нечто большее, нежели повод пройтись по магазинам, посидеть в баре и поглядеть «для разнообразия на человеческие лица вместо коллег и задержанных». Непосредственность Тонкс сгладила испытываемую мною неловкость за то, что её общество, на котором я сама настояла, мне отчасти в тягость – во всяком случае, в книжном магазине. Улучив момент, когда моя чересчур добросовестная телохранитель отвлеклась на стенд с прессой, я исхитрилась сунуть нос в один-другой справочник по снам из тех, что выглядели посолиднее остальных. Расхрабрившись, я достала третий, но Тонкс уже оказалась тут как тут. – Кошмары? – с сочувствием поинтересовалась она. – Ты, помнится, относилась ко всякого рода гаданиям достаточно скептически. – Да, – поспешила согласиться я и по наитию бросила встречный вопрос: – Знакомо? Тонкс кивнула, помрачнев. Вопрос, само собой разумеется, был почти риторическим. Кому, как не ей: аврору, члену Ордена Феникса – было терзаться кошмарами? За себя, за Рема, за друзей… После нашего похода она уговорила меня посидеть часок в «Дырявом котле» и там в порыве неожиданной для меня откровенности рассказала ошеломляющую историю: – Дело было в конце июня, – начала Тонкс, потягивая через трубочку коктейль ядовито-зелёного цвета, до рези в глазах контрастирующий с её обычной розовой шевелюрой, – когда была выявлена утечка информации о пророчестве и Гарри только-только переселили на Гриммолд Плейс двенадцать. Я вернулась ни свет, ни заря с ночной операции и в прихожей обнаружила цепочку кровавых пятен и отпечатков ног, ведущих в глубь дома. Я бросилась по следам, и уже на лестнице меня настиг донёсшийся сверху истошный полукрик-полувой. Дверь нашей с Ремом спальни, куда меня привели следы, была распахнута, и я влетела туда в полной боевой готовности. В тот момент я не думала ни о каких лунных фазах: услышанный мною вопль вполне мог принадлежать нечеловеку. Рем лежал на спине посреди спальни с перекошенным от боли лицом. Бледный и совершенно сбитый с толку Гарри, двигаясь как во сне, медленно разрезал заклинанием на Реме одежду и отбрасывал пропитанные кровью ошмётки в сторону. Я бесцеремонно оттолкнула его и, упав на колени, взялась за дело сама. Рем жалко попытался улыбнуться, пробормотал что-то вроде «…не хотел…» – я рявкнула, чтобы он заткнулся и стиснул зубы, не хватало ещё прикусить чего-нибудь. Я была совершенно не настроена на выслушивание прощальных речей. На груди Рема зияла сплошная рана, словно грубо содрали кожу с изрядным количеством мяса. Крови было страшное количество, и она продолжала сочиться толчками – явно был повреждён крупный сосуд. Бегло осмотрев рану, я наложила кровеостанавливающее заклятие, затем осторожно взялась за очищение раны и содрогнулась – заклятие не подействовало. Равно как и обезболивающее, заживляющее, восстанавливающее – я перебрала чёртову уйму. Гарри притащил аптечку – зелья также не возымели должного действия, изредка лишь обнажённая плоть пузырилась, и Рем со стоном корчился. Всё указывало на специфическое магическое происхождение раны. Пришлось-таки разговорить его, и в ответ он прохрипел: «Серебро». Я вцепилась себе в волосы, готовая в любую минуту глупейшим образом разреветься в отчаянии: живу с оборотнем и не имею ни малейшего понятия о том, как обращаться с ранами от серебра. Затем меня осенило: надо просто нейтрализовать волчье начало. Я остановила кровь по-маггловски, с помощью ремня, и залезла в секретер Рема, помня, что он держит у себя запас компонентов для аконитового зелья, но нашла даже кое-что поинтереснее: бутыль с остатками зелья готового. С дна поднялся густой осадок, что-то брякнуло. Тут наконец я сообразила, что полнолуние было аккурат недели две назад. – Серебро? Какое, к демонам, серебро?! – завопила я на грани истерики. Рем не ответил, его трясло от шока и потери крови. Сдержав себя, я принялась хотя бы обеззараживать рану. К счастью, один человек с головой в доме всё же нашёлся. Гарри догадался связаться с Дамблдором, и тот явился, даже не переобув домашних шлёпанцев. С раной он разобрался так, будто врачевать оборотней ему доводилось едва ли не ежедневно, попутно спокойно разъясняя и комментируя свои действия (мне казалось, что я не столько воспринимаю содержание разговора, сколько этот спокойный тон, однако несколько дней спустя я напрягла память и с удивлением поняла, что прекрасно помню каждое слово). По окончании виновник переполоха был погружён в незаслуженно мирный сон, а мы взялись за выяснение обстоятельств эксцесса. Гарри знал немногим больше моего. Разбуженный шумом, он застал только что вернувшегося Рема на пороге спальни. Тот приказал не приближаться – казалось, что он вот-вот начнёт преображаться – но через несколько минут Рем повалился навзничь, и Гарри благоразумно пренебрёг словами учителя. Дамблдор осмотрел комнату: быстро, но очевидно не упуская ни единой мелочи. Во всяком случае, на брошенную мною бутыль он обратил внимание незамедлительно. Поднял, глянул на свет – к тому времени уже полностью рассвело, – взболтал, прислушался, перелил зелье в стакан, а остатки выплеснул прямо на стол. Вместе с жидкостью выскользнул небольшой плоский кругляш. – Spegils-steinn, – объявил Дамблдор, поизучав загадочный предмет минут пять, и протянул мне. – Исландский зеркальный камень, довольно редкая вещь. Способен изменять волшебные свойства на противоположные. – Он сделал из аконитового зелья… оборотневое? – сообразила я. Вопрос «Зачем?» разрешился ещё до пробуждения Рема. Из источников в стане Пожирателей смерти прошли слухи, что несколько их людей попали в засаду, и кое-кто даже погиб, в том числе – Питер Петтигрю. О прочем не стоило труда догадаться и без подсказок Рема. Он состряпал оборотневое зелье, через каких-то знакомых оборотней подбросил ложную информацию и спровоцировал своего бывшего приятеля устроить на него засаду. Пожиратели не ожидали столкновения не просто с волшебником, а с волшебником, обладающим не в полнолуние реакцией и беспощадностью опаснейшего хищника. Рем мстил: за Джеймса и Лили, за Сириуса. С Петтигрю он сцепился врукопашную, но даже колдовское серебро не помешало ему довести дело до конца… Тонкс умолкла. Я, казалось, приросла к стулу, как громом поражённая. – Лицемер, – наконец брякнула невпопад я, сдерживая слёзы. – Меня он так усердно учил забыть прошлое. – Да, он такой, – Тонкс вымучила улыбку. – Но знаешь… Именно после этого случая я убедилась, что Рем – как раз тот, кто мне нужен. Мне известно, как он боялся и стыдился зверя в себе. Но он смог не только одолеть его, но и сжиться со своей тёмной половиной, воспользоваться ей – и не поддаться, совершить убийство и остановиться. Вот эта его уверенность мне нужна как воздух. Я боюсь – не столько погибнуть, сколько потерять себя. Не суметь остановиться. Поддаться худшему, что во мне есть. – Ты сможешь, – уверенно заявила я. – Ты осознаёшь опасность, а это уже немало. – Хочется верить, – у Тонкс был непривычно усталый, постаревший вид. – Знаешь, мне почти не с кем поговорить на подобные темы. Странно и не вполне нормально, что меня понимаете, вы, дети: ты и твои друзья. – Моему другу тоже предстоит убийство, – понизив голос, ответила я. Мысленно же добавила: «Пожалуй, не случайно, что он оказался рядом с такими людьми: осознающими необходимость остановиться. Не поддаться худшему. Потерять себя.»
За подобными тяжеловесными проблемами мои личные неурядицы, к сожалению, никуда не делись, а напротив, терзали всё пуще, будто рассудок пытался укрыться за ними, уйти в нормальную жизнь. Придя в себя после беседы с Тонкс, я снова принялась за толкование своего дурацкого сна. Немногие сведения, надёрганные из справочников в магазине, помогли не особо. На «лестницу», к примеру, они выдавали пояснения вроде «восхождения адепта на пути к познанию». Попавшийся под руку родительский учебник по психоанализу соотнёс лестницу в сновидениях с сексуальной неудовлетворённостью, с чем я согласилась куда охотнее. Тем более, что я начала всерьёз задаваться вопросом, нормальны ли мои неудачи с юношами. Да и неудачи ли? Неудачами мои сверстницы скорее склонны именовать недостаток внимания со стороны молодых людей, на что я жаловаться никак не могла. И с Виктором, и с Энтони отношения не складывались главным образом по моей инициативе. Что же касается истории с Сириусом – разве можно расценивать это романтическое увлечение как полноценное чувство? Может, стоит сейчас пересилить себя, перетерпеть трудности, и окажется, что мнимый конец любви был только временным кризисом? Но я не умею притворяться и врать. Или это не ложь, а и есть то, что называют кокетством, флиртом? Может, у меня просто не женский склад ума? А вдруг я вовсе фригидна?! Тем временем, нечто странное творилось с книгами, точнее, с моим отношением к ним. Меня совершенно взяла врасплох немыслимая проблема: я не могла подобрать ничего для чтения. Уроки, задания, рефераты были закончены на диво быстро. Дальнейшая программа была давно изучена, да не так уж много нам и оставалось: значительная часть последнего семестра уделялась повторению и подготовке к Т.Р.И.Т.О.Н., а повторение показалось вдруг до невозможности пресным и скучным. Художественная литература пестрела болезненными ассоциациями. Ивлин Во и ряд других были отвергнуты из-за войны, Рушди – из-за воспоминаний о злосчастном споре в библиотеке, любимый мамин Прэтчетт – из-за волшебников и ведьм, а, обнаружив в первых же строчках романа Хайсмит имя главного героя, Тома Рипли, я едва не выронила книги. – Это тебе рано и вредно. А Лиз всё равно утверждает, что интересно это только мужчинам, – авторитетно заявил папа, отбирая у меня «Дневник Бриджит Джонс». Ну да, конечно, стоит ли упоминать, что он просто сам его ещё не дочитал? Помучавшись с неделю, я наконец обрела покой с «Миром Софии» Гордера. Не скажу, чтобы книга произвела на меня особое впечатление в плане сюжета, но ясным языком изложенный краткий курс истории философии меня увлёк необычайно. На его фоне даже наивное и по-скандинавски сентиментальное повествование о взрослом учёном, принимающимся вдруг обучать незнакомую девочку, стало казаться вполне гармоничным. А конец и вовсе позабавил перепевом моих беспокойств насчёт личной жизни. «И в самом деле», – размышляла я, запивая последние страницы карамельным чаем. – «Распереживалась – а из-за чего? Только из-за того, что принято, чтобы к восемнадцати годам у тебя был «кто-нибудь», а ещё лучше – «что-нибудь с кем-нибудь». А зачем мне «кто-нибудь»? Разве нормальному человеку и впрямь хочется быть «кем-нибудь для кого-нибудь», ради взаимно проставленных галочек? Вздор. Помешательство. От личности нужно исходить. Вот встречу интересного человека, тогда и задумаюсь, хочу ли влюбиться, не в абстрактного «кого-нибудь», а именно в него. А влюбиться – да что нам стоит? Захочу, и влюблюсь в кого угодно. Хоть в професора Снейпа. А что – хорошего о нём последнее время доводится немало слышать, даже от Гарри.» Я хмыкнула от собственной же шальной мысли и вернулась к книге.
Пост N: 45
Зарегистрирован: 15.09.06
Откуда: Россия, Москва
Отправлено: 05.09.07 16:29. Заголовок: Re:
Я помню, когда появились первые обновления этого фика - на дайриках много писали по этому поводу. И вот меня несказанно удивляет отсутствия отзывов здесь. Rendomski Спасибо вам :) Первые три части прочитала практически взахлеб. Но эта нравится, пожалуй, больше всего. Очень интересные моменты с "библиотечным кружком" и их восприятием идей УС. Ну и Гермиона - просто замечательная.
*** Каждому, наверняка, снились драматичные сны, переходящие во вполне обыденные события наяву: рухнувшая с потолка и придавившая тебя глыба оказывается развалившимся поперёк груди котом или в ходе последовательных приключений сработавшая сигнализация переходит в звонок будильника. На первый взгляд от подобных совпадений веет мистикой и предвидением, психологи же в данном случае дают довольно простое объяснение: успевший почувствовать, но ещё не осмысливший происходящее наяву мозг за доли секунды до пробуждения воссоздаёт в обратном порядке логическую цепочку событий, способную обосновать новые ощущения. Умом я понимаю, что захлестнувшая меня с головой влюблённость (любовь? страсть?) в профессора Северуса Снейпа возникла не в незапамятные времена, а никак не раньше возвращения с зимних каникул, и то не сразу по возвращении, а некоторое время спустя. Уж точно не меньше недели прошло, когда я заметила за собой определённую неловкость в присутствии профессора, и у меня ещё хватило самоиронии подтрунить над собой: что ж, ему не чуждо сходство с предыдущими моими увлечениями. Выразительная некрасивость Виктора, романтический ореол Сириуса, интеллект Энтони, маскируемая резкостью стеснительность Виктора, отчуждённость Сириуса, азарт и увлечённость Энтони… и вдруг земля ушла из-под ног, всё перевернулось вверх тормашками. Оказалось, что нет, ведь это его черты я до сих пор искала в других, обнаруживая лишь детали, осколки, кусочки мозаики, до сих пор не складывавшиеся в единое целое. Осознание любви пришло не сразу, украдкой, а когда пришлось принять её как данность, восприятие предыдущих событий оказалось искажено её призмой – поди разбери, было ли на самом деле так, как представляется, или только хочется, чтобы в событиях просматривалось некое предвидение любви. Каждое воспоминание в той или иной степени словно было связано с ним, везде обнаруживались следы его присутствия, мыслей о нём. Поначалу я несмело собирала отдельные факты, как бусины, а в один прекрасный день оказалось, что он был самой нитью, на которую была нанизана вся моя жизнь. Снедало искушение узреть некий высший смысл в каждой случайной встрече, в каждом совпадении. К примеру, когда по возвращении с каникул я, отводя глаза, путанно объяснялась с Энтони, что «ничего у нас не выйдет», объяснение было прервано пронёсшимся по коридору и снявшим баллы с подвернувшегося ему под руку ученика профессором. Объективно судя, подобных встреч с профессором за школьные годы было не счесть, да и разговор с Энтони не был единственным, так отчего бы им было и не совпасть, – а сердце всё равно ёкало при воспоминании. Я высмеивала, гнала от себя эти абсурдные размышления, пыталась убедить себя, что заигралась, довыдумывалась. Выдумки выдумками, но мне стало сложно даже произносить его имя, как вслух, так и в мыслях, словно в имени его таилась своеобразная магия. Может, не зря влюблённые придумывают друг для друга дурацкие прозвища? Что ж, ни имени, ни прозвища мне не требовалось – я и так знала, кого подразумеваю, думая о «нём». Фраза «я любила его всю жизнь, просто до нашей встречи не догадывалась об этом» перестала казаться дурацким штампом из слащавых любовных романов. Я переосмысливала всё, что мне было известно о нём: слухи-сведения-догадки о его жизни, его отношения с коллегами, с учениками и с доверенным ему факультетом, в частности (был ли он для своих подопечных авторитетом? Помехой? Просто ещё одной фигурой в запутанных слизеринских интригах? Не секрет, что многие слизеринцы поддерживали Волдеморта – что им было известно о профессоре, каким слухам верили они?). Особое место, безусловно, занимали отношения профессора с Гарри. Поведение Гарри в целом разительно изменилось, порой прямо неуютно становилось от его непривычной серьёзности и сосредоточенности. Несмотря на дополнительную нагрузку, к обычным школьным предметам он стал относиться ответственнее, а к зельям – ответственнее вдвойне. То ли причиной было достигнутое какое-никакое, а понимание с ненавистным прежде преподавателем, то ли Гарри пытался хотя бы в классе компенсировать продолжающиеся неудачи на индивидуальных занятиях. Профессор, в свою очередь, хотя и сохранял традиционное демонстративно-враждебное настроение, тоже, нет, нет, да не сдерживал порывов определённой приязни. Помню, как-то мы готовили эликсир Дженнингса: сложное зелье, свойства и эффект которого изменяются от малейших вариаций в процедуре приготовления. Отсчитав необходимое количество капель тинктуры тисовых ягод, я напряжённо следила за изменением цвета. Неслышно остановившийся у меня за спиной профессор вдруг спросил: – Сколько раз и как размешивать? – голос его прошёл рябью по всем нервам, будто он не задал простой вопрос, а резко провёл костяшками пальцев по позвоночнику. Я содрогнулась, схватила стеклянную палочку для помешивания, задумалась, затаив дыхание, и с облегчением ответила: – Никакого помешивания. Никак не прокомментировав мой ответ, он прошёл дальше. Сердце колотилось где-то в районе горла. Выпущенная из рук палочка зазвенела, покатившись по парте. Гарри, бросив за спиной учителя взгляд на мой стол, быстро записал на полях учебника замечание. Я лишь уставилась в котёл, где по поверхности жидкости пошли описанные в книге «цвета болотной тины правильные концентрические окружности». У меня мелькнуло подозрение, что инструкции были даны Гарри намеренно. Возможно, я ошибаюсь. Возможно, это сейчас я делаю слона из мухи, раздуваю незначительное происшествие, как и другие мелочи, потому что вскоре произошло нечто вовсе из ряда вон выходящее. Однажды вечером, вернувшись с занятия у профессора, Гарри незаметно, по стеночке скользнул в спальню мальчиков. Особенного в этом ничего не было: Гарри часто возвращался вконец измотанным, будучи не в силах взяться за что-либо ещё. Через некоторое время в гостиную спустился Невилл, озадаченно-хмурый, и, пробравшись к общавшемуся с квиддичной командой Рону, шепнул тому на ухо нечто, заставившее бравого капитана наспех распрощаться с командой и унестись наверх. Я встревожилась и, также не мешкая, исхитрилась избавиться от Элейны Джиггер, увлечённо расспрашивавшей меня о маггловских средствах передвижения, и отправилась выяснять, что стряслось. Открыв дверь в спальню, я тут же уловила характерный дух спиртного. Захваченный врасплох Рон, ругнувшись, попытался спрятать бутыль огневиски и кружки за тумбочкой, но я неодобрительно покачала головой и пригрозила: – Вытаскивай, вытаскивай, а то в воду трансфигурирую. – Тебе плеснуть? – ядовито осведомился Рон, вытаскивая бутыль обратно. Я зашла и заперла за собой дверь. Гарри пластом лежал поверх одеяла, даже не сняв ботинок, и довольно улыбался. – Мальчишки. Поймите же, что одно дело – позволить себе чуть расслабиться в приятной компании и совсем другое – заливать алкоголем проблемы. – Да ты у нас эксперт, я погляжу! – Прекратите, – потребовал Гарри совершенно ему несвойственным развязным тоном. – Гермиона, не занудствуй. У меня нет никаких проблем, а компания – лучше не бывает. Я выдернула у Рона бутыль, пустую почти на две трети. – Вы когда успели? Гарри, или это ты по собственной инициативе? Ну, знаешь, не ожидала. Гарри прыснул со смеху. Рон, напротив, посерьёзнел и, проверив дверь, добавил для верности Небеспокойные чары. – Слушай, тут, правда, никто не пьянствовал. Я, так, символически… А Гарри – Невилл говорит, что налил ему, может, на полпальца, а того вдруг развезло. – Невилл?! – Это его виски, – услужливо пояснил Гарри. – Поставьте бутылку к нему, мне больше не надо. Ойй… хорошо. Так. Дисциплина определённо была делом десятым – прежде всего требовалось разобраться в сути происходящего. – Гарри, – мне не нравился лихорадочный блеск в его глазах. Я присела на край кровати и проверила его лоб. Температура, если и была, то небольшая. – Ну зачем тебе вообще понадобилось пить? – Для конспирации, – Гарри улыбался, не переставая. – Невилл решил, что я подхватил простуду и предложил… лекарство. – Класс, – Рон пристроился на другой стороне кровати. – Мистер шпион, наши однокурсники уже уверены, что тебе прямая дорога к Помфри. – Хреновый из меня шпион, – Гарри мечтательно уставился в потолок. – Ничего у меня не выходит. Ничегошеньки. – Конкретно он задолбал тебя сегодня, – мрачное замечание Рона заставило Гарри расхохотаться прямо до слёз. Происходящее тревожило меня всё больше. – К сожалению, нет, – выдавил он в промежутке между приступами смеха. – Гарри, я всё-таки отведу тебя к мадам Помфри. Или лучше сразу к Снейпу, сам натворил, сам пускай и разбирается. – Лучше к Снейпу, – подхватил Гарри. – Мадам Помфри, боюсь, ничем мне не поможет. – Никакого Снейпа, – отрезал Рон, недобро прищурившись. – Его-то тебе только и не хватало. – Никакого Снейпа, – Гарри опять уставился в потолок. – Или Снейп в высокой концентрации. Такой, чтобы отбило всякую восприимчивость. Чтобы частицы Снейпа сами себе мешали действовать. И никакого алкоголя. Алкоголь растворяет Снейпа, доводя его концентрацию до активной. Похолодев, я попыталась было уговорить себя, что бред Гарри вовсе не напоминает сумбур в моей собственной голове. Однако Гарри, внезапно сев, резко обхватил нас обоих за плечи, так, что мы трое едва не столкнулись лбами, и выпалил: – Я люблю его. Чёрт, да ещё недавно я бы сам решил, что свихнулся! – он без сил откинулся обратно на подушку, снова разъединив тройственное существо, в которое мы на миг было превратились. – Но это вышло так само собой… – Ну и ладно, – пробормотал с довольно ошарашенным выражением Рон некоторое время спустя, пока я гадала, Гарри или я произнесли только что прозвучавшие слова, и не сошла ли я просто с ума. – Раз уж так вышло… И тогда я поняла, что нет. С ума сошли все. – Вы – самые лучшие друзья, – блаженно просиял Гарри, полуприкрыв глаза… – Ведь это наверняка зелье, – произнёс Рон, когда мы, уложив Гарри спать, спустились в гостиную. С веснушчатого лица его никак не сходило ошарашенное выражение. – Зелье? – язык и губы, не говоря уж о рассудке, плохо слушались. Я желала лишь отделаться от приятеля побыстрее и в одиночестве привести чувства и мысли хоть в какое-то подобие порядка. Но у Рона имелся ряд собственных навязчивых идей. – Ну да. Скользкий гад, скорее всего, прибегнул к зелью, а не к чарам, как ты считаешь? Или зелье – это слишком очевидно? – Я… – Что с Гарри? – поинтересовалась проходившая мимо Джинни, чересчур весело для предполагаемо не слишком весёлого ответа. – Жуткий насморк, – Рону, естественно, понадобилось назвать недомогание, симптомов которого за Гарри никак не наблюдалось. – А на вас поглядишь – бубонная чума, самое меньшее. Или вы не об этом?.. Ладненько, не мешаю, – игриво улыбнувшись, Джинни затанцевала прочь. Рон непроизвольно шагнул вслед за ней. …нет, Рон, я же наблюдала за вами, вы же не… …отчаянно вцепилась ему в руку, как в том ненормальном сне, Боже мой… …только в отличие от сна я не повела его за собой, а отговорилась, что лучше обсуждение Гарри отложить – утро вечера мудренее, а я устала, а завтра рано вставать… И наконец в спальне, оставшись в долгожданном одиночестве, я смогла дать волю чувствам. Я смеялась не хуже Гарри и рыдала, а затем, умывшись, долго облегчённо улыбалась. Я не влюблена в профессора Снейпа. Я никоим образом не влюблена. Я просто наслушалась речей своего влюблённого друга, не понимая, что он пытается рассказать мне о своей любви. Я не сошла с ума. Я свободна. Вот что подсознание пыталось сообщить мне этим сном! (И домыслы о Роне и Джинни – такая же глупость, как и моя придуманная любовь!) Я заснула со счастливой улыбкой, зная, что утром начнётся новая, точнее, прежняя нормальная жизнь. Я верила в эту иллюзию, пока на следующий день за обедом не встретилась на миг глазами с профессором.
R-Key Спасибо за то, что не постеснялись просто зайти сказать спасибо. Мне очень приятен любой отзыв .
TaiD Ура! Постараюсь не устать писать !
Знаете, а вот ПОВ Гарри я и не планирую, пока что, во всяком случае . Просто скелетов в шкафу у Гарри, по плану, по окончанию фика особых не останется – он тут самый открытый, как ни странно, персонаж, а что-то новое в области снарри я написать не способна. Хороший каноничный снарри, в моём понимании, жанр уж слишком разработанный, слишком всё там схематично. А ООС не люблю .
Пост N: 43
Зарегистрирован: 29.06.06
Откуда: Россия, Саратов
Отправлено: 30.09.07 14:06. Заголовок: Re:
жуткий насморк и бубонная чума...это характерно. В том смысле, насморк для читателей, бо осень на дворе, а чума в любых ее проявлениях для влюбленных, которым нужно все и сразу с насморком или без. спасибо огромное,) оч-чень ждали нет, действительно ждали.
Rendomski Мня. Гарри... вот я бы не сказала, что он открытый - как минимум в отношении к Снейпу. Я нежно люблю снарри и вижу его везде )). Но в первых частях я очень удивилась, когда гаари полез к Снейпу Почему-то этого не ожидала. Так шта-а... А насчет "слишком схематично" - вот чего я от тебя не боюсь (мы ж вроде ще тогда на ты перешли, нэ? ), так это закостеневших схем. Я еще ни один сюжет не угадала (от Невилла вообще в обморок упала)))
Весы Благодарю за добрые слова! И вдохновение тоже ой как пригодится…
Naima Пожалуйста! Извиняюсь, что заставляю ждать, но как уж получается...
TaiD Если и не перешли бы, то перейду с удовольствием.
цитата:
А насчет "слишком схематично" - вот чего я от тебя не боюсь
Вот и стараюсь поддерживать имидж. Обхожу опасные места, где не получаеся несхематично . Если снизойдёт вдохновение на снарри, обещаю его не сдерживать.
*** Буду честной: конечно же, я ревновала профессора к Гарри, и подчас с такой неистовостью и яростью, что сама себя пугалась. Сексуальные предпочтения объекта нашего с Гарри влечения оставались тайной за семью печатями. Теоретически, у девушки шансов на взаимность должно быть больше, но с другой стороны, в среде волшебников к гомосексуальным связям в целом относятся без предубеждения (а ведь я сама, памятуя, как Рона потрясло существование в маггловском Лондоне особых гей-клубов, зачитывала мальчишкам фрагмент из книги Даглас, где давалось объяснение такому взгляду. В волшебном сообществе традиционно не было строгого разделения социальных функций на мужские и женские: и волшебники, и ведьмы колдуют одинаково эффективно. Поэтому и «женоподобность» не приобрела такого отрицательного статуса, как в патриархальной маггловской среде). А если ещё и учесть, сколько Гарри и профессор общаются с глазу на глаз и что это общение уже привело к значительному улучшению их отношений, то мои шансы таяли на глазах. Если, естественно, профессор был в принципе склонен считать учеников за людей, и что у меня, что у Гарри были хоть какие-то шансы вообще. Я ревновала, когда верх брала влюблённость в профессора, а когда на первое место удавалось поставить дружбу с Гарри, я с грустью смирялась с наиболее вероятной развязкой. Нельзя же, в самом деле, ради блажи последних недель перечеркнуть отношения, длившиеся столько лет и выдержавшие столько испытаний. Да и кто, если не Гарри, заслуживал в кои веки хоть немного тепла, хоть немного удачи на личном фронте? Я беспрекословно запретила себе любые действия по привлечению профессорского внимания. Хорош запрет, конечно, – можно подумать, не будь этого запрета, я решилась бы выдать себя хоть словом, хоть жестом, хоть взглядом, а не ограничивалась бы пассивным созерцанием украдкой высокой, чуть ссутуленной фигуры, лица, напоминающего портретную живопись малых голландцев: та же тяжёлая вызывающая некрасивость, породистость с неким даже намёком на вырождение. Это было несовместимое с современной повседневной средой лицо – нет, оно принадлежало именно подземельям, свечам, каменной кладке, призракам, запертым старым шкафам, закопчённым ретортам. Дневной свет был ему чужд, свет ложился на его лицо шрамами морщин и гримом болезненной бледности, старил его. И всё же одно лишь созерцание было неспособно утолить бьющую через край страсть, порыв. Посему я самым циничным образом заставила себя направить избыток любовной энергии в созидательное русло и с остервенением углубилась в теорию зельеварения. Алхимия, основы составления эликсиров, свойства трав, минералов и прочих компонентов предоставляли достаточно обширные возможности для подавления девичьей придури. К концу дня я обычно доползала до спальни, не имея ни малейшего желания грезить о профессоре. С прочей учёбой и префектскими делами я справлялась мимоходом, без былой увлечённости, словно стряхивая постоянно накапливающуюся досадную шелуху рутины. Благодаря приобретённому когда-то умению разыскивать «библиотечную компанию», теперь я так же успешно её избегала. Встречаться лишний раз с Энтони, заговаривать с ним мне хотелось меньше всего, на собраниях префектов я старалась не обращаться к нему непосредственно. Меня снедало не просто чувство неловкости или стыда – это было какое-то жгучее стремление уничтожить малейшие намёки на прошлые связи, начать учиться любить с белого листа. И Виктору как-то не писалось, хотя с ним-то мы давно договорились, что нас связывает дружба – и только… Но, несмотря на риск встречи с «библиотечной компанией», никогда я так не жалела, что библиотека не закрывается в более поздний час. Такова, видать, судьба: в любви ли, в печали – дорога мне одна. Дело было в том, что Гарри, если не задерживался у профессора, по-прежнему уединялся в моей спальне, и, если мне не удавалось остаться в гостиной под предлогом помощи младшим, час-другой нам приходилось проводить вместе. В Тёмных искусствах, насколько я могла судить по разрозненным намёкам, Гарри не продвинулся ни на йоту. Тем не менее, всё чаще на его губах играла улыбка, а туманный взгляд созерцал отнюдь не текст учебника. Отношения его с профессором, несомненно, всё улучшались. В бессилии я грызла кончик пера, подло злорадствовала, видя Гарри у себя – не у него, одновременно ревновала и срывалась на неповинном Роне. Тот, в свою очередь, мрачнел по мере того, как расцветал Гарри. Следуя параноидальным – собственно говоря, не таким уж необоснованным – предположениям Рона, я разыскала описания действия наиболее известных любовных зелий и чар, что греха таить, надеясь: а вдруг неожиданная страсть Гарри, правда, окажется искусственной? Увы: последствия любого колдовства были несравнимо грубее и примитивнее этого блеска в глазах нашего друга, этой тщательно таимой на публике улыбки, порой – лёгкого румянца на щеках, чистоте оттенка которого позавидовала бы любая красавица. Гарри был влюблён совершенно естественным путём – и кому, как не мне было знать, что в отношении профессора это не так уж невообразимо? Воссоединившаяся было, наша троица снова распадалась. Рон не мог понять Гарри – я, напротив, понимала его намного лучше, чем того желала. Безусловно, наши уединения и размолвки не могли полностью ускользнуть от внимания других гриффиндорцев. По факультету и за его пределами ходили слухи о романах между нами троими во всех возможных сочетаниях. Мне было всё равно. Гарри тем более было всё равно. Всё равно было и Рону, что меня настораживало: из нас троих он-то всегда чувствительнее всех относился к сплетням и поддёвкам. Неужто и он терзался неразделённой любовью… к кому, я предпочитала не задумываться и сбегала всё в том же направлении: совместимость ингредиентов, особенности взаимодействия, антагонизм и синергия… Апогеем одержимости зельеварением стал, как и следовало ожидать, эксперимент. Изучая прикладную дисциплину, я не могла не загореться желанием применить полученные уникальные знания в деле. С первого занятия внести задуманные улучшения в своё зелье мне не удалось: урок выпал с практическим испытанием, и профессор следил за нами в оба. Впрочем, я бы, пожалуй, и сама не решилась испробовать свои идеи на ком бы то ни было. Чего интересного сделать со следующим зельем, я так и не придумала. Фрустрация от неудавшихся замыслов подхлестнула распиравшее меня желание: на третий раз зелье, в кои веки, выпало благоприятное для экспериментов и без испытания. Затаив дыхание, в нужный момент я удвоила долю слизи серной пузырчатки. Вначале изменения в процессе я не заметила, последующие стадии проходили как положено. Лишь приступив к постепенному охлаждению, я увидела, что зелье мутнеет, синий цвет теряет прежнюю яркость. Бросившись запоздало перепроверять записи, я ежеминутно косилась на котёл, надеясь, что неблагоприятный эффект окажется временным или, по крайней мере, незначительным (честное слово, больше никогда…). Азарт спал, на смену подкрался мерзкий липкий холодок и бесполезные уже укоры совести. Пожалуйста, не надо… Тщетно: зелье замутнялось всё сильнее, приобретая грязно-зеленоватый оттенок. Частицы непонятной взвеси агрегировали и оседали на дне. Может ещё, со временем они осели бы полностью, но точно не до конца урока. Профильтровать бы… да не на глазах же у всего класса. Прикрыв глаза, я рискнула аккуратно помешать зелье по часовой стрелке. Открыв глаза, поймала озадаченный взгляд Гарри, помотала головой и махнула рукой, чтобы он не вздумал повторять за мной. Гарри явно был озадачен, особенно, когда после действий не по учебнику я ещё и медлила со сдачей пробника. Большая часть зеленоватой мути, к счастью, хлопьями осела на дно (и думать не хотелось, из чего она состояла), но до совершенства было далеко. Оставив флакон с образцом зелья на учительском столе, я подавила желание постыдно сбежать из класса и на подгибающихся ногах вернулась на место. В сторону профессора я старалась не смотреть, слов его почти не различала и своё имя выделила из его размеренной речи, скорее всего, по слегка удивлённой интонации: «Грейнджер…». Наступившая затем пауза тянулась, казалось, не меньше минуты. Вместо жгучего стыда меня объяло вдруг своеобразное торжество: я привлекла его внимание, у него было на мой счёт некое особое мнение, пусть даже и озвучиваемое презрительным штампом «Всезнайка». Зелье с зеленоватым оттенком в рамки этого мнения определённо не вписывалось. Раздавшееся следом «…удовлетворительно» и ропот одноклассников подействовали на меня куда меньше, чем предыдущая пауза. Гарри вернул меня в действительность толчком в плечо. Остальные уже наводили порядок и собирались. – Что с тобой? – озадачанно-требовательно прозвучал вопрос. – Ничего. Ничего серьёзного. Не волнуйся. – Ты испортила зелье не по недоразумению, – задумчиво констатировал Гарри, сбивая своим замечанием остатки моего торжества. – Нет. Видишь ли, мне тут пришла одна идея, как можно было бы улучшить рецептуру, – я сложила вдвое, вчетверо пергамент с выкладками, кинула его поглубже в сумку. – Теоретически всё вроде как красиво, а на практике что-то не так пошло. Ладно, я потом разберусь… Гарри озабоченно хмурился. – Слушай, а поговори-ка, ну, с ним, – он показал глазами на профессора. – Обидно, не по глупости же запорола оценку. – О, разумеется, от большого ума. Ничего страшного. – «Удовлетворительно» – ничего страшного? Гермиона, ты кому это объясняешь? Профессор, словно почувствовав внимание к своей персоне, уставился в нашу сторону, и Гарри вернулся к уборке своего рабочего места. – Ты хуже Рона, – бросил он через плечо, улучив момент. – Не упрямься, просто объясни ему всё. Класс пустел. Я закинула сумку на плечо и поспешила вперёд. Не знаю, каким колдовством Гарри успел навести порядок, но уже за дверью он нагнал меня и ухватил за локоть. – Гермиона, это, в конце концов, совершенно несправедливо. – Гарри, ну, нашёл где рассуждать о справедливости. Это я шепнула зря. Он мгновенно оторопел. Обиделся. Не за себя. – Я думал, что хоть ты меня понимаешь и не цепляешься за детские обиды. – Обиды тут не при чём, Гарри, честное слово. Такова уж эта гриффиндорско-слизеринская традиция. Гарри фыркнул. – Домашние эльфы – тоже традиция, знаешь ли. За эльфов почти обиделась я и вырвала руку из его хватки. – Не валяй дурака. Сам понимаешь, что эльфы – это совсем другая история. – Нет, не понимаю. Гермиона, ну, поговори с ним, – он заступил мне дорогу, весело глядя в глаза. – Давай же! Ненормальный. Влюблённый. Наивный. Гарри, не надо меня провоцировать. Я не хочу встревать между вами. – Сделай это, как для меня! Если бы я боялась чуть меньше… Я толкнула дверь класса, бесшумно приоткрывшуюся. Профессор сидел, расслабленно откинувшись на стуле, погружённый в изучение какого-то пергамента на столе перед ним. Ещё можно было неслышно удалиться и избежать объяснения. Если бы я желала чуть меньше… – Извините пожалуйста, профессор, можно вас кое о чём спросить? Он не спеша прерывает чтение, поворачивает голову. В самом отсутствии спешки уже угадывается пренебрежение, которое через секунду будет озвучено: – Только если ненадолго, Грейнджер, – бархатный голос словно приглаживает воздух, разбереженный моей неуместной просьбой. Ненадолго. Отлично, ненадолго… Ох, надо было заранее достать записи. Копаться теперь в сумке – глупее не придумаешь. Ненадолго. Ладно, как объяснить суть в двух словах? Вот мой флакон на столе. Ни с чем не спутаешь. Зелёненький… – Я положила в зелье двойную дозу слизи серной пузырчатки… – Я это понял, – обрывает он меня. Да? Плохо, значит, я упустила что-то очень очевидное. Но что?! Не в глаза, никоим образом. Если он уловит хоть единую мысль, останется лишь выпить своё зелье. Взгляд мой цепляется за пуговицу, вторую сверху; выше слишком невыносимо обнажена кожа горла. – Насколько я разбираюсь, слизь серной пузырчатки обеспечивает продолжительность эффекта, и я подумала, что, добавив слизи, зелье можно было бы улучшить, продлив его действие. – я намеренно по ходу объяснения делаю паузы, чтобы не позволить ему перебить меня на полуслове неожиданной репликой. Но профессор больше не прерывает меня. – Разумеется, я проверила все составляющие и нигде не нашла, чтобы какой-либо из ингредиентов вступал в побочную реакцию с избытком слизи пузырчатки или был бы несовместим с ней. В чём же тогда тут ошибка? Ткань из-под пуговицы чуть лоснится, затёртая. Впрочем, сейчас пуговица болтается угрожающе свободно. Чёрная на чёрном в чёрном чёрным… А ошибки я так и не вижу. – Добавив сверх нормы слизи серной пузырчатки, вы повысили вязкость зелья, – неожиданно спокойно поясняет он, – что способствовало выпадению в осадок аурипигмента. Его можно понимать по одним лишь интонациям. Изучают ли в какой-либо консерватории музыку человеческого голоса? – Аурипигмента? – Аурипигмента? Ай-ай… жёлтый, жёлтый цвет, и зеленоватый оттенок синего зелья. Детский сад! – А, аурипигмент входит в состав вытяжки из копыта единорога. – Верно, – это слово словно воплощается в моей груди, лаская визуальной мягкостью линий «В» и «е», щекочущей раскатистостью «р» и обволакивающим лоском «о», слегка приправленным «н». – Из-за осаждения аурипигмента, в свою очередь, ухудшается и растворимость некоторых компонентов вытяжки. Понимаете, что это значит? Ещё бы. – Яд трипятнистой саламандры не нейтрализуется до конца. Значит, зелье не пригодно к употреблению? – Во всяком случае, по прямому назначению, – профессор возвращается к обычной желчности, прерывая плавный ритм вопросов, ответов и догадок. – Поэтому, Грейнджер, я попрошу впредь воздерживаться от экспериментирования у меня на занятиях. Ведь урок мог сопровождаться и практическим испытанием. Это головокружительно – дискуссия, приправленный страстью интеллектуальный поединок подобный танцу на раскалённых углях. Если бы я чуть меньше боялась того, чего желаю… Если бы я чуть меньше желала того, чего боюсь…
Страсти накапливались и накаливались, бурлили и выплёскивались. Моё душевное состояние представляло собой нескончаемый поиск некой равновесной точки между пересечениями эмоциональных линий «я – Гарри», «я – профессор», «профессор – Гарри», центра раз за разом изменяющегося любовного треугольника. Постоянно-тягостное ожидание момента, когда одна сторона треугольника рано или поздно превратится в точку, и две других тогда, слившись, взаимно уничтожат друг друга. Но геометрия жизни оказалась невообразимо сложнее. Отношения профессора и Гарри приобрели совершенно другой статус, и искажённое пространство эмоций треснуло, разлетевшись кучей ледяных осколков. Я поняла, что стряслось неладное, когда в библиотеке увидела Рона, да ещё и целеустремлённо направляющегося ко мне. Рона, которому я, к вящему его возмущению, пару недель назад составила график повторения пройденного и не упускала случая удостовериться, что подготовка к экзаменам идёт, как задумано, Рона, у которого, в конце концов, на лице было написано, что произошло нечто из ряда вон выходящее. – Тут без тебя не разобраться, – пробормотал он, с виноватым видом заглядывая в глаза. – Я, ну… не хотел я тебя впутывать, но с Гарри совсем неладное творится. – И с никакой метлы, он, полагаю, вчера не падал? – раздражённо догадалась я. Чувствовала же, насколько нелепа рассказанная Роном история: Гарри решил проветриться и полетать с квиддичной командой, не рассчитал, свалился с метлы и до обеда сегодняшнего дня отлёживался в больничном крыле. – Падал, – возразил Рон, – и весьма достоверно. Мы отвели его к Помфри, для прикрытия, вот только оттуда он отправился прямёхонько к… в подземелья. – К Снейпу, – слова разлились по жилам леденящей отравой. – И ночевал у него, – Рон демонстративно разглядывал потёртые ботинки. – Извини. Не хотел впутывать тебя в эту мерзость. Я не стала отвлекаться на замечание, что «мерзостью» отношения Гарри и Снейпа считал и называл только Рон. Тем более, что на какое-то мгновение мне тоже захотелось назвать их мерзостью, выплеснуть в одном лицемерном, ханжеском словечке застоялую гниющую ревность… – Я не знаю, что он сделал Гарри, – продолжал Рон, понизив голос, чеканя слова с нарастающей угрозой, – и что я сделаю ещё с его носатостью, но с полчаса назад Хагрид перехватил Гарри в Запретном лесу: судя по всему, тот пытался удрать. – Куда? – невпопад спросила я, теряясь в лавине обрушившихся фактов и эмоций: Гарри, Снейп, удрать, что-то случилось… – Не знаю, он не разговаривает со мной, Герми! Идём, пока он не выкинул ещё чего-нибудь, надо что-то делать, а ты у нас знаешь всякое… ну, сама понимаешь, – Рон беспомощно всплеснул руками. Будь ситуация менее тревожной, я бы улыбнулась с его растерянности, но было впрямь не до смеха. Хотела бы я верить сама в то, что правда знаю это таинственное «всякое». – Рон, – пришла мне в голову по дороге жуткая мысль, – а может кто-нибудь погиб? Люпин, Тонкс, пронеслось тут же, или – запоздало, прежде чем я успела сдержать свой вопрос – кто-нибудь из Уизли?! В последнем случае нежелание Гарри разговаривать с Роном объяснялось предельно просто. У меня перехватило дыхание от внезапного осознания примитивности, ограниченности, крайней простоты смерти. Нет, пожалуйста, пускай виной всему будут какие угодно проблемы – но связанные с жизнью, со сложностями, с любовью – пускай! – Может, не знаю, – Рон помотал головой и едва не срывающимся голосом взмолился, – Гермиона, давай поторопимся! Гарри, к счастью, был ещё у Хагрида, только не в самой хижине, а упрямо скрывался в хлеву. Рон прикрыл за собой дверь, и внутри оказалось практически совсем темно. Фигура Гарри, сидевшего на куче сена, подтянув колени к подбородку, смутно виднелась в скупом свете, льющемся из окошка под крышей. – Гарри… – Не надо, – резко прервал он. – Не надо меня утешать, уговаривать. Нет, со мной не всё в порядке, но вы помочь не можете ничем. – Позволь тогда хотя бы просто побыть рядом, – я прошла к Гарри через хлев. Рон, не отставая, деликатно держался на полшага позади. Мы присели, как-то странно привычно, по обе стороны от него. Что-то шевельнулось в ближайшем загоне. Я вздрогнула и повернула голову – из темноты сверкнул белесыми глазами детёныш тестрала. Хагрид приютил у себя одного-другого из-за холодов. Лежащее на сене животное, казалось, невозмутимо наблюдало за нами, словно вытесанный чересчур затейливой рукой сфинкс. Я впервые увидела тестралов прошлой осенью и тогда же окончательно поняла, что Сириус ушёл безвозвратно… По крайней мере, непохоже, чтобы Гарри переживал из-за чьей-то смерти. – Нет, ещё немного и я сорвусь, – скорее пожаловался, нежели возмутился Рон. – И не пытайся уверить меня Гарри, что Снейп не имеет к твоему теперешнему состоянию никакого отношения. Не знаешь, чем тебе помочь – ладно, я готов действовать сам, хотя бы и наобум! – Я не не знаю, чем мне можно помочь, – медленно подняв голову, чужим, ломающимся голосом произнёс Гарри. – Я знаю, что никто мне ничем помочь не может. И не смей трогать его, если хочешь остаться мне другом… Я не хочу, – Гарри качнулся вбок, цепляясь за рукав Рона, путаюсь, будто в бреду. – Никого не осталось… больше никого, кроме вас двоих… и то почти не осталось. Выдуманные друзья. Я мигом придвинулась, обняла его за плечи. – Осталось, Гарри. Мы – настоящие. Успокойся. – Он совершенно безразличен. Холоден. Одержим, – Гарри с силой вытер губы одной, другой рукой. «Холоден» – повторил уже шёпотом. – Он тебя отшил?.. – с бесцеремонным торжеством спросил Рон. – Гарри, не волнуйся. Если теперь я и отправлюсь к Снейпу, то исключительно затем, чтобы пожать ему руку. Хоть… Гарри вскочил, стряхивая мои руки, развернулся к нам лицом и натянуто, театрально рассмеялся. Происходящее казалось сном, мороком. – Что ж, я счастлив, что хотя бы сей факт способен исправить твоё мнение о Снейпе! Может, теперь ты не ляпнешь «так ему и надо», узнав о его смерти. Глухой стук позади отозвался тупой болью в затылке. Перед глазами поплыло, я судорожно хватала воздух ртом. – Чего? Гарри, да я часа два назад его видал в полном здравии. – Два часа? Два часа… За два часа может уйма всего произойти, Рон, – Гарри вдруг сменил тон на обычный. – Да нет, жив он, конечно. Но по плану действий ему суждено… Гарри не договорил. Ни жива, ни мертва, я приходила в себя, потирая ушибленный затылок, благодарная, несмотря ни на что, Рону за его простодушную искренность, проломившую лёд тягостного молчания. – Гарри, все и каждый находятся под угрозой. И уж никто, позволь напомнить, не рискует похлеще тебя. – Нет, – твёрдо возразил Гарри. – Пойми, я не вправе раскрыть детали, но если я рискую, то Снейп идёт на верную смерть. И изменить уже ничего нельзя. Ребята молча глядели друг на друга: неожиданно повзрослевший Гарри, неожиданно посерьёзневший Рон, оба чуть отошедшие от нахлынувших было эмоций и тут же ощутившие себя не в своей тарелке; почти силуэты, теряющиеся в стремительно сгущающейся темноте. И было так здорово просто сидеть и смотреть на них, чуть угловатых, настоящих, из плоти и крови, и не задумываться ни о ком другом, ни о прозвучавших только что страшных словах. И всё-таки, тишину первой нарушила я. – Почему, – сорвалось нечаянно, – почему нельзя ничем помочь вот именно тогда, когда это так необходимо? – Можно, – мягко произнёс Гарри, касаясь моих волос рукой. – Пожалуйста, не устраивайте никаких авантюр, когда… настанет наш час. Берегите себя, не позвольте, чтобы с вами что-то случилось. У меня нет никого, важнее вас, ради кого я иду на исполнение пророчества. Мне по привычке захотелось сказать что-то заумное и высокопарное, но ничего, к счастью, не придумалось. Рон прокашлялся. – Ты не обидишься, если я не стану утруждать себя изменением своих высказываний о Снейпе? Просто… ещё, чего доброго, ляпну с переляку лишнее не для посторонних ушей, и вся секретность – коту под хвост. – Ни в коем случае, – судя по голосу, Гарри даже немного улыбался. – Не переживай. Вряд ли кто-то оскорблял его больше меня. – Всякое случалось, – Рон отвлечённо присвистнул. – Пойдёмте, что-ли? А то темнотища тут… Я охотно поднялась на ноги, пошатнулась – голова закружилась от резкого подъёма. Одновременно скрипнул железный фонарь и Гарри пробормотал заклинание. Слов я не разобрала, только мелодика показалась непривычной… и на мгновение сердце сжал какой-то необъяснимый, неописуемый ужас. Фонарь зажёгся – не так! Не так, как следовало бы – хотя глаза никаких отличий не замечали, да и Рон не обмолвился ни словом. Я бы решила, что мне привиделось, если бы не сам Гарри. Пару мгновений он неподвижно глазел на фонарь, затем с отчаянием пробормотал: «Ну почему для того, чтобы я хоть чему-либо выучился, непременно кто-то должен умереть?» – и, размахивая фонарём, в сопровождении безумно пляшущей тени, направился к двери.
Читаю этот фик не так давно, но меделенно - растягиваю удовольствие))) А удовольствие тянется и тянется!!! Спасибо за пролоджение, Rendomski , удачи Вам в дальнейшем
*** Злосчастный вечер, в который состоялось объяснение с Гарри, стал во многих отношениях переломным. Я не знала наверняка, но интуитивно ощущала: отныне все события неизбежно ведут к решающей дуэли между Гарри и Волдемортом. Не суть, состоится ли она через месяц или через несколько лет – для Гарри это всего лишь различной длины финишная прямая. И он не отступит, потому что видел смерть собственными глазами. Он не отступит, потому что его готовили учителя, сами с трудом решившие для себя дилемму: убивать или отступить. Он не отступит, потому что есть по меньшей мере двое человек, ради которых он идёт к цели. Он не отступит, потому что за победу будет уплачена самая высокая цена. Определив места всех фигур в этой комбинации, я терялась в сомнениях, как относиться к её автору: с ненавистью или с восхищением. Ненавидеть было бы слишком просто; слепо ненавидеть было бы ещё возможно, если бы я только не знала по собственному опыту, каково это: принимать решение в вопросах, потенциально касающихся жизни и смерти. Профессор Дамблдор эти вопросы для себя, похоже, решил. Сомневаюсь, что он согласился бы поделиться ответом, да и не уверена, что существовал однозначный ответ, а если и существовал, то был бы для меня приемлемым. Что же касается восхищения, то многие факты свидетельствовали совершенно не в пользу директора. Так прославляемая им любовь оказалась для Гарри пустышкой, миражом, орудием становления, в конце концов – помехой. Он яснее ясного дал нам понять: в плане уничтожения Волдеморта профессору Снейпу уготована роль жертвы. Зная о чувствах Гарри, более того, разделяя их, я не находила в себе смелости хотя бы на секунду представить, что он должен переживать. Что должна переживать я. Гарри решительно провёл границу, оставив Снейпа по ту сторону черты. Вне притязаний, вне досягаемости, вне будущего. Профессор принадлежал смерти, которая, оказывается, была всё-таки сильнее любви. Если кто и имел на него право, то разве что сам Гарри, стоявший по эту сторону черты со взглядом, неизменно направленным по ту. Граница прошла наискось через мою грудь, пробудив вдобавок былые приступы боли. Уже не замирало сердце при встрече со Снейпом, не охватывал прежний азарт при осознании изящной логичности процедуры приготовления какого-либо эликсира. Лишь время от времени нет, нет, да пробуждалось жаркое влечение, как опротивевшая привычка. Прошло и – во всяком случае, упало до разумного уровня – моё эрзац-увлечение зельеварением. Дожились даже до того, что я начала тяготиться этим отсутствием любви, спокойствием. Невлюблённое состояние стало казаться пресноватым, не хватало некой изюминки, некоего внутреннего стимула… Впрочем, выяснилось, что скрывать своё влюблённое состояние мне удавалось вовсе не так успешно, как я представляла. Некоторое время спустя я обнаружила объяснение странному поведению Рона, пытавшегося скрыть от меня «мерзость». Точнее, обнаружив объяснение, я запоздало поняла, что в ситуации изначально крылась некая загадка, недомолвка. По его поведению и репликам в один прекрасный день я осознала, что он полагает, будто я влюблена в Гарри. Подозрения Рона задели меня за живое, поскольку были не так уж далеки от истины. С другой стороны, догадка Рона меня даже повеселила: подумать только, чего мы порой ни навоображаем о других, а на деле всё совсем иначе. Взять хотя бы мои нездоровые подозрения в отношении Рона. Оба мы, не сговариваясь, практически не спускали глаз с Гарри. Нет, нам – мне, во всяком случае – и в голову не приходило, что Гарри может повторить абсурдную попытку побега. Скорее, сказывалось давлеющее предчувствие неизбежности развязки. Одновременно постоянная напряжённость, беспокойство, словно из чувства противоположности, вынуждали нас вести себя, как ни в чём не бывало; снова повисло это состояние нарочитой беспечности, подобное атмосфере августа на Гриммолд Плейс. Подготовка к экзаменам, уроки, квиддитч, планы на выпускной бал… Рон провожал и встречал Гарри по дороге на вечерние «занятия», за мной были вечера в библиотеке, гостиной или у меня в комнате. Прекратились бдения Гарри над толстыми томами и долгие бесплодные попытки освоения неизвестных заклинаний, вызывавших у меня тревожные ощущения (будь у меня шерсть на загривке – она непременно встала бы дыбом). Практики ему теперь с головой, видимо, хватало на занятиях с профессором. Настроение у Гарри преобладало мрачно-целеустремлённое, и это было ближе и, что греха таить, привычнее преследовавших его последние месяцы приступов безнадёжной весёлости с так заметным мне флёром влюблённости. От последней же, что у него, что у меня, остались лишь воспоминания. Мне приходила в голову ироничная мысль, что я недооцениваю способности Снейпа. Дескать, не мог он позволить, чтобы какая-то заносчивая девчонка позволяла себе легкомысленные фантазии о беспечной влюблённости в него – взял и влюбил, как следует, чтобы неповадно было. Теория оказалась не такой уж необоснованной – или, напротив, достаточно абсурдной, чтобы воплотиться. Как ни крути, а просто так отделаться от любви мне не удалось. Профессор даже изволил заявиться собственной персоной и навести в моих чувствах подобающий беспорядок. Ну, персоной, правда, не совсем собственной. Всё послеобеденное время в тот день мне пришлось посвятить помощи товарищам по факультету. Вначале я увлеклась, объясняя третьекурсникам разницу между анимагами и оборотнями и как отличать последних от обычных зверей (ещё бы не увлечься такой памятной темой!). Затем меня поймала Джинни, напомнив, что я когда-то начала объяснять им с Элейной, как функционирует маггловский транспорт, да отложила на другой раз – а у девчонок срок сдачи рефератов на носу. Решив покончить уж одним махом со всей просветительской работой, после продолжительных посиделок с девчонками я предложила Гарри помощь в теории заклинаний и отправилась к себе: по радио передавали квиддитч, и болельщики в гостиной разошлись не на шутку. Разобрав наспех часть стола – с приближением Т.Р.И.Т.О.Н стол и его окрестности захламлялись с ошеломляющей быстротой – я выкроила нам уголок для работы и едва ли не на пальцах растолковала Гарри арифмантический аспект последней темы. Честное слово, я всё больше убеждалась, что арифмантию следовало бы внести в число обязательных для изучения предметов, по крайней мере, в течение одного-другого курса. Обязятелен же в маггловских школах хоть какой-то минимум математики. Многие темы усваивались бы проще, а заинтересовавшиеся арифмантией могли бы продолжать её изучение уже в качестве факультатива, как сейчас. Разве, выбирая предметы на третьем курсе, можно хоть приблизительно понять, что тебе нужно, а что – нет? Мальчишки, кажется, вовсе друг у друга списали предметы на выбор… Заканчивал работу Гарри самостоятельно, а на меня пала тень. Точнее, вернувшись после продолжительной заминки к заданию по истории магии (ни о чём более сложном размышлять я была не в состоянии), я заметила, что стопка книг на подоконнике загораживает мне свет. Всё верно, пару минут назад Гарри её, вроде бы, подвинул. Я дотянулась и сдвинула её ещё дальше, одновременно констатировав, что о нужном освещении Гарри заботиться научился, зато обзавёлся привычкой сутулиться. Не одно, так другое… Я хотела было легонько стукнуть его между лопаток, подобно моей маме, как Гарри, задумавшись над очередным абзацем, непроизвольно обвёл пальцем губы. У меня прямо мороз по коже пошёл – настолько это был характерный снейповский жест. «А Гарри всё ещё влюблён в него», – с грустью подумалось мне. – «По уши. До кончиков пальцев. До глубины души. Как, возможно, ни на минуту не была влюблена я.» Нет, была. Тогда, tête-а-tête, после незадавшегося эксперимента на зельеварении – точно была. Когда я подхватывала его мысль, а он – продолжал мою, и беседа складывалась в импровизированный гармоничный танец слов… И заныло вдруг сердце, и подтаяли чувства, не канувшие в Лету – нет, заледеневшие, подавленные одним роковым вечером, и размылась граница, и впервые просочилась, обожгла боль предстоящей утраты… Только бы не разрыдаться, не расклеиться прямо сейчас… – Знаешь, говорят, что Биннс до сих пор, несмотря ни на что, считает Потайную комнату легендой, – выпалила я, глядя в заметки по истории магии. – Правда? Ну, Биннс есть Биннс… А я за историю ещё не брался. – Я, в принципе, тоже. Попробовала, вот, по памяти набросать, что из десятого века помню, помимо основания Хогвартса. Союз Экгберта Христианина с Этельфлэд Мерсийской, сожжение поселения волшебников на Мэне инквизицией, поход Эдгара… Гарри потёр бровь. – Ну, не уверен, может, по версии Биннса, в десятом веке и существовала инквизиция, но мне как раз недавно довелось читать, что она появилась явно позднее. Я вытаращилась на него с недоверием, затем поискала «Историю раннего средневековья». Пролистав содержание и не найдя никаких упоминаний об инквизиции, я пробормотала: «вполне может быть», – и принялась за поиски литературы по более позднему периоду. – Это ты, может, от… на своих особых занятиях узнал, про инквизицию? – имя профессора снова перешло в категорию табу. – И про инквизицию тоже, – без особого энтузиазма отозвался Гарри. Я отыскала нужную книгу и удостоверилась, что основание инквизиции датируется двенадцатым веком. – И всё же, готова поклясться, – раздосадованно пробурчала я, – Биннс на занятиях называл именно инквизицию. Неужто он даже не делает различия между инквизицией и другими преследованиями волшебников? Это было бы точно слишком! – Не удивился бы. Боль, тоска понемногу отлегли от сердца. Смеркалось, но свечей зажигать ещё не хотелось. Пусть будет свет из окна, серый и мглистый, зато настоящий свет; такой же настоящий, как и дождь, и весна за окном. Весной невозможно поверить, будто что бы то ни было может быть неисправимо безнадёжно. Вечная вешняя надежда неизбывна, как и острая, чистая весенняя печаль… – Чаю? – предложила я, когда всё-таки пришлось зажечь свечи, и сумеречно-пронзительное настроение истаяло без следа. Гарри задумчиво кивнул. – Как обычно? – Конечно. Я закипятила воду в большом бокале и достала остатки чая, привезённого из дома. Хорошо, что на пасхальных каникулах мне непременно разрешат съездить навестить родителей, чтобы в последний раз проверить чары, а то посылки теперь запрещены. Мама писала, что дома всё хорошо (то есть, жутко неудобно, и к соседям, кажется, наведывался патруль из Министерства магии. Фактическое исчезновение целого дома поблизости – это не фунт изюма, несмотря на все меры предосторожности). Приятно, конечно, что всё идёт по плану, но всё же профессорам МакГонагалл и Флитвику глянуть будет не лишне. Надеюсь, родители… Гарри закашлялся, поперхнувшись. – Горячо? – Немного, – он криво улыбнулся. – Спасибо. Я почувствовала в его ответе нотку неискренности, но не стала брать в голову: мало ли, может суть в чём-то, о чём Гарри задумался. И лишь принявшись за свой чай, я поняла, что это очень серьёзное «что-то». Гарри взял мою кружку с Гарфилдом. Гарри пьёт карамельный чай из пакетика, который они с Роном оба терпеть не могут ни при каких обстоятельствах. При этом ему всего лишь «немного горячо». Машинально я поставила кружку обратно на стол, чтобы не расплескать чай. Осторожно покосилась на Гарри, тот глазел в записи, но явно не читал, а продолжал размышлять о чём-то своём. Скажем, что-то стряслось. Но ведь до сих пор Гарри вёл себя довольно нормально, а обычно ему не удаётся сохранять невозмутимость, когда происходит что-то серьёзное. Да от меня, вроде бы, и незачем. Гарри берёт не тот чай. Гарри подхватывает разговор об учёбе. Пальцы, скользящие по губам. Сутуловатость – на диво знакомая сутуловатость. «Снейп идёт на верную смерть». Что может быть вернее, чем выдать себя за Гарри? Вздор. Я всего лишь заметила за Гарри замашки профессора, из чего вообразила, что это профессор, прикидывающийся Гарри, поэтому решила, что по плану профессора выдадут за Гарри, и сделала вывод, что фразу Гарри следует понимать именно так, и теперь пытаюсь использовать её как доказательство, что за моим столом сидит не Гарри, а профессор. Гарри, может даже несознательно, перенял пару привычек профессора. Ничего более. Я стряхнула наваждение и перевела взгляд на Гарри. Отвернувшись от меня, он сидел, уставившись в огонь камина. Так иногда сидел и смотрел терзаемый сомнениями Гарри. Так мог бы сидеть другой человек, старше по возрасту и тоже повидавший в жизни немало... – Что-то случилось? – с надеждой на хоть какое-то объяснение спросила я, дружески кладя руку ему на плечо. – Ничего. Ничего не случилось, – устало ответил он. Я буравила взглядом его скулу, висок с торчащими в привычном беспорядке космами, длинные ресницы. Рон влетел, как всегда, без стука, своим внезапным вторжением заставив нас обоих подскочить, и радостно объявил: – Добрый вечер честной компании! Ага, можно и мне чаю? Донельзя довольный вид Рона лишний раз напомнил мне, что и у него назревали проблемы с теорией заклинаний. – Рон, – я демонстративно не поддавалась на его жизнерадостный настрой, – а где ты был? – Я? Я-то Гарри искал. Гарри, а где ты был? – передразнил меня он. Гарри из нас троих выглядел, наверное, самым невозмутимым. Он по-прежнему сидел, отвернувшись, и размышлял о своём. Я машинально констатировала: где-то был. Не у профессора – сегодня занятий не предвиделось. – Не ест, не пьёт, – Рон больше не казался довольным, и мне подумалось, уж не отыгрывается ли он за испуг, когда упустил Гарри из виду, – не интересуется квиддичем, не разговаривает. Давай, продолжай в том же духе, парень, и вскоре у тебя вокруг головы появится нимб, и Тёмные Силы будут сами разбегаться с твоего пути... – Отвали нафиг, Уизли! Я ошпарила кипятком пальцы и затрясла рукой. Гарри совершенно точно был не в духе. А Рон ещё и явно перегнул палку со своим ёрничанием. – Рон, прекрати! – Новый симптом: друзей называет по фамилиям, – Рон вошёл в раж.– Да, Снейп на тебя определённо дурно влияет. – Ну, конечно же. У тебя всё сводится к тому, что Снейп виноват. Я было собралась вмешаться и перевести огонь на себя, чтобы Рон оставил Гарри в покое, но своевременное напоминание о Снейпе остудило возмущение нашего друга. Помолчав секунду-другую с самым похожим на задумчивость видом, который я за ним когда-либо наблюдала, Рон плюхнулся, скрестив ноги, на коврик у камина прямо напротив Гарри. – Герми, можно мне чаю – в чашке, желательно – и пять минут, – изменившимся спокойным тоном произнёс он, и неуместно пошутил: – Потом можете иметь меня как Волдеморта. Я закатила глаза и протянула ему кружку. – Я бы, конечно, не хотел оказаться в твоей шкуре, Гарри. Честное слово, даже при всей нашей дружбе, – вернулся к нормальной манере общения Рон. – И не могу представить, как ты себя чувствуешь. – Уж можешь поверить, мерзко. – Охотно верю. Не думай, пожалуйста, что я, чурбан этакий, ни хрена не врубаю. Тебя посылают на это дело из-за какого-то сомнительного пророчества, получится у тебя или нет, вернёшься ты или нет – никто не знает, зато совершенно точно из-за тебя должен погибнуть человек, которого никто кроме тебя и словом добрым не помянет. На тебя взваливают ответственность за нас всех, за чью-то жизнь конкретно, всё это к тому же просто от полной безнадёжности. Непривычно долгий монолог Рона заставил меня немного пожалеть, что я не попробовала заварить пакетик карамельного чая и ему, но Гарри привлекал моё внимание сильнее. Печаль, усталость, обречённость – и лёгкое удивление. Лёгкое, но не подлежащее сомнению удивление. Только чему тут удивляться, Гарри, что, Рона не знает? Опять я за своё. Я перевела взгляд на Рона – не заметил ли чего необычного он. Но тот лишь, уловив мою заинтересованность, приподнял светлые брови и снова повернулся к Гарри: – Возможно, я на твоём месте послал бы просто всех нафиг и оплакивал бы свою горькую судьбу. Но знаешь, Гарри, почему-то мне кажется, что если бы мне сказали: «Рон Уизли, вот возможно последний день твоей жизни», я бы всё-таки, пожалуй, постарался да взять от жизни чего-нибудь хорошего. А там, глядишь, всё ещё и удачно окончится. И всё-таки для мальчишек это был непривычно открытый, эмоциональный разговор. Во всяком случае такого откровенного благословления от Рона на отношения с профессором я не ожидала. Но ревности я не почему-то не ощущала. Вместо этого я укреплялась в своём сомнении, что Рон обращается не к тому, к кому думает. – А если это последний день не только твоей жизни? Если всему может прийти конец? Гарри. Или всё-таки не Гарри? Я цеплялась за всё различия между этим Гарри и Гарри, каким я его себе представляла, и пыталась понять, вписывается ли в получающийся зазор другой человек. Голова шла кругом. Я не представляла, сколько ещё минут участия в этом сюрреалистическом спектакле (не исключено, что мною самой измышлённом же) выдержу. – …я знаю, что ты сделаешь всё, что сможешь. Я обещаю тебя ни в чём не винить. Наоборот, хорошо, что у нас есть хоть чуточек надежды, – закончил Рон, и только Рон мог произнести подобные слова не пафосно, а отчаянно-оптимистично. Сунув мне в руки кружку – я вцепилась в неё, в осязаемое свидетельство материального мира, – он вышел, оставив нас с не знаю уж кем наедине. Я удачно прислонилась к книжной полке, иначе непременно не устояла бы: ноги подгибались – точно как всегда в присутствии професора, словно ноги, в отличие от головы, не сомневались, что рядом со мной никто иной, как он. Нет же, это я сама вообразила, что нахожусь рядом с ним, вот и реагирую соответственно. – Что за муха его укусила? Человек, который чуть недооценивает Гарри. Человек, который сильно недооценивает Рона. – Понятия не имею, – выдавила я, просто чтобы хоть как-то среагировать на его реплику. Это не Гарри. Это никак не может быть Гарри. Что, что делать? Совершенно ясно одно: спокойно оставаться рядом больше невозможно. – Я выйду ненадолго, – пробормотала я и, не сдержавшись, добавила: – Дождись меня, ладно? – не знаю, зачем. Почему – знаю, а зачем – нет…
заныло вдруг сердце, и подтаяли чувства, не канувшие в Лету – нет, заледеневшие, подавленные одним роковым вечером, и размылась граница, и впервые просочилась, обожгла боль предстоящей утраты…
Живые, по-настоящему живые герои!
цитата:
ноги подгибались – точно как всегда в присутствии професора, словно ноги, в отличие от головы, не сомневались, что рядом со мной никто иной, как он
Аффтар убивает меня ржавым зазубренным ножом по селезенке Аффтар жестоко убило снарри в зародыше. Гарри решительно провёл границу, оставив Снейпа по ту сторону черты. Вне притязаний, вне досягаемости, вне будущего...
И мне уже жутко жалко Гермиону. Все как-то мрачнее и мрачнее. В первых ПОВ все история была довольно оптимистичная (ну, не совсем это правильное слово), как больше было действа и эмоции Драко и Рона этим слегка были завуалированы (чой-тоя костноязыкая какая). А тут сплошной душевный агнст беспросветно. Не то чтобы мне не нра. Мне нра. Очень. Спасибо большое за историю и проды, плиз! ПРОДЫ!
Охваченная паникой, я бежала вниз, прочь от неизвестности. Поднимавшаяся навстречу Лавендер не преминула поинтересоваться: «Гермиона, вы с Роном поссорились, что-ли?» – услужливо напомнив тем самым хоть на входе в гостиную взять себя в руки и сделать подобающее Главному префекту выражение лица. Одновременно – лучше поздно, чем никогда – вернулась и способность к логическому мышлению. Первое, Гарри определённо ведёт себя необычно. Не просто не как всегда, а даже не так, как он ведёт себя, когда происходит что-то из ряда вон выходящее. Второе, предположим, что это может быть не Гарри – только с какой дурости (от любви, естественно!) я решила, что это непременно профессор? В школе полно интересующихся, по тем или иным причинам, секретами Гарри Поттера, найдётся и несколько, которые решились бы даже на рискованный трюк с Многосущным отваром. Мы с Гарри сидели не больше часа – нет, всё же больше, но он раз отлучался, припомнила я. В туалет ли, для принятия зелья ли… С чего я решила, что это профессор? Сутуловатость? Так если взять, к примеру, Малфоя, по сравнению с его осанкой обычная поза Гарри выглядит сутулой; Малфой, если это он, запросто мог бы переиграть. А за поводом вылазки в Гриффиндор ему далеко ходить не надо. Третье, для точного выявления кто есть кто у нас имеется превосходное средство. Не тратя времени даром, я поднялась и, постучавшись, вошла в спальню к мальчикам. Рон приветственно-безмятежно улыбнулся мне, будто это вовсе и не он несколько минут назад выступал с вдохновенной речью. Как-то, разозлившись, я высказала Рону, что его душевность не глубже чайной ложки. Похоже, что время задаться вопросом, наберётся ли в моём суматошном море хоть пресловутая ложка таких же чистых дружеских чувств, каким порой давал волю он. К тому же, если бы не Рон, не его такой своевременный порыв, я бы не решилась дать ход своим сомнениям. В порыве благодарности я мимоходом коснулась губами его щеки и направилась к кровати Гарри. – А дальше? – у Симуса отвисла челюсть. – А дальше она ушла в библиотеку и больше её никто не видел, – рассеянно ляпнула я, по наитию ухватившись за самую вероятную версию, зачем мне сдалась в этот достаточно поздний час Мародёрская карта. Мне было точно не до Симуса. – Ничего не выйдет, Герми, я уже... Ой! Как ты его открыла? – Интересно, кто тут лучший по заклинаниям? – и даже, на время, не до Рона, какие бы проблемы с простейшими заклинаниями его ни преследовали. Горя нетерпением, я выскочила за дверь, сжимая в руках заветную карту. Рон, как нельзя более некстати, с любопытством последовал за мной. – Мне попозже надо будет прогуляться до библиотеки, – повторила я свою отговорку, пытаясь не выдать взволнованности, и надеясь, помимо прочего, что эта версия Рона как следует отпугнёт (мимолётный взгляд на часы – о, нет, библиотека уже закрыта!) – Рон, знаешь, я от тебя не ожидала... – попыталась отвлечь его я. – Догадываюсь, – невинно-самодовольно улыбнулся он. – Гарри ещё в твоей комнате? – Нет, ушёл почти сразу после тебя, – поспешила возразить я. Да. Он там. Я сама просила его подождать. Меня пробрал холодок. А если у меня в комнате всё же не Гарри и не профессор? Как, в таком случае, мне просить помощи у Рона, после этого откровенного вранья? – Давай-ка глянем. Кляня и одновременно благословляя Рона и его интуицию, я присела на корточки, проявила карту и принялась разворачивать пергамент, тщательно избегая трогать кусочек с нашим этажом. Тянуть время да склониться над картой пониже, затеняя, заслоняя волосами, выигрывая секунды… Но зоркости Рону было не занимать. – Так и есть, – процедил он. Я застыла, не ощущая ни страха, ни разочарования. Больше всего мне почему-то было стыдно перед Роном, что в эту критическую минуту я предаюсь каким-то идиотским метаниям, а он, без лишних сомнений, целеустремлённо и чётко решает проблему. Рядом с Роном оказалось замечательно просто и надёжно, как за каменной стеной… Мозолистый с заусенцами палец друга обвёл на карте помещения, не сразу опознанные мной как апартаменты профессора. Точка, помеченная «Гарри Поттер» изредка перемещалась от одной стены к другой. Значит, у меня в комнате… Рону я сказала, что Гарри ушёл; он теперь считает, что в подземелье. Но если он увидит… Я уставилась на схему нашего этажа, будто ещё могла взглядом предупредить, исправить то, что неминуемо вот-вот должен был заметить Рон, поблизости зацепилась за знакомое имя. «Драко Малфой»? И рядом – «Невилл Лонгботтом»? Не расходятся… Что бы это значило?.. А! – Невилл! – почти радостно ткнула в карту я. Рон послушно поддался на провокацию и вскочил на ноги. – Во дерьмец! Если он сделает Невиллу хоть что-то... Дорога чиста, слушай, я бегу на выручку! Я сбежала вслед за ним. У входа в гостиную мелькнула рыжая макушка, и на мгновение сердце ушло в пятки – мне почудилось, что Рон, разгадав обман, подстерегает меня за углом – но, вовремя замедлив шаг, я всего-навсего избежала столкновения с вежливо поздоровавшимся Фергусом. Не ответив на приветствие, я поспешила к спальням девочек, сбежала вниз, в уборную, и, закрывшись в кабинке, села на крышку клозета и развернула мельтешащую перемещающимися надписями карту ровно в нужном месте. Он. У меня перехватило дыхание. Разумеется, он. Можно подумать, я не предчувствовала, я не знала. Можно подумать, моё внимание привлекла бы пусть даже самая вопиющая странность Гарри – мало ли было их за последнее время? – не почувствуй я рядом с собой Его. Как глупо, как трусливо было минуты назад считать логическими рассуждения, малодушные попытки притвориться перед собой, что я вижу в своей комнате не профессора! – Шалость удалась! – к счастью, на искренность интонации карта рассчитана не была. Я подавила порыв скомкать безжалостно-правдивый пергамент и спустить его в канализацию. Далее нахлынул панический страх: пока в моей комнате находится профессор, я туда – ни ногой. Какое всё-таки счастье, что я не знала о его присутствии наверняка раньше! Следующей мыслью, уверенно сместившей предыдущие, был вопрос, а ради чего, собственно говоря, этот маскарад затеян. И тут меня осенило. Блейз в своё время, как и сотни других, утверждавших то же самое до него, был прав: любовь впрямь делает из людей дураков. Да и эгоистов. Я всё со своими нелепостями ношусь, а Гарри со Снейпом у меня под носом начали то самое решающее действо, ради которого вся канитель и затеивалась. Гарри обернулся Снейпом, Снейп обернулся Гарри. Так начинается операция против Волдеморта. «Снейп идёт на верную смерть. И изменить уже ничего нельзя». Рефлекс, к счастью, сработал быстрее, чем разум: рука зажала рот прежде, чем я закричала, и сквозь пальцы вырвался лишь стон. Зашатавшись, я едва не сверзилась на пол, зато секунды борьбы за равновесие привели меня в чувство и помогли сдержать накатившуюся было истерику. Я лишь уткнулась лбом в колени, безумно, бессвязно шепча в ладонь: «Нет… не хочу… Не пущу!» За дверью раздались шаги, голоса: «Давайте, давайте, а то поздно уже». Встрепетнувшись, я вскочила на ноги, поспешила прочь, наверх, машинально, проходя мимо зеркала, пригладила волосы. Каждая ступенька – потерянная доля секунды, так не медлить же. Долой сомнения – какие, к чёрту, сомнения? Сегодня всё просто и ясно – он здесь, он рядом; день завтрашний зияет сплошной зловещей неизвестностью. Какие тут могут быть колебания, какой стыд, какие приличия? Дать ли ему понять, что я разгадала их с Гарри хитрость? Ни в коем случае. Напротив, на его заботе остаться неузнанным можно сыграть. Судя по реакции на Рона, Гарри не был с профессором до конца откровенен – и это тоже теперь его слабое место. С чего начать? Как за час-другой завести роман с человеком, который полагает, что должен видеть в тебе только друга? А если сделать вид, что у нас с Гарри уже роман? О котором не догадывается ни одна живая душа с Роном во главе? А почему бы и нет: третий – лишний, да и незачем навлекать на меня опасность… Какая пошлость, однако. Куража, объявшего меня, хватило только на то, чтобы переступить порог спальни и запереть дверь. Не достало духу даже посмотреть на него; пока я не выпалила наобум «Думаю, нам стоит поговорить», – и не услышала в ответ осторожное «Что ты имеешь в виду?», я вовсе не была уверена, что в комнате есть кто-то, кроме меня. А затем не оставалось ничего другого, только приступить к самой, пожалуй, смехотворной попытке соблазнения за всю историю Хогвартса. – Всё. Всё, что происходит между нами после той ночи. Меня понесло. Гар… профессор, таращившийся на меня с плохо скрываемым изумлением, хотел было вставить слово – я немедля перебила его, отчаянно осознав: стоит остановиться – и продолжить так же вдохновенно я уже не сумею: – Я прекрасно помню, что мы договорились подождать с… дальнейшими отношениями, пока война не окончится… но, если честно, думаю, это было глупо. Знаешь, это сильно смахивает на капитуляцию: перед страхом, перед отчаянием, перед их силой. Да, возможно, ты вернёшься, но ведь не исключено и обратное? И что? Неужто ты полагаешь, будто мне полегчает от того, что тебя больше нет и мы с тобой потеряли это время впустую? Молчи, не надо! Наперёд знаю твои аргументы. Да, я понимаю, что тебе сейчас не до серьёзных отношений, но одну-единственную ночь мы-то можем себе позволить? Теперь удивления он и не скрывал, и уж чего, а подвоха точно не заподозрил – самое главное, с облегчением подумала я. Мелькнула мысль, что с них обоих станется: вдруг это настоящий Гарри? Угораздило же меня наплести такую кучу глупостей. Нет, продолжать в том же духе я решительно не смогу. Господи, пусть этот кошмар закончится, как угодно! – Не надо… – ошарашенно и растерянно, не походя ни на Гарри, ни на себя, пробормотал он, и я жадно подметила эту незнакомую, нетипичную многообещающую нотку; вдохновлённая моментом его беззащитности шагнула вперёд, обхватила ладонями его лицо. Пальцы онемели от прикосновения к тёплой, неправдоподобно реальной коже. – Одну-единственную ночь, пожалуйста… – наконец-то позволила я себе сказать чистую правду. Какая нелепость – упоённая откровенностью высказывания я упустила момент, когда мои слова возымели действие. Он прижался к моим губам своими резко, агрессивно, раня о передние зубы тонкую кожу во рту; у первого нашего поцелуя оказался металлический привкус крови. Не успев поверить в свой успех, я обхватила его за плечи, сколько было сил, потрясённая, вцепилась так, что синяки, казалось, должны были остаться не только на его спине, но и на самих подушечках моих пальцев. Тело едва не свело от нахлынувшей необходимости быть как можно ближе, глубже, раствориться, проникнуть под кожу, пропитаться насквозь его теплом, запахом. Я отвечала на поцелуй, исступлённо ловя каждое движение, каждый порыв-предложение; прервавшись, тут же припадала к нему вновь, словно поцелуи были необходимее даже дыхания. Выпутавшись из моих объятий, профессор решительно подтолкнул меня к кровати. Я невольно улыбнулась – это точно было бы несвойственно Гарри, хотя при виде его точной копии мне и стало немного не по себе. Я сделала шаг назад, другой, кровать услужливо ткнулась под коленку, и я чуть было не села прямо на полог. Спохватившись, отодвинула тяжёлую занавесь, загораживающую кровать, где, к моему запоздалому стыду, царил обычный беспорядок. Профессора, впрочем, это обстоятельство явно не смутило. Не отставая, он снова поцеловал меня, гладя по волосам, перед глазами мелькнуло какое-то совершенно по-мальчишески искренне-завороженное его лицо, и на задворках сознания смутно всплыло: Гарри… это вовсе и не Гарри… кто-то иной под его личиной… отчего я так уверена, что это не Гарри? – ах, нет, не к месту, не вовремя! Я резко расстегнула ворот выглядывающей из-под вязаного жилета рубашки – непрошенные воспоминания улетучились прочь – и, не сдержав стона, поцеловала Гарри в плечо – нет, не Гарри. Он грубовато стиснул мои руки и решительно отвёл в сторону, заставив меня съёжиться от внезапного страха, что мой обман раскрыт. Головокружительное вожделение сняло как рукой. Но, похоже, профессор просто предпочитал действовать сам. Он стянул через голову и отбросил в сторону жилет, затем со слегка мрачноватой сосредоточенностью взялся за пуговицы моей кофты. Я же никак не могла прийти в себя после испуга, только что отдав себе отчёт в том, на что иду. Ведь я сама сознательно провоцирую его на обман, на подлость – это ли мне надо? Выдержу ли я видеть всё время перед собой лучшего друга? Да и он меня, наверняка, вовсе не желает – просто исправно играет отведённую ему роль. Надо ли мне это? «Всё равно!» – отозвалось внизу живота вязкой горячей похотью, но, неправда, мне было отнюдь не всё равно. Вот только продолжать было теперь проще, нежели остановиться. Профессор стянул с моих плеч кофту, проникнув под майку, коснулся – я ахнула – обнажённой кожи, прикосновение отозвалось волной почти мучительной чувственности. Следуя его движениям, я покорно подняла руки, помогая ему стянуть свою дурацкую детскую маечку вместе с гольфом. Проще продолжать. Значит, придётся перетерпеть. Перетерпеть – об этом ли я грезила? Но грёзы – грёзами, а в действительности на лучшее, чем трусливый обман, я оказалась неспособна. По телу, открывшемуся прохладному воздуху и его взгляду, пошли мурашки, я подавила порыв ссутулиться, хоть как-то прикрыть обрамлённую слишком откровенным лифчиком грудь. Почувствовал профессор или нет мои сомнения, но он остановился. Бережно и едва ли не неуклюже он взял мою безвольную руку, развернул кисть и невероятно нежно, но крепко прижался губами к ладони, к самой серединке, оказавшейся на диво чувствительной, жадно втянул воздух, холодя, затем, согревая, поцеловал-дыхнул. Я зажмурилась от захлестнувшей меня радости и облегчения, от возвратившегося, растёкшегося по телу медвяной сладостью желания. Это не могла быть ни вынужденная игра, ни безличная страсть – его жест был исполнен неподдельной нежности, интимности. Я провела кончиками пальцев по его лицу, обняв за шею, подалась навстречу, вперёд – согласно скользнувшие мне за спину руки с небольшой заминкой расстегнули застёжку лифчика, небрежно помогли ненужной полоске кружев упасть, осторожно зачерпнули груди, идеально лёгшие в эти ладони, в эти пальцы… Отстранившись, наконец, я аккуратно сняла с его переносицы чуть мешавшие мне до сих пор очки – он с удивлённым видом моргнул. Разумеется – непривычно. Не Гарри, не Гарри, не Гарри, не Гарри… Я слегка потянула его за ремень брюк, смущаясь и изнывая одновременно. Он подхватил намёк, увлёк меня на кровать; одним движением, плавно, но с заметно еле сдерживаемым вожделением стянул юбку с колготками и трусиками, другим таким же плавным движением разделся до конца сам, заставив меня отвести взгляд. Профессор мне никогда не простит, что это был Гарри. Никогда – и острое осознание всех возможных значений этого «никогда» вонзается под сердце, вызывая стон – одновременно он вытягивается вдоль меня, обнимает, льнёт всем телом, растапливая ледяной осколок: губами, грудью, бёдрами, переплетаются лодыжки. «Никогда» – томясь желанием и горем, я целую его в шею, в плечи, грудь, поглаживаю, неумело пытаюсь растянуть скудный ассортимент известных мне ласок, словно таким образом можно оттянуть этот неизбежный момент, когда «никогда», но слишком быстро теряюсь, и драгоценные секунды убегают так издевательски быстро. Он с явным нетерпением переворачивает меня на спину, шепча моё имя, и я вдруг понимаю, что сейчас всё на свете отдала бы за то, чтобы рядом чудом оказался бы Гарри, а значит – никакого затишья перед «никогда», просто двое измученных одной безнадёжной любовью подростков. В его движении сквозит некая неловкость, но прежде, чем я успеваю с облегчением принять это за подтверждение желаемого, он, коснувшись моего лба щекочущей чёлкой, прислоняется, щека к щеке, шепчет: «Свет мой», – и я обречённо убеждаюсь, что это именно профессор, сдерживаю едва не сорвавшуюся с губ мольбу: «Только, пожалуйста, осторожно – я в первый раз…» – взамен покорно выдыхаю: «Иди ко мне». Это больно. Это правда больно. Я захватываю губами его кожу, чтобы не выдать себя нечаянным криком. Рот наполняется горько-солёным вкусом, и я знаю, что теперь это всё останется со мной навсегда: эта боль, эта горечь, эта соль, и на глаза наворачиваются слёзы, горько-солёные, и саднит поцарапанная губа. Затем он принимается двигаться: во мне, вокруг меня, со мной, боль становится лишь гармоничной частью мириада прочих ощущений, и я уже целеустремлённо, счастливо подаюсь ему навстречу, инстинктивно раздвигаю шире бёдра, направляю его. Я не впадаю ни в какое «упоительное, поглощающее разум сладкое забытьё» из дешёвых книжонок – напротив, я с небывалой ясностью воспринимаю каждое движение, каждое прикосновение, каждый спазм, поглощаю, запоминаю, ведь любая упущенная мелочь – невосполнимая потеря. Я провожу ладонями по его спине, осязая, изучая каждую мышцу, каждую ложбинку, и не суть, что это не его внешность, сейчас она – его, это часы его жизни, и не самые худшие, осмелюсь заметить. Я ловлю каждое его дыхание, удерживаю каждый поцелуй, упиваюсь каждой волной удовольствия. Эти моменты – они будут всегда. Их ничто не в силах отменить, они сохранятся, даже когда не станет нас обоих. В прошлом – ну и пусть, какая разница, в верхнем ли, в нижнем ли течении времени они вплетены в ткань бытия, как доказательство, что любовь сильнее смерти. И среди нелепых, слащавых, скабрезных словечек я вдруг выловила одно древнее, мудрое, как нельзя лучше характеризующее творимое нами сакральное действие: познать. Открыться, отдаться, познать, смести бесполезные табу, обрести право на имя возлюбленного. – Гермиона… – Северус… – Гермиона… Северус. Любимый. Любимый. Мой.
Великолепно ))) Напряженно и нервно. Бедный Снейп, изображать в постели Гарри Поттера... я ему даже завидую )) Читала и параллельно перечитывала ПОВ Снейпа. Мда. Какое уж тут снарри
Rendomski Ну-ну, не обижайте профессора :) Я думаю, что он (коварный), изображая Поттера не мог позволить себе излишний профессионализм ))) Герм могла бы заподозрить неладное.
Все ж таки мне очень нравится вся эта история, когда она сложилась более-менее (ну мне, маниаку, не хватате ПОВ Гарри))). Но слегка забывается о Малфое и Невилле
Эээ... а есть надежда, ложка дегтя вырастет в нечто болешее? В половник хотя бы
Отправлено: 26.11.07 12:29. Заголовок: Из томной полудрёмы ..
Из томной полудрёмы меня вытолкнуло скверное, гнетущее ощущение, подобное накатывающемуся приступу выматывающей болезни. И первое, с чем я встретилась, проморгавшись, был мрачный взгляд, полный ярости и омерзения. Прежде чем мне пришла в голову хоть какая-нибудь вероятная причина такой перемены, обладатель взгляда тихо, но, вне всякого сомнения, едва сдерживая возмущение, поинтересовался: – Ты знала? Во рту вмиг пересохло, язык отказывался повиноваться. Я кивнула и подавила порыв втянуть голову в плечи, зажмуриться. Надвигался неотвратимый скандал. – Значит, вы догадались, мисс Грейнджер, – а профессор Снейп догадался и подавно. Глупо, как же глупо, безрассудно было так рисковать. Ведь он столько лет сам обманывает и притворяется: шпион, легилимент, в конце концов! Как же я могла не учесть… Спросить, что подвигло меня на сей экстраординарный поступок, Снейп не соизволил. То ли мои мотивы казались ему слишком очевидными, то ли совершенно не волновали. Прежде всего он с холодным профессиональным интересом потребовал объяснения: – Когда? Как? К хаосу эмоции, – рявкнул он в ответ на моё смятение, сбивая меня с толку ещё больше, – мне жизненно необходимо это понять, мисс Грейнджер! Ответить на его вопрос было невозможно, хотя бы потому, что в теперешнем положении для меня гораздо большей загадкой было, как я вообще могла принимать его за Гарри, усомниться даже на долю секунды. Мысль эта почти рассмешила меня, но дать волю смеху не позволил то ли парализующий страх, то ли инстинкт самосохранения. Вместо этого я, собрав чудом завалявшиеся крупицы рассудка, выдавила: – Почти сразу. Я просто почувствовала, и всё. – Что значит «просто почувствовала»? Скажите прямо, что я делал не так, – вполне закономерно взъярился Снейп, окончательно ввергая меня в панику. – Всё было верно, – отчаянно настаивала я. Профессор уставился на меня в упор, я запоздало вспомнила: не смотреть в глаза, ни при каких обстоятельствах, – и тут же отбросила эту мысль. Ничего, кроме того, что я сама жажду дать ему понять, он не прочтёт. Пускай. Пускай. Оскорбит? Убьёт? Расскажет всей школе? Сотрёт память? Пускай. Себе – не сотрёт. Он продолжал прожигать меня взглядом, и внезапно я осознала – не видит. Не понимает. Потому что не знает, чего искать. Он с лёгкостью раскрыл бы заговор или злую шутку, но не банальнейшее чувство! – Ну не могла я не почувствовать, что это вы! Я люблю вас! Отчаяние, беспомощность перед его холодностью резанули, отозвавшись буквально физической болью, рассекли натянутые до звона путы сдержанности, вопль перешёл в давно, оказывается, рвущуюся наружу истерику, которая захлестнула с головой, сломила, сорвала, снесла, как половодье… Не знаю, сколько продолжался этот приступ. На меня накинули одеяло, формальным, успокаивающим жестом легла на плечи рука. Педагог, несмотря ни на что. Я всхлипнула, успокаиваясь. Уюта не было, простыня и подушка были влажными и прохладными от слёз и пота, оставалось только жадно впитывать тепло от прикосновения – примитивное физическое тепло, свойственное любому человеческому телу. И всё же под ложечкой тлел некий трепещущий сгусток жара, как память о том, что никогда не забудется, хоть и смутно…
*** Гарри, подлинный Гарри, улыбается чему-то своему, нас совершенно не касающемуся. Рон, напротив, на редкость мрачен и замкнут, чему я эгоистично довольна: по крайней мере, мой собственный уход в себя остаётся незамеченным. Мальчики, мальчики, знали бы вы, что я натворила. Зря вы научили меня нарушать правила: если уж от природы не дано, то и не дерзай. Я нарушила правила как-то чудовищно неверно. Разве к этому я стремилась: склонить, обмануть, заполучить любыми средствами? Нет, да, не знаю. Неужто действовать напрямую было бы хуже – пойти к Снейпу и рассказать о своих чувствах откровенно, неужели тем самым я бы поставила себя в более нелепое положение? В менее нелепое – точно. Но тогда бы я осталась без этой толики стыдных и чудесных одновременно воспоминаний, двойственность которая мешала мне в полной мере ощутить раскаяние за свой порыв. Потерять невинность. Стать не невинной. Двойное отрицание – утверждение; не потерять, а приобрести. Я неправильно потеряла и в ответ ничего не приобрела, кроме воспоминаний, пищи для иллюзий. Не невинна – not innocent, то есть nocent, восходит к латинскому nocere – «причинять вред».
Объективно прошло не более двух-трёх дней – не знаю, не хочу вспоминать. Для меня эти дни в недободрствовании, ночи в недосне были одинаково застланы бесконечным туманом сомнений, противоречий, неизбежного возвращения мыслями к той не укладывающейся в голове ночи. Я не могла не вспоминать тех сумасшедших событий – тем не менее, при малейшей попытке задуматься всерьёз о возможных их последствиях разум словно упирался в каменную стену полнейшего нежелания, жгучего стыда. Вопреки моим страшным домыслам, Гарри вернулся, как ни в чём не бывало, на своё место, а Снейп – на своё, история с изменением обличия казалась выдернутой из реальности, и там же, между реальностью и грёзой, продолжала беспомощно барахтаться я. На твёрдую почву меня вернул тот же, кто ранее выбил её из под ног. Его голос, приказывающий мне остаться, прогремел надо мной по окончании урока зелий (первого?.. Да, пожалуй, первого с той ночи). Я поймала на себе вопросительный взгляд Гарри, и впервые остро осознала, что едва ли не главным пострадавшим в сложившейся ситуации является он. В одну ночь его предали и друг, и человек, в которого он был влюблён. И Снейп, и я действовали целенаправленно и намеренно, будучи осведомлены о чувствах Гарри, но всё же оставляя их в стороне. Впрочем, как я спешу разделить ответственность: Снейпу-то, скорее всего, с самого начала чувства Гарри были откровенно безразличны. А мне? Шаги Снейпа, чёткие и уверенные, в отличие обычной бесшумной поступи, наводили на мысль, что он нарочно – и успешно – старается привлечь моё внимание. А я даже пропустила момент, когда мы остались одни. Ни страха, ни неловкости я не ощущала. Более того: я лгала, я предавала, я вела себя как последняя шлюха – и даже не могла похвастаться счастьем, что сама себя не узнаю. Мои поступки, может, и были для меня неожиданными, но чужими, навязанными со стороны не казались. Нет, я прекрасно узнавала саму себя. Познавала: себя – через него. Если перед кем я и ощущала стыд, то только перед Гарри. Если перед кем я и испытывала страх, то только перед самой собой. И если на кого я и могла положиться в этой вкривь и вкось пошедшей ситуации, то только на Снейпа, потому что готова была принять от него всё, что бы он ни предложил. – Полагаю, несмотря ни на что, я должен вам извинения, – в голосе его не было раздражения или презрения, и уже от одного этого на душе полегчало. Поставив на стол небольшой фиал, он добавил: – Также как вот это. – Что это? Я была уверена, что из его рук готова принять что угодно: яд, зелье забвения или Амортенцию, и, в принципе, выпила бы это что угодно, не задумываясь, не соизволь он ответить. Видимо, сказалась многолетняя привычка: с моей стороны – задавать вопросы, с его – отвечать на них. – То, что, да будет вам известно, настоящий джентельмен обязан предложить даме перед близостью, а не постфактум. Может быть, я даже машинально выпила бы зелье, ответь он прямо. Но загадка вполне естественным образом пробудила любопытство и вывела меня из состояния отрешённости. Я повертела зелье в руках, проверила на цвет, на запах. В памяти всплыла вдруг страничка полезных советов из какого-то старого «Ведьмополитена», ходившая пару лет назад по рукам; бородатый анекдот: «…мне готовить розовое или голубое?» – «С вами, молодой человек, только фиолетовое»…и вслед за догадкой меня буквально как молния поразила, ошеломила мысль. У меня может быть ребёнок. Каким образом эта логичнейшая мысль не посетила меня раньше? Я готова была рассмеяться и расцеловать Снейпа, вот только прекрасно понимала: предлагая мне контрацептив, он вовсе не чаял обрадовать меня мыслью о ребёнке. Всё-таки я не ошибалась: прямо или косвенно, он обязан был навести меня на решение, прояснить смысл всего, что между нами произошло. – Я не буду этого пить… – Я настаиваю, – перебил он меня. Зелье определённо мешало нам поговорить спокойно, кроме того, я немного опасалась, что Снейп попытается напоить меня им через силу, не вдаваясь в подробности. Поэтому я безапелляционно вылила контрацептив в раковину и, обернувшись, приготовилась отразить неминуемую бурю и затем продолжить разговор, но явно переборщила с жестом: Снейп вышел, не добавив ни слова, лишь в бешенстве захлопнул за собой дверь в подсобное помещение. Разговор недвусмысленно был окончен. Мне самой, честно говоря, больше всего хотелось убежать из класса, куда глаза глядят, но усилием воли я вынудила себя остаться. Я взрослый человек, в конце концов, и прекрасно осознаю, какую ответственность готова на себя взвалить. Ребёнок от любимого человека – пускай дешёвой, пошлой эту мысль считают те, кому никогда не выпадало такого счастья! Даже если этот человек и не отвечает мне взаимностью… …а как же тот трепетный, откровенный поцелуй в ладонь? Если не любит, то зачем целовать так – жарко-искренне, зачем касаться так беззащитно-нежно? Нет. Были моменты, которые не могли быть продиктованы притворством, которые в случае притворства были бы просто бессмысленны… Любит. Снейп вернулся в класс, со стуком поставил на кафедру ещё один фиал; холодно прищурившись, смерил меня взглядом. – Вы выпьете это, мисс Грейнджер, – произнёс он почти ласково. Почти с упоением. – Даже если мне придётся применить Непрощаемое проклятие. Но, если любит, то зачем тогда поступать так со мной, и с собой тоже? – Пожалуйста, не заставляйте меня, профессор. Не те, не те слова, но как же объяснить, как же растолковать, что всё не так банально?.. Снейп больше не злился – но, честное слово, лучше бы он злился, лучше бы дал понять, что происходящее задевает его не меньше, чем меня. Взамен он пустился в бесцветные наставления: «неразумно… морально недопустимо… неприятные последствия…». С каждым его словом, подобающим скорее викторианской старой деве, разочарование от неспособности объясниться перерастало в раздражение, хотелось закричать, выплеснуть возмущение ему в лицо. Вот только сложно было бы придумать что-либо более неуместное в моём положении, чем очередная истерика. – Как вам прекрасно известно, – я наконец собралась с духом и уставилась ему в глаза – пускай считывает мысли, эмоции, если сомневается, – я вас люблю, и поэтому беременность «неприятными последствиями» я не считаю. Я не отводила взгляда. Его глаза были холодны («Холоден», – эхом донёсся из воспоминаний беспомощный шёпот Гарри) и непроницаемы, как два чёрных зеркала, и я словно физически ощутила, как заледенело, сковало волю. – Как вы могли бы догадаться, я вам взаимностью не отвечаю и потому считаю обратное. Не любит! – почему я тогда должна убиваться? А если любит, тогда… тогда, значит, сам себя наказывает! Резким движением я откупорила злосчастный фиал и залпом проглотила контрацептив. Безвкусное зелье обожгло глотку как кислота, я выскочила из кабинета и бросилась к ближайшей уборной. Не заботясь о том, есть ли кто-нибудь по соседству, я захлопнула за собой дверь, и меня тут же стошнило. Рвало меня долго и основательно, вплоть до горькой желчи – и всё равно мне мерещилось, что ощущаю, как мерзкая отрава, бездушно-безупречно изготовленная рукой профессионала, успела-таки всосаться в кровь, пульсирует по жилам, растворяется, подтачивает, стерилизует, выводится с выступившим по всему телу потом, заковывает в кокон… Прерывисто дыша, я принялась умываться, расплёскивая вокруг воду от бьющей меня крупной дрожи. Пусть, молила я про себя, пусть он хоть раз ошибётся в рецептуре… Но не ошибётся ведь. Он одержим, он болен покаянием за ошибки юности, самоуничижением, страстью к самоуничтожению и уничтожению всего, с собой связанного. Человеку, который его любит, он способен принести в дар не жизнь, а только смерть.
Спохватившись и бросив взгляд на часы, я обнаружила, что на заклинания безнадёжно опоздала – урок подходил к концу. Кроме того, вещи мои остались в кабинете зелий, о возвращении куда не могло быть и речи. Отмахнувшись от донимавших меня тысячи «зачем» и «почему» я выпила зелье, отчего не попыталась сбежать, без настроения я побрела домой, то есть туда, где можно было отогреться, успокоиться, зализать раны: в Гриффиндор. Довольно. Сделанного не воротишь – а, с другой стороны, зелье могло и не усвоиться за несколько минут, и шанс у меня есть. Теперь остаётся только ждать, ждать и надеяться. Момент, когда я шагнула в странную переливчатую дымку, я заметила, но не сразу отдала себе отчёт в происходящем. Затем, запоздало, я запаниковала, выхватила палочку. Уловив неосторожное движение, метнулась вперёд, за угол, и наставила палочку в лицо нападавшему, хотя целилась примерно в грудь. Фергус Сейдхью ростом значительно уступал любому, от кого я могла бы опасаться нападения. – Извини, – неуверенно и неубедительно пробормотал он. – Я поджидал не тебя. – Не ври! – почти взвизгнула я, ещё не отойдя от испуга. – Что это за чертовщина? Кто тебя подучил? Рыжеволосый мальчишка вжался в стену, втянув голову в плечи и таращась на меня. Непонятная дымка оседала мельчайшей мерцающей пылью на одежде, бра факелов, раме ближайшей картины. Фергус промямлил что-то под нос, и, когда я переспросила: «Что это?», повторил громче: – Лунная пыльца. – Лунная пыльца? – память услужливо подсказала, что лунной пыльцой называлось какое-то средство для выявления чар, причём, достаточно редкое. – Настоящая лунная пыльца? Откуда?.. Ну-ка, выкладывай, что тут творится! – Ты… ты как-то странно ведёшь себя последнее время, – опустив глаза, тихо принялся объяснять Фергус. – Точно заколдованная. Вот я и решил проверить. Я с изумлением обратила внимание, как лунная пыльца осела на моём рукаве: ровно вдоль швов и манжета, где мадам Малкин заклинаниями подгоняла мантию. Зрелище было достаточно примечательное, но одежда волновала меня меньше всего. Присев на корточки, я перехватила смущённый взгляд Фергуса и на полном серьёзе поинтересовалась: – И как теперь определить, есть чары или нет? – Э… ну… Когда раз сглазили моего дядю, у него весь лоб был в пыльце, – он покраснел – почти как Рон – и с опаской, искоса разглядывал меня пару минут. Затаив дыхание, я следила за его взглядом, скользившим по моему лицу, рукам. – Ничего не вижу… Только тут, - он ткнул пальцем мне в плечо, в один из швов. – Правда ничего не видишь? – настаивала я, и, когда Фергус решительно помотал головой, не сдержалась: – Жаль. – Почему? – удивился он. – Что «почему»? – Почему тебе жаль? – О… – я не заметила, что произнесла замечание вслух. – Как тебе сказать… Знаешь, у меня правда… неприятности, и было бы совсем неплохо, если бы это в самом деле оказались чары или проклятие. – Finite incantatem, и дело с концом. Но, похоже, – я невесело хмыкнула, – так просто мне не отделаться. – Не всё можно снять Finite incantatem, – серьёзно возразил Фергус. – Знаю, знаю, я это так, образно. В смысле, что не всё можно решить волшебством, простым ли, сложным… Неважно. В любом случае, – я улыбнулась, – спасибо за заботу. Фергус пробормотал: «Не за что», – или что-то в этом роде. Отряхнув лунную пыльцу, сколько отряхнулось, в приподнятом этим из ряда вон выходящим происшествием настроении я отправилась дальше. – Я понимаю, о чём ты, – произнёс мне вслед Фергус. – Насчёт волшебства, то есть. Гостиная была почти пуста, за исключением нескольких первокурсников, сверстников Фергуса. Я не стала подниматься к себе, а обессиленно плюхнулась на пододвинутый к камину диванчик и, машинально убирая с мантии заклинанием остатки пыльцы, всерьёз задумалась над догадками глазастого мальчугана. Нет, я не заколдована. Ещё и ещё раз повторю: я не нахожу в своих поступках ничего, в корне противоречащего моим убеждениям. Заколдованные, к тому же, как правило, идеализируют предмет своей страсти. Я, напротив, прекрасно осознаю многие не самые лучшие качества Снейпа, и всё же… – Привет. Голос Джинни заставил меня вздрогнуть. Я совсем не заметила её появления. – Мне передали твои вещи. Ты забыла сумку на зельях. – Я?.. Ах, да, правда… – Ребята сказали, что тебя не было на заклинаниях, – с непонятной напористостью продолжала Джинни. – Да, я… Я умолкла, осознав, что так и не придумала убедительной причины задержки у Снейпа. Джинни терпеливо ожидала хоть какого-нибудь объяснения. Я хотела было не мудрствуя лукаво сослаться на неважное самочувствие, но вовремя спохватилась, что Гарри-то знает: меня остаться попросил сам Снейп. Гарри раскусит мою ложь в мгновение ока, а этого допустить никак невозможно. Только не Гарри. Гарри… – Он решил, что я опять экспериментировала. – Что ты что?.. Слушай, я не понимаю, – интерес Джинни, к сожалению, только возрастал. – Да, ты, наверняка, не знаешь. Как-то раз я на зельях решила применить, скажем так, кое-какие дополнительные знания. Было дело… («Даёшь!» – присвистнула Джинни.) Но Снейп заметил и устроил мне выволочку. А сегодня ему померещилось, что я опять работаю не по учебнику, и к тому времени, как я оправдалась, я себя не помнила, не то что вещей или расписания. – Хм… – Джинни пристально глядела на меня. Я также не отводила взгляда, стараясь даже не моргать. В какой-то миг я поняла, что Джинни подозревает, если не абсолютно уверена, что я лгу. Оставалось только сдерживаться, чтобы не сглотнуть, не вздрогнуть, не отвести глаз, не выдать себя иначе. Казалось, с минуты на минуту она спросит меня: «Что у тебя со Снейпом?». И в ответ я спрошу: «Что у тебя с Роном?». – Ты принимаешь слишком близко к сердцу его придирки, – прервав то ли воображаемый, то ли совершенно серьёзный поединок в гляделки, озабоченно высказалась Джинни, сжав на секунду мою руку. – Побереги лучше нервы, главная напряжёнка-то у вас ещё впереди. Соскочив с подлокотника, она убежала – яркие пышные волосы взметнулись и рассыпались по плечам – я едва успела крикнуть ей вслед: «Утешила, нечего сказать». Тут же в гостиную влетели взволнованные Гарри и Рон. Мне оставалось только перевести дух, что объяснение у меня наготове.
и вот странно что... правда, временно-растяжимый, о! период самосозерцания у Гермионы получается. Серьезный, основательный и продолжительный, хотя укладывается в теже рамки временныне, что и Снейпс'сюжетопереживания (и Гарри, и Рона) Странный, конечно же, для меня, и то только потомку, что визуально и мысленно постоянно сравниваю с первыми тремя частями и прихожу к выводу: они не лучше и не хуже, они просто другие. Может быть из-за разрыва во времени написания. И вот, что за дела. постоянно ловлю себя на мысли...Rendomski пишет:
цитата:
Казалось, с минуты на минуту она спросит меня: «Что у тебя со Снейпом?». И в ответ я спрошу: «Что у тебя с Роном?».
...что хочу посидеть поразмышлять почитать над pov Джинни) Особенно после вышеуказанной цитаты%)
Отправлено: 07.12.07 16:42. Заголовок: Naima Время и опыт,..
Naima Время и опыт, конечно, дают о себе знать, но перерыв между «масками» также и вторичен: мне самой требуется передышка, чтобы переключиться на другого персонажа, взглянуть с совершенно иной точки зрения. И я рада, что, похоже, это мне удалось .
Отправлено: 07.01.08 12:14. Заголовок: Молоко к завтраку по..
Молоко к завтраку подают холодным, таким холодным, что даже запотевают кувшин и стаканы. С утра, ещё не проснувшись до конца, не согревшись, его не то что пить не хочется – такое ощущение, что даже хлопья в нём съёживаются, не желая размокать. Я слегка подогреваю молоко перед тем, как залить хлопья. Это не просто ради комфорта – это почти ворожба, примитивное колдовство. Желание подогревать с утра молоко появилось у меня несколько дней назад, а я тщательно слежу за собой в поисках изменений, непривычных ощущений, возникающих из ниоткуда, прихотей – а вдруг это первые признаки? Я хочу, чтобы у меня был ребёнок. Вопреки малой вероятности забеременеть с первого раза. Вопреки выпитому зелью. Вопреки здравому смыслу. Две недели, нужно переждать всего две недели, поуговаривать свой организм – и женская природа даст однозначный ответ. – В субботу в «Трёх мётлах» – «Смешные вещички»! – Оба-на! Хочу! – Кто не хочет… – Я не хочу. Пижоны, ни слов, ни нот. Но в Хогсмид бы не отказался… – Ага. Дженет, ты своё письмо облила. – Фу! Откуда это натекло? – Не представляю. Возьми письмо, я уберу… Это… это… это из твоего письма, Дженет. Испуганный запинающийся голос говорящей заставляет меня повернуть голову в её сторону. Под лежащим на столе письмом с надорванным краем растекается тошнотворное ярко-алое пятно. Дженет неотрывно глядит на него огромными от ужаса глазами, затем начинает сдавленно подвывать. Вокруг стоит обычный гул. Кроме нескольких соседей Дженет никто ничего из ряда вон выходящего не замечает. Я пытаюсь побороть захлестнувшее с головой оцепенение. И тут наконец приятельница Дженет с нормальным девчоночьим пронзительным воплем вскакивает и выбегает из зала прочь. Поднимается сумятица, движение, действие. Я ничем не успеваю помочь – Дженет сидит по другую сторону стола – но её подхватывают, уводят. Профессора громогласно раздают указания. Девчонки, в основном, причитают, перешёптываются или рыдают. У мальчиков – Гарри, Рона, Невилла, Дина, Колина и прочих – тяжёлые насупленные взгляды, перекошенные в ненависти губы. У Джинни взгляд как у мальчишек. Директор приказывает немедленно разойтись по классам. На выходе из зала она догоняет Рона и всовывает ему в руки пару сэндвичей. Рон отнюдь не чёрств, но, что поделаешь, аппетит ему отказывает редко.
*** Умение играть в шахматы всегда представлялось мне одной из самых интригующих черт характера Рона. Ведь шахматы требуют отточенного логического мышления, просчитывания ходов и комбинаций. Но чтобы Рон думал дальше, чем на шаг-другой вперёд в повседневной жизни или блистал логикой? Может, виной тому была его излишняя эмоциональность, сводившая почти на нет ясность мысли, в противоположность даруемой шахматной доской отстранённости. Или не исключено, что Рон обладал некой шахматной интуицией, позволявшей ему играючи переставлять фигуры и болтать или заниматься какими-либо пустяками в перерывах, пока я корпела над своим ходом. Сегодня, однако, гипотетическая шахматная интуиция Рона занимала меня меньше всего. Позавчерашний эпизод в дверях Большого зала – невиннейшая, вроде бы, сценка, тем более на фоне разразившейся трагедии – стоял у меня перед глазами. Отчего-то именно этот эпизод казался недостававшим до сих пор кусочком головоломки, заставлявшим меня всё-таки склониться к мысли, что моих друзей связывают не только родственные отношения. Вероятно ли, что с таким мальчишеским взглядом, как у Джинни, думать по-женски можно только о любимом человеке? Рон беззаботно строит домик из карт для «подрывного дурака», но взгляд его направлен дальше. Теперь я отчётливо вижу, как он ловит каждое движение сестры, как опускаются белесые ресницы, когда она нагибается через ручку кресла за упавшим пергаментом. Я плохо разбираюсь в отношениях братьев и сестёр. В детстве мне представлялось, что ничего замечательнее, чем иметь брата или сестру, особенно близкого по возрасту, и быть не может. Я наотрез отказывалась понимать, когда друзья жаловались мне на старших или младших родичей, а то и шумно ссорились в школьном дворе. Меня возмущало, когда Рон бегал от Перси, клял близнецов или грубил Джинни. Лишь в более зрелом возрасте пришло осознание, что за всей этой мишурой скрывается глубочайшая привязанность. Каникулы у Уизли давали мне полнейшую картину семейных отношений. И, хотя я не могла бы однозначно сформулировать, в чём заключалась разница, я была уверена: отношения Рона и Джинни перешли в нечто совсем иное. Терзаемая подозрениями, за последние месяцы я неоднократно задавалась вопросом: а что, если мои предвидения оправдаются? – но всякий раз с инстинктивным отвращением гнала подобные размышления прочь (была – не была. Я переставила первую попавшуюся пешку. Глупость, но ничего лучшего в голову не приходило. Рон обернулся на писк фигурки «Почему я?», меньше, чем через минуту, сделал свой ход и вернулся к притворной сосредоточенности на карточном домике.). Что ж, теперь отступать некуда. То, что казалось лишь дурным сном, разворачивалось у меня перед глазами. Должна ли я попытаться образумить Рона, объяснить ему, что нельзя идти на поводу у эмоций, как я убедилась на собственном горьком опыте? Убедилась ли? И что я ему скажу? Чего, в сущности, преступного в неродственной любви между братом и сестрой? Нарушение традиций – пожалуй, только-то и всего, если не доводить до детей. Традиций, разумеется, глубинных, идущих от самой человеческой природы – но лишь традиций. Мало ли идущих от природы традиций нарушено цивилизацией? Так что намерения Рона менее аморальны, чем соблазнение любимого человека своего лучшего друга, сурово выговорила я себе. Рон, почти не глядя, добавляет карту, и домик с хлопком разлетается, колода карт взмывает над шахматной доской. Мигом выхватив палочку, я останавливаю карты над доской безмолвным заклинанием левитации. А ведь наша дружба началась с ссоры из-за этого заклинания, помнишь? – Не смотри так на неё, Рон, – тихо и строго говорю я, стискивая пальцы на белой ладье и неожиданно обнаруживая для неё удачное положение. Рон резко переводит взгляд на меня, краем глаза я вижу его испуг, беспомощность. Тают последние сомнения, что ничего небратского в его чувствах нет и быть не может. – Дурак дурака видит издалека, – улыбается он мне. Дыхание слегка перехватывает, но тепло его улыбки тут же растапливает напряжение. Я нахожу в себе силы заглянуть в его грустно смеющиеся ярко-голубые глаза и помимо воли улыбаюсь в ответ. Вот мы трое и выросли, у каждого завелись свои секреты и страхи, но также – готовность понять и простить. Рон первым отводит глаза, прерывает момент истины, уделяя непривычно долгое внимание шахматной доске, поэтому появление Гарри первой замечаю я. У Гарри странно застывший взгляд, лицо, неподвижное как восковая маска, перекорёжено вымученной улыбкой, а брошенная им фраза кажется многократно проигранной затёршейся записью: – Пошли, выпьем чаю. Мы послушно поднимаемся по лестнице гуськом. Я не знаю наверняка, что он сообщит, но несомненно нечто, чего мы не хотели бы услышать. В голове пусто и звонко, страх трепещет под ложечкой, придавленный замершим сердцем. – В эту пятницу. Нам не надо спрашивать, что. На миг я закрываю лицо, прячусь от его слов, как от порыва леденящего ветра. Затем, без лишних слов, мы трое одновременно обнимаемся. От ветра лучше прятаться так, всем вместе, плечом к плечу. Я была права. Гриффиндорского трио больше не существует. Нет больше троих детишек, сбившихся в компанию по воле случая. Есть трое взрослых людей, сознательно связавших свою судьбу друг с другом. И путь этот мы пройдём до конца вместе. Пускай не всегда рядом – но вместе. – Я боюсь. То есть, не волнуйтесь, я сделаю всё как надо. Но, можно, я сейчас немного побоюсь? – Само собой, приятель. И не стесняйся, говори всё, как есть, – заверяет Рон. Гарри гораздо храбрее меня. Я уже не боюсь. Потому что мне некуда больше бояться. Внутри лишь пустота и отчаяние. Я притягиваю Гарри к себе поближе, пытаясь окунуться в его страх, ведь в этом страхе – надежда, но, видимо, нарушаю некое равновесие. Гарри поднимает голову, мы распутываем объятия. Сожалеть поздно, и всё же хотелось бы мне пребывать в неведении, узнать о происходящем в последний миг, быть избавленной от этого тягостного ожидания. Но я осаживаю себя: я-то ладно, а каково сейчас Гарри, нервно расхаживающему туда-сюда? Однако он как раз не выглядит ни испуганным, ни подавленным. – Я даже рад. Наконец-то всё решится. Как в Судный День, – возбуждённо заявляет он. Не в силах подобрать слов, я лишь киваю в ответ, заражаясь его облегчением, разрешением, и тут раздаётся голос Рона: – Это что, маггловский фильм какой-то? Гарри с недоумением глядит на меня. Я отчего-то мучительно начинаю подбирать слова для объяснения, как летом пыталась ознакомить Рона с маггловской культурой… и вдруг, осознав нелепость момента, разражаюсь, синхронно с Гарри, смехом. Рон выглядит даже чуть обиженным. – Рон! Ты лучше всех! – Гарри задорно хлопает его по плечу. – Я хочу только, чтобы, когда всё это закончится, мы смогли бы также вот посмеяться, – добавляет он задумчиво. Я прилагаю все усилия, стараясь не показать внезапную смену настроения. Я догадываюсь, что нам с Гарри требуется одно и то же, чтобы по окончании всего так же искренне посмеяться.
Серпантином запутанных хогвартских коридоров я спускаюсь вниз не спеша, оберегая, словно трепетный огонёк свечи, тепло нашего смеха, надежды, любви, и малейшие сомнения в правильности моих теперешних действий тают, как снежинки над костром: увидеть Снейпа перед предстоящим сражением, увидеть его и показаться самой, извиниться, простить, пускай даже он, не церемонясь, выгонит меня прочь сию же секунду. Не могу сказать, что мне неважно, любит ли он меня, – будь мне неважно, мои чувства были бы не более, чем дурацкой эгоистичной прихотью. Другое дело, что, как бы сейчас ни сложилось, моя любовь любовью быть не перестанет. Дверь в его кабинет оказывается, вопреки ожиданию, не то что незапертой, но даже приоткрытой, что меня чуточку обескураживает. В щель между дверью и стеной виден сам Снейп, замерший у книжной полки. Я застываю на пороге, жадно пользуясь возможностью понаблюдать, запечатлеть, впитать в себя образ. Постояв там немного, Снейп вдруг вскидывается, будто приходя в себя после задумчивости, и принимается разбирать книги, складывать их в стопки на полу. В нём всё-таки чудится некое сходство с Гарри – хотя Гарри ни на миг нельзя представить разбирающим книги в подобный критический момент. Может, сходство мерещится оттого, что без обычной свободной мантии фигура профессора смотрится слишком худой, ломкой, нескладной, в движениях не хватает привычной сноровки; или же здесь, наедине, он считает себя вправе поддаться волнению? Присев перед камином, Снейп ворошит рдеющие угли, посылая в дымоход сноп искр, – вдруг резко встаёт и поворачивается ко мне. Неудивительно, что мне мнится сходство с Гарри, осознаю на миг я, глядя ему в лицо: губы сжаты, брови настороженно сдвинуты, но глаза выдают растерянность. Возраст у них сейчас одинаков: два дня до возможной гибели. Снейп молчит, застыв в полудвижении, словно внезапно скованный парализующими чарами, безоговорочно присваивая все права на неподвижность вокруг себя, и мне остаётся лишь действовать: двигаться вперёд или назад. Я выбираю вперёд и остановиться уже не могу, пока не подхожу вплотную, чересчур близко, чтобы заговорить, в самый раз, чтобы обнять, по-товарищески, как Гарри и Рона до него. Обычной боязни перед ним я совершенно не испытываю. Тепло, трепещущее вокруг меня, разливается, обволакивает Снейпа, и он, будто в самом деле ощутив эту животворную волну, обнимает меня в ответ. Я прижимаюсь щекой к колючей шерстяной ткани, и нечто более мудрое, чем мечущийся разум, абсолютно уверено, что правильнее и быть не может. Меня охватывает совершенно ни на что не похожее чувство гармонии. На миг возникает шальная мысль, что я попалась в ту же ловушку, в которую когда-то заманила его, на тот же трюк с Многосущным отваром – мысль возникает и исчезает. Мне безразлична личность человека передо мной – я без имён, без прочих суетных подробностей знаю, что нашла свою мифическую недостающую вторую половину.
– Побудешь со мной ещё немного? Невероятно тяжело заставить себя разомкнуть объятия, отделиться, снова привыкнуть слушать его слова, не ощущая вибрации в груди, дыхания на коже. – О чём речь? До чего же угроза смерти всё упрощает. И хотелось бы, чтобы отношения стали вновь сложными и живыми, как прежде, но, с другой стороны, что и говорить, порядочно меня эта сложность вымотала. Чуть-чуть тепла и близости – и уже тягостно отпустить его от себя даже в пределах комнаты, тревожно дожидаться возвращения. Я только рада скудному освещению: огню в камине – так проще учиться без напряжения смотреть Снейпу в лицо, в тёмные пронзительные глаза. В них надо заставить себя заглянуть, но оторваться потом невозможно. Прохладные твёрдые кончики пальцев слегка касаются моего виска, и я оцепеневаю, таю, теряю себя, лишь смутно догадываюсь, что я пребываю где-то между этим взглядом и этим прикосновением. – Будь на твоём месте любой другой, я бы заподозрил в его действиях – с учётом всего, что тебе пришлось вытерпеть от меня, – непроходимую глупость или безумие… Но тебе не свойственно ни то, ни другое… – его голос играет на моей обострённой чувствительности, как ветер на эоловой арфе. Я прижимаюсь щекой к его ладони, изнывая от необходимости обрести себя. Только там, где меня касается эта рука, ощущаю я своё существование… – Что ж, любви нередко приписывают оба этих определения. Только, пожалуйста, не надо меня больше лечить, – слова рождаются игриво, непринуждённо; так знакомо льётся беседа подобная танцу. – Не буду, – отзывается он. «Будь», – отзываются его пальцы, бережными касаниями вычерчивающие меня из эфира. – За свою жизнь я совершил немало ошибок, Гермиона, и заплатил за них дорого, но, клянусь, я совершил бы их все заново, если бы знал, что они предопределяют вот этот самый момент. «Живи», – приказывают его губы, нежно вдыхая жизнь в мои, его счастье и светлая печаль – мои счастье и светлая печаль, и само срывается с губ непривычное имя: – Северус, – тут я понимаю, что вправду застала не того человека, которого ожидала увидеть. Это не Снейп. Это Северус, представить жизнь без которого я теперь не в силах. – Не совершай самой непоправимой ошибки. Возвращайся. Северус качает головой, улыбаясь завороженно и обречённо. – Я реально оцениваю положение, Гермиона. – Пожалуйста. Я верну тебя – и я протягиваю руку, впервые отваживаясь попробовать на осязание его лицо: сплошь выразительные неровности и немного шероховатая от едва уловимой шетины щека. Я создам тебя заново, как ты меня. Он накрывает мою руку своей, прижимая, но не удерживая; прикосновение легко – но против судьбы упасёт ли даже железная хватка? – Вернись. – Знаешь, сейчас даже Тёмный Лорд со всей его армией не кажется достаточно веским аргументом, чтобы возразить тебе. Я знаю. Я знаю. Потому что не знаю, чтобы могло быть иначе – а я ведь мисс Всезнайка, так? – Ты вернёшься, обещаешь? – Обещаю. Склонившись ко мне, Северус скрепляет обещание долгим поцелуем, глубоким, жёстким, но не резким. Мужским. Возвращающим в реальность, где нет места абстрактным переживаниям, судьбе, именам, эфиру. Есть только мужчина… и невесть откуда взявшаяся женщина. Тут я понимаю одну вещь и не могу удержать смешка, хотя и смущаюсь после: – Я-то целую тебя впервые. Северус не отзывается. Некоторое время спустя он уходит куда-то вглубь комнаты. Я искоса наблюдаю, как он колдует над свечами, и больше не боюсь его отпускать, не опасаюсь очередной перемены настроения и намерений. Доверяю. Мы начнём всё с чистого листа, с новыми зрелыми чувствами и торопить событий не станем. Только у нас нет времени. Северус обещал вернуться, но нам обоим ясна цена его обещаниям. Тем более. Тем более, не стоит портить оставшиеся нам часы, минуты осознанием того, что у нас нет времени.
*** – Парвати, можно у тебя кое-что уточнить? Не знаешь, правда ли, что, если в солнцестояние вплести в волосы веточку омелы, сны будут вещими? – Омелы? Никогда не встречала такого поверия. Вот точно знаю, что… – Поверия? – перебивает её с весёлым возмущением Симус. – Поверия такого я тоже не встречал. Никакое это не поверие, а настоящее традиционное ирландское колдовство!
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 67
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
! Ну, а если серьёзно, то сердечно прошу прощения у всех, кому пришлось так долго ждать сего продолжения. Вам, ещё ждущим, вам, уже не ждавшим, а также тем, кто видит этот опус впервые – с любовью 
. 
!
. 
).
. Нет, не думаю, что кто-то из читателей менее человечен, просто менее склонен к 
Все ближе и ближе самый волнующий момент!!!! Даже не верится, что Гермиона вот так просто влюбится в Снейпа...
! 
. Просто скелетов в шкафу у Гарри, по плану, по окончанию фика особых не останется – он тут самый открытый, как ни странно, персонаж, а что-то новое в области снарри я написать не способна. Хороший каноничный снарри, в моём понимании, жанр уж слишком разработанный, слишком всё там схематично. А ООС не люблю 
. 
. 
. 
- участник сейчас на форуме
