Отправлено: 22.06.07 13:07. Заголовок: «О, дайте мне маску!», часть 4, макси, R, гет-слэш (продолжение от 7 января).
Автор: Rendomski (necromancer_renka (at) yahoo (dot) com) Бета: буду несказанно рада любой помощи. Но предупреждаю, что с моими бетами случаются странные вещи… Рейтинг: R Категория: гет-слэш. Жанр: драма / экшн. Главные герои: Гарри, Рон, Драко, Снейп и другие. Саммари: История об обычных хогвартских событиях глазами различных участников. Данная часть - PoV Гермионы. Маски… Мы все их носим. Иногда мы даже забываем и теряем ощущение, где кончается маска и начинается живая плоть, пока жизнь не даёт нам по морде, возвращая к неумолимой реальности… Иногда – забываем, что маску может носить и другой… Дисклеймер: все герои Дж. К. Роулинг принадлежат Дж. К. Роулинг и иже с ней. Хотя, полагаю, после моих измывательств можно было бы их уступить мне за пару процентов стоимости (правда, всё равно не потяну...). (Подробнее с дисклеймером можно ознакомиться здесь). Форма построения произведения, как взгляд разных персонажей на одни и те же события принадлежит великому Акутагаве. (Может и евангелистам... словом, я взяла у Акутагавы, а дальше пусть сами разбираются). А я что? Я просто маски примеряю... Отношение к критике: всячески причетствуется. Я подчёркиваю – всячески…
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: в нижеприведённом фике имеются сцены, содержащие гомо- и гетеросексуальные отношения, насилие, пре-инцест и прочие недетские вещи. АУ в отношении шестой и, как я догадываюсь, седьмой книги. Если вас уже тошнит – не портите себе здоровья дальше. Остальным – приятного чтения! В качестве канона я признаю книги, только книги и ничего кроме книг Дж. К. Роулинг. Совпадения с интервью, Лексиконом, официально признающим педофилию древом и проч. случаются, но не обязательны.
ПРИМЕЧАНИЕ автора: если будет проводиться конкурс на долгострой фэндома – предупредите ! Ну, а если серьёзно, то сердечно прошу прощения у всех, кому пришлось так долго ждать сего продолжения. Вам, ещё ждущим, вам, уже не ждавшим, а также тем, кто видит этот опус впервые – с любовью .
Профессора МакГонагалл и Флитвик навестили нас сразу после Рождества. Я нервничала едва ли не до тошноты, однако ритуал как таковой оказался не слишком сложным. Вот подготовка к нему стоила немалых хлопот и заняла целый день. По ходу подготовки выяснилось несколько любопытных вещей. В частности, несмотря на то, что по документам дом принадлежит отцу, чары выявили как хозяйку маму («А я всегда это знал», – отмахнулся папа, выглядя, тем не менее, слегка уязвлённым). Родители на уговоры по поводу чар поддались не без труда. Папа даже пошёл на то, что раскрыл мне свой секрет. Вечером после нелёгкого разговора, во время которого согласия мне так и не удалось получить, отец пригласил меня к себе в кабинет и запер дверь. Включив, как заправский шпион, музыку погромче, он достал из сейфа увесистую на вид коробку. Внутри оказался пистолет и набор патронов к нему. – Я после всех твоих приключений прошёл-таки всю эту канитель: проверки, бумаги, курсы – и получил разрешение на оружие. Только Лиз ни слова, ладно? – доверительно сообщил папа и протянул пистолет мне. Я вздрогнула, когда рукоять холодной тяжестью удобно легла в ладонь. – Не бойся, он не заряжен. Не положено. Я сжала пальцы вокруг рукояти, подхватила другой рукой нырнувшее было вниз дуло и отвела, от греха подальше, в сторону, невольно двигаясь в такт Дженис Джоплин. Нет, вот чего, а страха я не ощущала. Напротив, тяжёлое поблёскивающее тёмным металлом оружие в руках придавало уверенности, дерзости. У меня не было сомнения – если возникнет нужда, я выстрелю, не раздумывая. Точнее, испугаюсь и тут же выстрелю, а лишь потом стану разбираться в обоснованности своего шага. «Это чувство уверенности, эта готовность – из-за отсутствия привычки к оружию», – подумалось мне. – «От слабости. Поэтому слабому давать в руки оружие нельзя. А папа, честно говоря, тут отличается от меня ненамного». – Как ты считаешь? – без особой надежды на моё согласие, осторожно спросил он, – Может, этого достаточно. Обойдёмся, ну, без твоего колдовства? Я положила пистолет в коробку, в специальное углубление по форме. Поёжившись, мимоходом представила, как папа несётся в свой кабинет, отчаянно, путая пару раз код, открывает сейф и, роняя патроны, пытается трясущимися пальцами затолкать хоть пару… Встав на цыпочки, я поцеловала его в щёку и предложила в ответ: – Давай вот до «этого» как раз и не доводить. Профессоров родители встретили поначалу настороженно, но довольно скоро – вернее сказать, я поразилась, насколько скоро – нашли общий язык, вопреки всем различиям и, казалось бы, отсутствию взаимных интересов. Строгость и деловитость профессора МакГонагалл произвела впечатление, а профессор Флитвик и вовсе оказался на редкость искусным и увлекательным собеседником. Готова поклясться, мама даже не удержалась от лёгкого флирта, что не ускользнуло от внимания тут же нахмурившегося папы. К счастью, эта малость не помешала родителям расстаться с гостями в самом благодушном настроении. Только я никак не могла отойти от волнений по поводу проведённого наконец ритуала, нервно проглотила похвалу профессоров и чудом не пропустила мимо ушей сообщение о следующем визите в конце каникул с целью проверить, как действуют чары. – Не забудь в другой раз выйти встретить своих преподавателей, – рассмеялась мама, запирая за гостями дверь, – а то так и придётся им слоняться вокруг. Придётся, придётся, детка, вот увидишь! Только не забудь надписать нам побольше визиток для друзей. Впрочем, к вопросу безопасности мама отнеслась не менее серьёзно, чем папа. С одной стороны, мне удалось избежать кучи походов по магазинам и неизменных скучных рождественских вечеринок у знакомых. С другой стороны, уломать обоих родителей отпустить меня на Диагон-алею стоило труда, несмотря на согласившуюся сопровождать меня Тонкс. Хотя Тонкс, конечно, не производит впечатления надёжности – по ней никак не скажешь, что она старше меня на целых восемь лет и, тем более, аврор, с которым надёжно, как за каменной стеной. Несомненно, мне требовался ряд школьных принадлежностей, особенно в связи с запретами на походы в Хогсмид, но прежде всего покоя мне не давало тревожное сновидение. Тщетно я пыталась списать увиденное на проблемы с друзьями, с Энтони, на прочие переживания. Навалившееся назойливое беспокойство пересилило и разумные доводы вроде «подождать до школы и библиотеки», и волнения родителей, и чувство вины за причиняемое Тонкс неудобство. Впрочем, с последним Тонкс разделалась живо. Она непринуждённо тараторила, шутила и ничто не указывало на то, что для неё эта прогулка – нечто большее, нежели повод пройтись по магазинам, посидеть в баре и поглядеть «для разнообразия на человеческие лица вместо коллег и задержанных». Непосредственность Тонкс сгладила испытываемую мною неловкость за то, что её общество, на котором я сама настояла, мне отчасти в тягость – во всяком случае, в книжном магазине. Улучив момент, когда моя чересчур добросовестная телохранитель отвлеклась на стенд с прессой, я исхитрилась сунуть нос в один-другой справочник по снам из тех, что выглядели посолиднее остальных. Расхрабрившись, я достала третий, но Тонкс уже оказалась тут как тут. – Кошмары? – с сочувствием поинтересовалась она. – Ты, помнится, относилась ко всякого рода гаданиям достаточно скептически. – Да, – поспешила согласиться я и по наитию бросила встречный вопрос: – Знакомо? Тонкс кивнула, помрачнев. Вопрос, само собой разумеется, был почти риторическим. Кому, как не ей: аврору, члену Ордена Феникса – было терзаться кошмарами? За себя, за Рема, за друзей… После нашего похода она уговорила меня посидеть часок в «Дырявом котле» и там в порыве неожиданной для меня откровенности рассказала ошеломляющую историю: – Дело было в конце июня, – начала Тонкс, потягивая через трубочку коктейль ядовито-зелёного цвета, до рези в глазах контрастирующий с её обычной розовой шевелюрой, – когда была выявлена утечка информации о пророчестве и Гарри только-только переселили на Гриммолд Плейс двенадцать. Я вернулась ни свет, ни заря с ночной операции и в прихожей обнаружила цепочку кровавых пятен и отпечатков ног, ведущих в глубь дома. Я бросилась по следам, и уже на лестнице меня настиг донёсшийся сверху истошный полукрик-полувой. Дверь нашей с Ремом спальни, куда меня привели следы, была распахнута, и я влетела туда в полной боевой готовности. В тот момент я не думала ни о каких лунных фазах: услышанный мною вопль вполне мог принадлежать нечеловеку. Рем лежал на спине посреди спальни с перекошенным от боли лицом. Бледный и совершенно сбитый с толку Гарри, двигаясь как во сне, медленно разрезал заклинанием на Реме одежду и отбрасывал пропитанные кровью ошмётки в сторону. Я бесцеремонно оттолкнула его и, упав на колени, взялась за дело сама. Рем жалко попытался улыбнуться, пробормотал что-то вроде «…не хотел…» – я рявкнула, чтобы он заткнулся и стиснул зубы, не хватало ещё прикусить чего-нибудь. Я была совершенно не настроена на выслушивание прощальных речей. На груди Рема зияла сплошная рана, словно грубо содрали кожу с изрядным количеством мяса. Крови было страшное количество, и она продолжала сочиться толчками – явно был повреждён крупный сосуд. Бегло осмотрев рану, я наложила кровеостанавливающее заклятие, затем осторожно взялась за очищение раны и содрогнулась – заклятие не подействовало. Равно как и обезболивающее, заживляющее, восстанавливающее – я перебрала чёртову уйму. Гарри притащил аптечку – зелья также не возымели должного действия, изредка лишь обнажённая плоть пузырилась, и Рем со стоном корчился. Всё указывало на специфическое магическое происхождение раны. Пришлось-таки разговорить его, и в ответ он прохрипел: «Серебро». Я вцепилась себе в волосы, готовая в любую минуту глупейшим образом разреветься в отчаянии: живу с оборотнем и не имею ни малейшего понятия о том, как обращаться с ранами от серебра. Затем меня осенило: надо просто нейтрализовать волчье начало. Я остановила кровь по-маггловски, с помощью ремня, и залезла в секретер Рема, помня, что он держит у себя запас компонентов для аконитового зелья, но нашла даже кое-что поинтереснее: бутыль с остатками зелья готового. С дна поднялся густой осадок, что-то брякнуло. Тут наконец я сообразила, что полнолуние было аккурат недели две назад. – Серебро? Какое, к демонам, серебро?! – завопила я на грани истерики. Рем не ответил, его трясло от шока и потери крови. Сдержав себя, я принялась хотя бы обеззараживать рану. К счастью, один человек с головой в доме всё же нашёлся. Гарри догадался связаться с Дамблдором, и тот явился, даже не переобув домашних шлёпанцев. С раной он разобрался так, будто врачевать оборотней ему доводилось едва ли не ежедневно, попутно спокойно разъясняя и комментируя свои действия (мне казалось, что я не столько воспринимаю содержание разговора, сколько этот спокойный тон, однако несколько дней спустя я напрягла память и с удивлением поняла, что прекрасно помню каждое слово). По окончании виновник переполоха был погружён в незаслуженно мирный сон, а мы взялись за выяснение обстоятельств эксцесса. Гарри знал немногим больше моего. Разбуженный шумом, он застал только что вернувшегося Рема на пороге спальни. Тот приказал не приближаться – казалось, что он вот-вот начнёт преображаться – но через несколько минут Рем повалился навзничь, и Гарри благоразумно пренебрёг словами учителя. Дамблдор осмотрел комнату: быстро, но очевидно не упуская ни единой мелочи. Во всяком случае, на брошенную мною бутыль он обратил внимание незамедлительно. Поднял, глянул на свет – к тому времени уже полностью рассвело, – взболтал, прислушался, перелил зелье в стакан, а остатки выплеснул прямо на стол. Вместе с жидкостью выскользнул небольшой плоский кругляш. – Spegils-steinn, – объявил Дамблдор, поизучав загадочный предмет минут пять, и протянул мне. – Исландский зеркальный камень, довольно редкая вещь. Способен изменять волшебные свойства на противоположные. – Он сделал из аконитового зелья… оборотневое? – сообразила я. Вопрос «Зачем?» разрешился ещё до пробуждения Рема. Из источников в стане Пожирателей смерти прошли слухи, что несколько их людей попали в засаду, и кое-кто даже погиб, в том числе – Питер Петтигрю. О прочем не стоило труда догадаться и без подсказок Рема. Он состряпал оборотневое зелье, через каких-то знакомых оборотней подбросил ложную информацию и спровоцировал своего бывшего приятеля устроить на него засаду. Пожиратели не ожидали столкновения не просто с волшебником, а с волшебником, обладающим не в полнолуние реакцией и беспощадностью опаснейшего хищника. Рем мстил: за Джеймса и Лили, за Сириуса. С Петтигрю он сцепился врукопашную, но даже колдовское серебро не помешало ему довести дело до конца… Тонкс умолкла. Я, казалось, приросла к стулу, как громом поражённая. – Лицемер, – наконец брякнула невпопад я, сдерживая слёзы. – Меня он так усердно учил забыть прошлое. – Да, он такой, – Тонкс вымучила улыбку. – Но знаешь… Именно после этого случая я убедилась, что Рем – как раз тот, кто мне нужен. Мне известно, как он боялся и стыдился зверя в себе. Но он смог не только одолеть его, но и сжиться со своей тёмной половиной, воспользоваться ей – и не поддаться, совершить убийство и остановиться. Вот эта его уверенность мне нужна как воздух. Я боюсь – не столько погибнуть, сколько потерять себя. Не суметь остановиться. Поддаться худшему, что во мне есть. – Ты сможешь, – уверенно заявила я. – Ты осознаёшь опасность, а это уже немало. – Хочется верить, – у Тонкс был непривычно усталый, постаревший вид. – Знаешь, мне почти не с кем поговорить на подобные темы. Странно и не вполне нормально, что меня понимаете, вы, дети: ты и твои друзья. – Моему другу тоже предстоит убийство, – понизив голос, ответила я. Мысленно же добавила: «Пожалуй, не случайно, что он оказался рядом с такими людьми: осознающими необходимость остановиться. Не поддаться худшему. Потерять себя.»
За подобными тяжеловесными проблемами мои личные неурядицы, к сожалению, никуда не делись, а напротив, терзали всё пуще, будто рассудок пытался укрыться за ними, уйти в нормальную жизнь. Придя в себя после беседы с Тонкс, я снова принялась за толкование своего дурацкого сна. Немногие сведения, надёрганные из справочников в магазине, помогли не особо. На «лестницу», к примеру, они выдавали пояснения вроде «восхождения адепта на пути к познанию». Попавшийся под руку родительский учебник по психоанализу соотнёс лестницу в сновидениях с сексуальной неудовлетворённостью, с чем я согласилась куда охотнее. Тем более, что я начала всерьёз задаваться вопросом, нормальны ли мои неудачи с юношами. Да и неудачи ли? Неудачами мои сверстницы скорее склонны именовать недостаток внимания со стороны молодых людей, на что я жаловаться никак не могла. И с Виктором, и с Энтони отношения не складывались главным образом по моей инициативе. Что же касается истории с Сириусом – разве можно расценивать это романтическое увлечение как полноценное чувство? Может, стоит сейчас пересилить себя, перетерпеть трудности, и окажется, что мнимый конец любви был только временным кризисом? Но я не умею притворяться и врать. Или это не ложь, а и есть то, что называют кокетством, флиртом? Может, у меня просто не женский склад ума? А вдруг я вовсе фригидна?! Тем временем, нечто странное творилось с книгами, точнее, с моим отношением к ним. Меня совершенно взяла врасплох немыслимая проблема: я не могла подобрать ничего для чтения. Уроки, задания, рефераты были закончены на диво быстро. Дальнейшая программа была давно изучена, да не так уж много нам и оставалось: значительная часть последнего семестра уделялась повторению и подготовке к Т.Р.И.Т.О.Н., а повторение показалось вдруг до невозможности пресным и скучным. Художественная литература пестрела болезненными ассоциациями. Ивлин Во и ряд других были отвергнуты из-за войны, Рушди – из-за воспоминаний о злосчастном споре в библиотеке, любимый мамин Прэтчетт – из-за волшебников и ведьм, а, обнаружив в первых же строчках романа Хайсмит имя главного героя, Тома Рипли, я едва не выронила книги. – Это тебе рано и вредно. А Лиз всё равно утверждает, что интересно это только мужчинам, – авторитетно заявил папа, отбирая у меня «Дневник Бриджит Джонс». Ну да, конечно, стоит ли упоминать, что он просто сам его ещё не дочитал? Помучавшись с неделю, я наконец обрела покой с «Миром Софии» Гордера. Не скажу, чтобы книга произвела на меня особое впечатление в плане сюжета, но ясным языком изложенный краткий курс истории философии меня увлёк необычайно. На его фоне даже наивное и по-скандинавски сентиментальное повествование о взрослом учёном, принимающимся вдруг обучать незнакомую девочку, стало казаться вполне гармоничным. А конец и вовсе позабавил перепевом моих беспокойств насчёт личной жизни. «И в самом деле», – размышляла я, запивая последние страницы карамельным чаем. – «Распереживалась – а из-за чего? Только из-за того, что принято, чтобы к восемнадцати годам у тебя был «кто-нибудь», а ещё лучше – «что-нибудь с кем-нибудь». А зачем мне «кто-нибудь»? Разве нормальному человеку и впрямь хочется быть «кем-нибудь для кого-нибудь», ради взаимно проставленных галочек? Вздор. Помешательство. От личности нужно исходить. Вот встречу интересного человека, тогда и задумаюсь, хочу ли влюбиться, не в абстрактного «кого-нибудь», а именно в него. А влюбиться – да что нам стоит? Захочу, и влюблюсь в кого угодно. Хоть в професора Снейпа. А что – хорошего о нём последнее время доводится немало слышать, даже от Гарри.» Я хмыкнула от собственной же шальной мысли и вернулась к книге.
Пост N: 45
Зарегистрирован: 15.09.06
Откуда: Россия, Москва
Отправлено: 05.09.07 16:29. Заголовок: Re:
Я помню, когда появились первые обновления этого фика - на дайриках много писали по этому поводу. И вот меня несказанно удивляет отсутствия отзывов здесь. Rendomski Спасибо вам :) Первые три части прочитала практически взахлеб. Но эта нравится, пожалуй, больше всего. Очень интересные моменты с "библиотечным кружком" и их восприятием идей УС. Ну и Гермиона - просто замечательная.
*** Каждому, наверняка, снились драматичные сны, переходящие во вполне обыденные события наяву: рухнувшая с потолка и придавившая тебя глыба оказывается развалившимся поперёк груди котом или в ходе последовательных приключений сработавшая сигнализация переходит в звонок будильника. На первый взгляд от подобных совпадений веет мистикой и предвидением, психологи же в данном случае дают довольно простое объяснение: успевший почувствовать, но ещё не осмысливший происходящее наяву мозг за доли секунды до пробуждения воссоздаёт в обратном порядке логическую цепочку событий, способную обосновать новые ощущения. Умом я понимаю, что захлестнувшая меня с головой влюблённость (любовь? страсть?) в профессора Северуса Снейпа возникла не в незапамятные времена, а никак не раньше возвращения с зимних каникул, и то не сразу по возвращении, а некоторое время спустя. Уж точно не меньше недели прошло, когда я заметила за собой определённую неловкость в присутствии профессора, и у меня ещё хватило самоиронии подтрунить над собой: что ж, ему не чуждо сходство с предыдущими моими увлечениями. Выразительная некрасивость Виктора, романтический ореол Сириуса, интеллект Энтони, маскируемая резкостью стеснительность Виктора, отчуждённость Сириуса, азарт и увлечённость Энтони… и вдруг земля ушла из-под ног, всё перевернулось вверх тормашками. Оказалось, что нет, ведь это его черты я до сих пор искала в других, обнаруживая лишь детали, осколки, кусочки мозаики, до сих пор не складывавшиеся в единое целое. Осознание любви пришло не сразу, украдкой, а когда пришлось принять её как данность, восприятие предыдущих событий оказалось искажено её призмой – поди разбери, было ли на самом деле так, как представляется, или только хочется, чтобы в событиях просматривалось некое предвидение любви. Каждое воспоминание в той или иной степени словно было связано с ним, везде обнаруживались следы его присутствия, мыслей о нём. Поначалу я несмело собирала отдельные факты, как бусины, а в один прекрасный день оказалось, что он был самой нитью, на которую была нанизана вся моя жизнь. Снедало искушение узреть некий высший смысл в каждой случайной встрече, в каждом совпадении. К примеру, когда по возвращении с каникул я, отводя глаза, путанно объяснялась с Энтони, что «ничего у нас не выйдет», объяснение было прервано пронёсшимся по коридору и снявшим баллы с подвернувшегося ему под руку ученика профессором. Объективно судя, подобных встреч с профессором за школьные годы было не счесть, да и разговор с Энтони не был единственным, так отчего бы им было и не совпасть, – а сердце всё равно ёкало при воспоминании. Я высмеивала, гнала от себя эти абсурдные размышления, пыталась убедить себя, что заигралась, довыдумывалась. Выдумки выдумками, но мне стало сложно даже произносить его имя, как вслух, так и в мыслях, словно в имени его таилась своеобразная магия. Может, не зря влюблённые придумывают друг для друга дурацкие прозвища? Что ж, ни имени, ни прозвища мне не требовалось – я и так знала, кого подразумеваю, думая о «нём». Фраза «я любила его всю жизнь, просто до нашей встречи не догадывалась об этом» перестала казаться дурацким штампом из слащавых любовных романов. Я переосмысливала всё, что мне было известно о нём: слухи-сведения-догадки о его жизни, его отношения с коллегами, с учениками и с доверенным ему факультетом, в частности (был ли он для своих подопечных авторитетом? Помехой? Просто ещё одной фигурой в запутанных слизеринских интригах? Не секрет, что многие слизеринцы поддерживали Волдеморта – что им было известно о профессоре, каким слухам верили они?). Особое место, безусловно, занимали отношения профессора с Гарри. Поведение Гарри в целом разительно изменилось, порой прямо неуютно становилось от его непривычной серьёзности и сосредоточенности. Несмотря на дополнительную нагрузку, к обычным школьным предметам он стал относиться ответственнее, а к зельям – ответственнее вдвойне. То ли причиной было достигнутое какое-никакое, а понимание с ненавистным прежде преподавателем, то ли Гарри пытался хотя бы в классе компенсировать продолжающиеся неудачи на индивидуальных занятиях. Профессор, в свою очередь, хотя и сохранял традиционное демонстративно-враждебное настроение, тоже, нет, нет, да не сдерживал порывов определённой приязни. Помню, как-то мы готовили эликсир Дженнингса: сложное зелье, свойства и эффект которого изменяются от малейших вариаций в процедуре приготовления. Отсчитав необходимое количество капель тинктуры тисовых ягод, я напряжённо следила за изменением цвета. Неслышно остановившийся у меня за спиной профессор вдруг спросил: – Сколько раз и как размешивать? – голос его прошёл рябью по всем нервам, будто он не задал простой вопрос, а резко провёл костяшками пальцев по позвоночнику. Я содрогнулась, схватила стеклянную палочку для помешивания, задумалась, затаив дыхание, и с облегчением ответила: – Никакого помешивания. Никак не прокомментировав мой ответ, он прошёл дальше. Сердце колотилось где-то в районе горла. Выпущенная из рук палочка зазвенела, покатившись по парте. Гарри, бросив за спиной учителя взгляд на мой стол, быстро записал на полях учебника замечание. Я лишь уставилась в котёл, где по поверхности жидкости пошли описанные в книге «цвета болотной тины правильные концентрические окружности». У меня мелькнуло подозрение, что инструкции были даны Гарри намеренно. Возможно, я ошибаюсь. Возможно, это сейчас я делаю слона из мухи, раздуваю незначительное происшествие, как и другие мелочи, потому что вскоре произошло нечто вовсе из ряда вон выходящее. Однажды вечером, вернувшись с занятия у профессора, Гарри незаметно, по стеночке скользнул в спальню мальчиков. Особенного в этом ничего не было: Гарри часто возвращался вконец измотанным, будучи не в силах взяться за что-либо ещё. Через некоторое время в гостиную спустился Невилл, озадаченно-хмурый, и, пробравшись к общавшемуся с квиддичной командой Рону, шепнул тому на ухо нечто, заставившее бравого капитана наспех распрощаться с командой и унестись наверх. Я встревожилась и, также не мешкая, исхитрилась избавиться от Элейны Джиггер, увлечённо расспрашивавшей меня о маггловских средствах передвижения, и отправилась выяснять, что стряслось. Открыв дверь в спальню, я тут же уловила характерный дух спиртного. Захваченный врасплох Рон, ругнувшись, попытался спрятать бутыль огневиски и кружки за тумбочкой, но я неодобрительно покачала головой и пригрозила: – Вытаскивай, вытаскивай, а то в воду трансфигурирую. – Тебе плеснуть? – ядовито осведомился Рон, вытаскивая бутыль обратно. Я зашла и заперла за собой дверь. Гарри пластом лежал поверх одеяла, даже не сняв ботинок, и довольно улыбался. – Мальчишки. Поймите же, что одно дело – позволить себе чуть расслабиться в приятной компании и совсем другое – заливать алкоголем проблемы. – Да ты у нас эксперт, я погляжу! – Прекратите, – потребовал Гарри совершенно ему несвойственным развязным тоном. – Гермиона, не занудствуй. У меня нет никаких проблем, а компания – лучше не бывает. Я выдернула у Рона бутыль, пустую почти на две трети. – Вы когда успели? Гарри, или это ты по собственной инициативе? Ну, знаешь, не ожидала. Гарри прыснул со смеху. Рон, напротив, посерьёзнел и, проверив дверь, добавил для верности Небеспокойные чары. – Слушай, тут, правда, никто не пьянствовал. Я, так, символически… А Гарри – Невилл говорит, что налил ему, может, на полпальца, а того вдруг развезло. – Невилл?! – Это его виски, – услужливо пояснил Гарри. – Поставьте бутылку к нему, мне больше не надо. Ойй… хорошо. Так. Дисциплина определённо была делом десятым – прежде всего требовалось разобраться в сути происходящего. – Гарри, – мне не нравился лихорадочный блеск в его глазах. Я присела на край кровати и проверила его лоб. Температура, если и была, то небольшая. – Ну зачем тебе вообще понадобилось пить? – Для конспирации, – Гарри улыбался, не переставая. – Невилл решил, что я подхватил простуду и предложил… лекарство. – Класс, – Рон пристроился на другой стороне кровати. – Мистер шпион, наши однокурсники уже уверены, что тебе прямая дорога к Помфри. – Хреновый из меня шпион, – Гарри мечтательно уставился в потолок. – Ничего у меня не выходит. Ничегошеньки. – Конкретно он задолбал тебя сегодня, – мрачное замечание Рона заставило Гарри расхохотаться прямо до слёз. Происходящее тревожило меня всё больше. – К сожалению, нет, – выдавил он в промежутке между приступами смеха. – Гарри, я всё-таки отведу тебя к мадам Помфри. Или лучше сразу к Снейпу, сам натворил, сам пускай и разбирается. – Лучше к Снейпу, – подхватил Гарри. – Мадам Помфри, боюсь, ничем мне не поможет. – Никакого Снейпа, – отрезал Рон, недобро прищурившись. – Его-то тебе только и не хватало. – Никакого Снейпа, – Гарри опять уставился в потолок. – Или Снейп в высокой концентрации. Такой, чтобы отбило всякую восприимчивость. Чтобы частицы Снейпа сами себе мешали действовать. И никакого алкоголя. Алкоголь растворяет Снейпа, доводя его концентрацию до активной. Похолодев, я попыталась было уговорить себя, что бред Гарри вовсе не напоминает сумбур в моей собственной голове. Однако Гарри, внезапно сев, резко обхватил нас обоих за плечи, так, что мы трое едва не столкнулись лбами, и выпалил: – Я люблю его. Чёрт, да ещё недавно я бы сам решил, что свихнулся! – он без сил откинулся обратно на подушку, снова разъединив тройственное существо, в которое мы на миг было превратились. – Но это вышло так само собой… – Ну и ладно, – пробормотал с довольно ошарашенным выражением Рон некоторое время спустя, пока я гадала, Гарри или я произнесли только что прозвучавшие слова, и не сошла ли я просто с ума. – Раз уж так вышло… И тогда я поняла, что нет. С ума сошли все. – Вы – самые лучшие друзья, – блаженно просиял Гарри, полуприкрыв глаза… – Ведь это наверняка зелье, – произнёс Рон, когда мы, уложив Гарри спать, спустились в гостиную. С веснушчатого лица его никак не сходило ошарашенное выражение. – Зелье? – язык и губы, не говоря уж о рассудке, плохо слушались. Я желала лишь отделаться от приятеля побыстрее и в одиночестве привести чувства и мысли хоть в какое-то подобие порядка. Но у Рона имелся ряд собственных навязчивых идей. – Ну да. Скользкий гад, скорее всего, прибегнул к зелью, а не к чарам, как ты считаешь? Или зелье – это слишком очевидно? – Я… – Что с Гарри? – поинтересовалась проходившая мимо Джинни, чересчур весело для предполагаемо не слишком весёлого ответа. – Жуткий насморк, – Рону, естественно, понадобилось назвать недомогание, симптомов которого за Гарри никак не наблюдалось. – А на вас поглядишь – бубонная чума, самое меньшее. Или вы не об этом?.. Ладненько, не мешаю, – игриво улыбнувшись, Джинни затанцевала прочь. Рон непроизвольно шагнул вслед за ней. …нет, Рон, я же наблюдала за вами, вы же не… …отчаянно вцепилась ему в руку, как в том ненормальном сне, Боже мой… …только в отличие от сна я не повела его за собой, а отговорилась, что лучше обсуждение Гарри отложить – утро вечера мудренее, а я устала, а завтра рано вставать… И наконец в спальне, оставшись в долгожданном одиночестве, я смогла дать волю чувствам. Я смеялась не хуже Гарри и рыдала, а затем, умывшись, долго облегчённо улыбалась. Я не влюблена в профессора Снейпа. Я никоим образом не влюблена. Я просто наслушалась речей своего влюблённого друга, не понимая, что он пытается рассказать мне о своей любви. Я не сошла с ума. Я свободна. Вот что подсознание пыталось сообщить мне этим сном! (И домыслы о Роне и Джинни – такая же глупость, как и моя придуманная любовь!) Я заснула со счастливой улыбкой, зная, что утром начнётся новая, точнее, прежняя нормальная жизнь. Я верила в эту иллюзию, пока на следующий день за обедом не встретилась на миг глазами с профессором.
R-Key Спасибо за то, что не постеснялись просто зайти сказать спасибо. Мне очень приятен любой отзыв .
TaiD Ура! Постараюсь не устать писать !
Знаете, а вот ПОВ Гарри я и не планирую, пока что, во всяком случае . Просто скелетов в шкафу у Гарри, по плану, по окончанию фика особых не останется – он тут самый открытый, как ни странно, персонаж, а что-то новое в области снарри я написать не способна. Хороший каноничный снарри, в моём понимании, жанр уж слишком разработанный, слишком всё там схематично. А ООС не люблю .
Пост N: 43
Зарегистрирован: 29.06.06
Откуда: Россия, Саратов
Отправлено: 30.09.07 14:06. Заголовок: Re:
жуткий насморк и бубонная чума...это характерно. В том смысле, насморк для читателей, бо осень на дворе, а чума в любых ее проявлениях для влюбленных, которым нужно все и сразу с насморком или без. спасибо огромное,) оч-чень ждали нет, действительно ждали.
Rendomski Мня. Гарри... вот я бы не сказала, что он открытый - как минимум в отношении к Снейпу. Я нежно люблю снарри и вижу его везде )). Но в первых частях я очень удивилась, когда гаари полез к Снейпу Почему-то этого не ожидала. Так шта-а... А насчет "слишком схематично" - вот чего я от тебя не боюсь (мы ж вроде ще тогда на ты перешли, нэ? ), так это закостеневших схем. Я еще ни один сюжет не угадала (от Невилла вообще в обморок упала)))
Весы Благодарю за добрые слова! И вдохновение тоже ой как пригодится…
Naima Пожалуйста! Извиняюсь, что заставляю ждать, но как уж получается...
TaiD Если и не перешли бы, то перейду с удовольствием.
цитата:
А насчет "слишком схематично" - вот чего я от тебя не боюсь
Вот и стараюсь поддерживать имидж. Обхожу опасные места, где не получаеся несхематично . Если снизойдёт вдохновение на снарри, обещаю его не сдерживать.
*** Буду честной: конечно же, я ревновала профессора к Гарри, и подчас с такой неистовостью и яростью, что сама себя пугалась. Сексуальные предпочтения объекта нашего с Гарри влечения оставались тайной за семью печатями. Теоретически, у девушки шансов на взаимность должно быть больше, но с другой стороны, в среде волшебников к гомосексуальным связям в целом относятся без предубеждения (а ведь я сама, памятуя, как Рона потрясло существование в маггловском Лондоне особых гей-клубов, зачитывала мальчишкам фрагмент из книги Даглас, где давалось объяснение такому взгляду. В волшебном сообществе традиционно не было строгого разделения социальных функций на мужские и женские: и волшебники, и ведьмы колдуют одинаково эффективно. Поэтому и «женоподобность» не приобрела такого отрицательного статуса, как в патриархальной маггловской среде). А если ещё и учесть, сколько Гарри и профессор общаются с глазу на глаз и что это общение уже привело к значительному улучшению их отношений, то мои шансы таяли на глазах. Если, естественно, профессор был в принципе склонен считать учеников за людей, и что у меня, что у Гарри были хоть какие-то шансы вообще. Я ревновала, когда верх брала влюблённость в профессора, а когда на первое место удавалось поставить дружбу с Гарри, я с грустью смирялась с наиболее вероятной развязкой. Нельзя же, в самом деле, ради блажи последних недель перечеркнуть отношения, длившиеся столько лет и выдержавшие столько испытаний. Да и кто, если не Гарри, заслуживал в кои веки хоть немного тепла, хоть немного удачи на личном фронте? Я беспрекословно запретила себе любые действия по привлечению профессорского внимания. Хорош запрет, конечно, – можно подумать, не будь этого запрета, я решилась бы выдать себя хоть словом, хоть жестом, хоть взглядом, а не ограничивалась бы пассивным созерцанием украдкой высокой, чуть ссутуленной фигуры, лица, напоминающего портретную живопись малых голландцев: та же тяжёлая вызывающая некрасивость, породистость с неким даже намёком на вырождение. Это было несовместимое с современной повседневной средой лицо – нет, оно принадлежало именно подземельям, свечам, каменной кладке, призракам, запертым старым шкафам, закопчённым ретортам. Дневной свет был ему чужд, свет ложился на его лицо шрамами морщин и гримом болезненной бледности, старил его. И всё же одно лишь созерцание было неспособно утолить бьющую через край страсть, порыв. Посему я самым циничным образом заставила себя направить избыток любовной энергии в созидательное русло и с остервенением углубилась в теорию зельеварения. Алхимия, основы составления эликсиров, свойства трав, минералов и прочих компонентов предоставляли достаточно обширные возможности для подавления девичьей придури. К концу дня я обычно доползала до спальни, не имея ни малейшего желания грезить о профессоре. С прочей учёбой и префектскими делами я справлялась мимоходом, без былой увлечённости, словно стряхивая постоянно накапливающуюся досадную шелуху рутины. Благодаря приобретённому когда-то умению разыскивать «библиотечную компанию», теперь я так же успешно её избегала. Встречаться лишний раз с Энтони, заговаривать с ним мне хотелось меньше всего, на собраниях префектов я старалась не обращаться к нему непосредственно. Меня снедало не просто чувство неловкости или стыда – это было какое-то жгучее стремление уничтожить малейшие намёки на прошлые связи, начать учиться любить с белого листа. И Виктору как-то не писалось, хотя с ним-то мы давно договорились, что нас связывает дружба – и только… Но, несмотря на риск встречи с «библиотечной компанией», никогда я так не жалела, что библиотека не закрывается в более поздний час. Такова, видать, судьба: в любви ли, в печали – дорога мне одна. Дело было в том, что Гарри, если не задерживался у профессора, по-прежнему уединялся в моей спальне, и, если мне не удавалось остаться в гостиной под предлогом помощи младшим, час-другой нам приходилось проводить вместе. В Тёмных искусствах, насколько я могла судить по разрозненным намёкам, Гарри не продвинулся ни на йоту. Тем не менее, всё чаще на его губах играла улыбка, а туманный взгляд созерцал отнюдь не текст учебника. Отношения его с профессором, несомненно, всё улучшались. В бессилии я грызла кончик пера, подло злорадствовала, видя Гарри у себя – не у него, одновременно ревновала и срывалась на неповинном Роне. Тот, в свою очередь, мрачнел по мере того, как расцветал Гарри. Следуя параноидальным – собственно говоря, не таким уж необоснованным – предположениям Рона, я разыскала описания действия наиболее известных любовных зелий и чар, что греха таить, надеясь: а вдруг неожиданная страсть Гарри, правда, окажется искусственной? Увы: последствия любого колдовства были несравнимо грубее и примитивнее этого блеска в глазах нашего друга, этой тщательно таимой на публике улыбки, порой – лёгкого румянца на щеках, чистоте оттенка которого позавидовала бы любая красавица. Гарри был влюблён совершенно естественным путём – и кому, как не мне было знать, что в отношении профессора это не так уж невообразимо? Воссоединившаяся было, наша троица снова распадалась. Рон не мог понять Гарри – я, напротив, понимала его намного лучше, чем того желала. Безусловно, наши уединения и размолвки не могли полностью ускользнуть от внимания других гриффиндорцев. По факультету и за его пределами ходили слухи о романах между нами троими во всех возможных сочетаниях. Мне было всё равно. Гарри тем более было всё равно. Всё равно было и Рону, что меня настораживало: из нас троих он-то всегда чувствительнее всех относился к сплетням и поддёвкам. Неужто и он терзался неразделённой любовью… к кому, я предпочитала не задумываться и сбегала всё в том же направлении: совместимость ингредиентов, особенности взаимодействия, антагонизм и синергия… Апогеем одержимости зельеварением стал, как и следовало ожидать, эксперимент. Изучая прикладную дисциплину, я не могла не загореться желанием применить полученные уникальные знания в деле. С первого занятия внести задуманные улучшения в своё зелье мне не удалось: урок выпал с практическим испытанием, и профессор следил за нами в оба. Впрочем, я бы, пожалуй, и сама не решилась испробовать свои идеи на ком бы то ни было. Чего интересного сделать со следующим зельем, я так и не придумала. Фрустрация от неудавшихся замыслов подхлестнула распиравшее меня желание: на третий раз зелье, в кои веки, выпало благоприятное для экспериментов и без испытания. Затаив дыхание, в нужный момент я удвоила долю слизи серной пузырчатки. Вначале изменения в процессе я не заметила, последующие стадии проходили как положено. Лишь приступив к постепенному охлаждению, я увидела, что зелье мутнеет, синий цвет теряет прежнюю яркость. Бросившись запоздало перепроверять записи, я ежеминутно косилась на котёл, надеясь, что неблагоприятный эффект окажется временным или, по крайней мере, незначительным (честное слово, больше никогда…). Азарт спал, на смену подкрался мерзкий липкий холодок и бесполезные уже укоры совести. Пожалуйста, не надо… Тщетно: зелье замутнялось всё сильнее, приобретая грязно-зеленоватый оттенок. Частицы непонятной взвеси агрегировали и оседали на дне. Может ещё, со временем они осели бы полностью, но точно не до конца урока. Профильтровать бы… да не на глазах же у всего класса. Прикрыв глаза, я рискнула аккуратно помешать зелье по часовой стрелке. Открыв глаза, поймала озадаченный взгляд Гарри, помотала головой и махнула рукой, чтобы он не вздумал повторять за мной. Гарри явно был озадачен, особенно, когда после действий не по учебнику я ещё и медлила со сдачей пробника. Большая часть зеленоватой мути, к счастью, хлопьями осела на дно (и думать не хотелось, из чего она состояла), но до совершенства было далеко. Оставив флакон с образцом зелья на учительском столе, я подавила желание постыдно сбежать из класса и на подгибающихся ногах вернулась на место. В сторону профессора я старалась не смотреть, слов его почти не различала и своё имя выделила из его размеренной речи, скорее всего, по слегка удивлённой интонации: «Грейнджер…». Наступившая затем пауза тянулась, казалось, не меньше минуты. Вместо жгучего стыда меня объяло вдруг своеобразное торжество: я привлекла его внимание, у него было на мой счёт некое особое мнение, пусть даже и озвучиваемое презрительным штампом «Всезнайка». Зелье с зеленоватым оттенком в рамки этого мнения определённо не вписывалось. Раздавшееся следом «…удовлетворительно» и ропот одноклассников подействовали на меня куда меньше, чем предыдущая пауза. Гарри вернул меня в действительность толчком в плечо. Остальные уже наводили порядок и собирались. – Что с тобой? – озадачанно-требовательно прозвучал вопрос. – Ничего. Ничего серьёзного. Не волнуйся. – Ты испортила зелье не по недоразумению, – задумчиво констатировал Гарри, сбивая своим замечанием остатки моего торжества. – Нет. Видишь ли, мне тут пришла одна идея, как можно было бы улучшить рецептуру, – я сложила вдвое, вчетверо пергамент с выкладками, кинула его поглубже в сумку. – Теоретически всё вроде как красиво, а на практике что-то не так пошло. Ладно, я потом разберусь… Гарри озабоченно хмурился. – Слушай, а поговори-ка, ну, с ним, – он показал глазами на профессора. – Обидно, не по глупости же запорола оценку. – О, разумеется, от большого ума. Ничего страшного. – «Удовлетворительно» – ничего страшного? Гермиона, ты кому это объясняешь? Профессор, словно почувствовав внимание к своей персоне, уставился в нашу сторону, и Гарри вернулся к уборке своего рабочего места. – Ты хуже Рона, – бросил он через плечо, улучив момент. – Не упрямься, просто объясни ему всё. Класс пустел. Я закинула сумку на плечо и поспешила вперёд. Не знаю, каким колдовством Гарри успел навести порядок, но уже за дверью он нагнал меня и ухватил за локоть. – Гермиона, это, в конце концов, совершенно несправедливо. – Гарри, ну, нашёл где рассуждать о справедливости. Это я шепнула зря. Он мгновенно оторопел. Обиделся. Не за себя. – Я думал, что хоть ты меня понимаешь и не цепляешься за детские обиды. – Обиды тут не при чём, Гарри, честное слово. Такова уж эта гриффиндорско-слизеринская традиция. Гарри фыркнул. – Домашние эльфы – тоже традиция, знаешь ли. За эльфов почти обиделась я и вырвала руку из его хватки. – Не валяй дурака. Сам понимаешь, что эльфы – это совсем другая история. – Нет, не понимаю. Гермиона, ну, поговори с ним, – он заступил мне дорогу, весело глядя в глаза. – Давай же! Ненормальный. Влюблённый. Наивный. Гарри, не надо меня провоцировать. Я не хочу встревать между вами. – Сделай это, как для меня! Если бы я боялась чуть меньше… Я толкнула дверь класса, бесшумно приоткрывшуюся. Профессор сидел, расслабленно откинувшись на стуле, погружённый в изучение какого-то пергамента на столе перед ним. Ещё можно было неслышно удалиться и избежать объяснения. Если бы я желала чуть меньше… – Извините пожалуйста, профессор, можно вас кое о чём спросить? Он не спеша прерывает чтение, поворачивает голову. В самом отсутствии спешки уже угадывается пренебрежение, которое через секунду будет озвучено: – Только если ненадолго, Грейнджер, – бархатный голос словно приглаживает воздух, разбереженный моей неуместной просьбой. Ненадолго. Отлично, ненадолго… Ох, надо было заранее достать записи. Копаться теперь в сумке – глупее не придумаешь. Ненадолго. Ладно, как объяснить суть в двух словах? Вот мой флакон на столе. Ни с чем не спутаешь. Зелёненький… – Я положила в зелье двойную дозу слизи серной пузырчатки… – Я это понял, – обрывает он меня. Да? Плохо, значит, я упустила что-то очень очевидное. Но что?! Не в глаза, никоим образом. Если он уловит хоть единую мысль, останется лишь выпить своё зелье. Взгляд мой цепляется за пуговицу, вторую сверху; выше слишком невыносимо обнажена кожа горла. – Насколько я разбираюсь, слизь серной пузырчатки обеспечивает продолжительность эффекта, и я подумала, что, добавив слизи, зелье можно было бы улучшить, продлив его действие. – я намеренно по ходу объяснения делаю паузы, чтобы не позволить ему перебить меня на полуслове неожиданной репликой. Но профессор больше не прерывает меня. – Разумеется, я проверила все составляющие и нигде не нашла, чтобы какой-либо из ингредиентов вступал в побочную реакцию с избытком слизи пузырчатки или был бы несовместим с ней. В чём же тогда тут ошибка? Ткань из-под пуговицы чуть лоснится, затёртая. Впрочем, сейчас пуговица болтается угрожающе свободно. Чёрная на чёрном в чёрном чёрным… А ошибки я так и не вижу. – Добавив сверх нормы слизи серной пузырчатки, вы повысили вязкость зелья, – неожиданно спокойно поясняет он, – что способствовало выпадению в осадок аурипигмента. Его можно понимать по одним лишь интонациям. Изучают ли в какой-либо консерватории музыку человеческого голоса? – Аурипигмента? – Аурипигмента? Ай-ай… жёлтый, жёлтый цвет, и зеленоватый оттенок синего зелья. Детский сад! – А, аурипигмент входит в состав вытяжки из копыта единорога. – Верно, – это слово словно воплощается в моей груди, лаская визуальной мягкостью линий «В» и «е», щекочущей раскатистостью «р» и обволакивающим лоском «о», слегка приправленным «н». – Из-за осаждения аурипигмента, в свою очередь, ухудшается и растворимость некоторых компонентов вытяжки. Понимаете, что это значит? Ещё бы. – Яд трипятнистой саламандры не нейтрализуется до конца. Значит, зелье не пригодно к употреблению? – Во всяком случае, по прямому назначению, – профессор возвращается к обычной желчности, прерывая плавный ритм вопросов, ответов и догадок. – Поэтому, Грейнджер, я попрошу впредь воздерживаться от экспериментирования у меня на занятиях. Ведь урок мог сопровождаться и практическим испытанием. Это головокружительно – дискуссия, приправленный страстью интеллектуальный поединок подобный танцу на раскалённых углях. Если бы я чуть меньше боялась того, чего желаю… Если бы я чуть меньше желала того, чего боюсь…
Страсти накапливались и накаливались, бурлили и выплёскивались. Моё душевное состояние представляло собой нескончаемый поиск некой равновесной точки между пересечениями эмоциональных линий «я – Гарри», «я – профессор», «профессор – Гарри», центра раз за разом изменяющегося любовного треугольника. Постоянно-тягостное ожидание момента, когда одна сторона треугольника рано или поздно превратится в точку, и две других тогда, слившись, взаимно уничтожат друг друга. Но геометрия жизни оказалась невообразимо сложнее. Отношения профессора и Гарри приобрели совершенно другой статус, и искажённое пространство эмоций треснуло, разлетевшись кучей ледяных осколков. Я поняла, что стряслось неладное, когда в библиотеке увидела Рона, да ещё и целеустремлённо направляющегося ко мне. Рона, которому я, к вящему его возмущению, пару недель назад составила график повторения пройденного и не упускала случая удостовериться, что подготовка к экзаменам идёт, как задумано, Рона, у которого, в конце концов, на лице было написано, что произошло нечто из ряда вон выходящее. – Тут без тебя не разобраться, – пробормотал он, с виноватым видом заглядывая в глаза. – Я, ну… не хотел я тебя впутывать, но с Гарри совсем неладное творится. – И с никакой метлы, он, полагаю, вчера не падал? – раздражённо догадалась я. Чувствовала же, насколько нелепа рассказанная Роном история: Гарри решил проветриться и полетать с квиддичной командой, не рассчитал, свалился с метлы и до обеда сегодняшнего дня отлёживался в больничном крыле. – Падал, – возразил Рон, – и весьма достоверно. Мы отвели его к Помфри, для прикрытия, вот только оттуда он отправился прямёхонько к… в подземелья. – К Снейпу, – слова разлились по жилам леденящей отравой. – И ночевал у него, – Рон демонстративно разглядывал потёртые ботинки. – Извини. Не хотел впутывать тебя в эту мерзость. Я не стала отвлекаться на замечание, что «мерзостью» отношения Гарри и Снейпа считал и называл только Рон. Тем более, что на какое-то мгновение мне тоже захотелось назвать их мерзостью, выплеснуть в одном лицемерном, ханжеском словечке застоялую гниющую ревность… – Я не знаю, что он сделал Гарри, – продолжал Рон, понизив голос, чеканя слова с нарастающей угрозой, – и что я сделаю ещё с его носатостью, но с полчаса назад Хагрид перехватил Гарри в Запретном лесу: судя по всему, тот пытался удрать. – Куда? – невпопад спросила я, теряясь в лавине обрушившихся фактов и эмоций: Гарри, Снейп, удрать, что-то случилось… – Не знаю, он не разговаривает со мной, Герми! Идём, пока он не выкинул ещё чего-нибудь, надо что-то делать, а ты у нас знаешь всякое… ну, сама понимаешь, – Рон беспомощно всплеснул руками. Будь ситуация менее тревожной, я бы улыбнулась с его растерянности, но было впрямь не до смеха. Хотела бы я верить сама в то, что правда знаю это таинственное «всякое». – Рон, – пришла мне в голову по дороге жуткая мысль, – а может кто-нибудь погиб? Люпин, Тонкс, пронеслось тут же, или – запоздало, прежде чем я успела сдержать свой вопрос – кто-нибудь из Уизли?! В последнем случае нежелание Гарри разговаривать с Роном объяснялось предельно просто. У меня перехватило дыхание от внезапного осознания примитивности, ограниченности, крайней простоты смерти. Нет, пожалуйста, пускай виной всему будут какие угодно проблемы – но связанные с жизнью, со сложностями, с любовью – пускай! – Может, не знаю, – Рон помотал головой и едва не срывающимся голосом взмолился, – Гермиона, давай поторопимся! Гарри, к счастью, был ещё у Хагрида, только не в самой хижине, а упрямо скрывался в хлеву. Рон прикрыл за собой дверь, и внутри оказалось практически совсем темно. Фигура Гарри, сидевшего на куче сена, подтянув колени к подбородку, смутно виднелась в скупом свете, льющемся из окошка под крышей. – Гарри… – Не надо, – резко прервал он. – Не надо меня утешать, уговаривать. Нет, со мной не всё в порядке, но вы помочь не можете ничем. – Позволь тогда хотя бы просто побыть рядом, – я прошла к Гарри через хлев. Рон, не отставая, деликатно держался на полшага позади. Мы присели, как-то странно привычно, по обе стороны от него. Что-то шевельнулось в ближайшем загоне. Я вздрогнула и повернула голову – из темноты сверкнул белесыми глазами детёныш тестрала. Хагрид приютил у себя одного-другого из-за холодов. Лежащее на сене животное, казалось, невозмутимо наблюдало за нами, словно вытесанный чересчур затейливой рукой сфинкс. Я впервые увидела тестралов прошлой осенью и тогда же окончательно поняла, что Сириус ушёл безвозвратно… По крайней мере, непохоже, чтобы Гарри переживал из-за чьей-то смерти. – Нет, ещё немного и я сорвусь, – скорее пожаловался, нежели возмутился Рон. – И не пытайся уверить меня Гарри, что Снейп не имеет к твоему теперешнему состоянию никакого отношения. Не знаешь, чем тебе помочь – ладно, я готов действовать сам, хотя бы и наобум! – Я не не знаю, чем мне можно помочь, – медленно подняв голову, чужим, ломающимся голосом произнёс Гарри. – Я знаю, что никто мне ничем помочь не может. И не смей трогать его, если хочешь остаться мне другом… Я не хочу, – Гарри качнулся вбок, цепляясь за рукав Рона, путаюсь, будто в бреду. – Никого не осталось… больше никого, кроме вас двоих… и то почти не осталось. Выдуманные друзья. Я мигом придвинулась, обняла его за плечи. – Осталось, Гарри. Мы – настоящие. Успокойся. – Он совершенно безразличен. Холоден. Одержим, – Гарри с силой вытер губы одной, другой рукой. «Холоден» – повторил уже шёпотом. – Он тебя отшил?.. – с бесцеремонным торжеством спросил Рон. – Гарри, не волнуйся. Если теперь я и отправлюсь к Снейпу, то исключительно затем, чтобы пожать ему руку. Хоть… Гарри вскочил, стряхивая мои руки, развернулся к нам лицом и натянуто, театрально рассмеялся. Происходящее казалось сном, мороком. – Что ж, я счастлив, что хотя бы сей факт способен исправить твоё мнение о Снейпе! Может, теперь ты не ляпнешь «так ему и надо», узнав о его смерти. Глухой стук позади отозвался тупой болью в затылке. Перед глазами поплыло, я судорожно хватала воздух ртом. – Чего? Гарри, да я часа два назад его видал в полном здравии. – Два часа? Два часа… За два часа может уйма всего произойти, Рон, – Гарри вдруг сменил тон на обычный. – Да нет, жив он, конечно. Но по плану действий ему суждено… Гарри не договорил. Ни жива, ни мертва, я приходила в себя, потирая ушибленный затылок, благодарная, несмотря ни на что, Рону за его простодушную искренность, проломившую лёд тягостного молчания. – Гарри, все и каждый находятся под угрозой. И уж никто, позволь напомнить, не рискует похлеще тебя. – Нет, – твёрдо возразил Гарри. – Пойми, я не вправе раскрыть детали, но если я рискую, то Снейп идёт на верную смерть. И изменить уже ничего нельзя. Ребята молча глядели друг на друга: неожиданно повзрослевший Гарри, неожиданно посерьёзневший Рон, оба чуть отошедшие от нахлынувших было эмоций и тут же ощутившие себя не в своей тарелке; почти силуэты, теряющиеся в стремительно сгущающейся темноте. И было так здорово просто сидеть и смотреть на них, чуть угловатых, настоящих, из плоти и крови, и не задумываться ни о ком другом, ни о прозвучавших только что страшных словах. И всё-таки, тишину первой нарушила я. – Почему, – сорвалось нечаянно, – почему нельзя ничем помочь вот именно тогда, когда это так необходимо? – Можно, – мягко произнёс Гарри, касаясь моих волос рукой. – Пожалуйста, не устраивайте никаких авантюр, когда… настанет наш час. Берегите себя, не позвольте, чтобы с вами что-то случилось. У меня нет никого, важнее вас, ради кого я иду на исполнение пророчества. Мне по привычке захотелось сказать что-то заумное и высокопарное, но ничего, к счастью, не придумалось. Рон прокашлялся. – Ты не обидишься, если я не стану утруждать себя изменением своих высказываний о Снейпе? Просто… ещё, чего доброго, ляпну с переляку лишнее не для посторонних ушей, и вся секретность – коту под хвост. – Ни в коем случае, – судя по голосу, Гарри даже немного улыбался. – Не переживай. Вряд ли кто-то оскорблял его больше меня. – Всякое случалось, – Рон отвлечённо присвистнул. – Пойдёмте, что-ли? А то темнотища тут… Я охотно поднялась на ноги, пошатнулась – голова закружилась от резкого подъёма. Одновременно скрипнул железный фонарь и Гарри пробормотал заклинание. Слов я не разобрала, только мелодика показалась непривычной… и на мгновение сердце сжал какой-то необъяснимый, неописуемый ужас. Фонарь зажёгся – не так! Не так, как следовало бы – хотя глаза никаких отличий не замечали, да и Рон не обмолвился ни словом. Я бы решила, что мне привиделось, если бы не сам Гарри. Пару мгновений он неподвижно глазел на фонарь, затем с отчаянием пробормотал: «Ну почему для того, чтобы я хоть чему-либо выучился, непременно кто-то должен умереть?» – и, размахивая фонарём, в сопровождении безумно пляшущей тени, направился к двери.
Читаю этот фик не так давно, но меделенно - растягиваю удовольствие))) А удовольствие тянется и тянется!!! Спасибо за пролоджение, Rendomski , удачи Вам в дальнейшем
*** Злосчастный вечер, в который состоялось объяснение с Гарри, стал во многих отношениях переломным. Я не знала наверняка, но интуитивно ощущала: отныне все события неизбежно ведут к решающей дуэли между Гарри и Волдемортом. Не суть, состоится ли она через месяц или через несколько лет – для Гарри это всего лишь различной длины финишная прямая. И он не отступит, потому что видел смерть собственными глазами. Он не отступит, потому что его готовили учителя, сами с трудом решившие для себя дилемму: убивать или отступить. Он не отступит, потому что есть по меньшей мере двое человек, ради которых он идёт к цели. Он не отступит, потому что за победу будет уплачена самая высокая цена. Определив места всех фигур в этой комбинации, я терялась в сомнениях, как относиться к её автору: с ненавистью или с восхищением. Ненавидеть было бы слишком просто; слепо ненавидеть было бы ещё возможно, если бы я только не знала по собственному опыту, каково это: принимать решение в вопросах, потенциально касающихся жизни и смерти. Профессор Дамблдор эти вопросы для себя, похоже, решил. Сомневаюсь, что он согласился бы поделиться ответом, да и не уверена, что существовал однозначный ответ, а если и существовал, то был бы для меня приемлемым. Что же касается восхищения, то многие факты свидетельствовали совершенно не в пользу директора. Так прославляемая им любовь оказалась для Гарри пустышкой, миражом, орудием становления, в конце концов – помехой. Он яснее ясного дал нам понять: в плане уничтожения Волдеморта профессору Снейпу уготована роль жертвы. Зная о чувствах Гарри, более того, разделяя их, я не находила в себе смелости хотя бы на секунду представить, что он должен переживать. Что должна переживать я. Гарри решительно провёл границу, оставив Снейпа по ту сторону черты. Вне притязаний, вне досягаемости, вне будущего. Профессор принадлежал смерти, которая, оказывается, была всё-таки сильнее любви. Если кто и имел на него право, то разве что сам Гарри, стоявший по эту сторону черты со взглядом, неизменно направленным по ту. Граница прошла наискось через мою грудь, пробудив вдобавок былые приступы боли. Уже не замирало сердце при встрече со Снейпом, не охватывал прежний азарт при осознании изящной логичности процедуры приготовления какого-либо эликсира. Лишь время от времени нет, нет, да пробуждалось жаркое влечение, как опротивевшая привычка. Прошло и – во всяком случае, упало до разумного уровня – моё эрзац-увлечение зельеварением. Дожились даже до того, что я начала тяготиться этим отсутствием любви, спокойствием. Невлюблённое состояние стало казаться пресноватым, не хватало некой изюминки, некоего внутреннего стимула… Впрочем, выяснилось, что скрывать своё влюблённое состояние мне удавалось вовсе не так успешно, как я представляла. Некоторое время спустя я обнаружила объяснение странному поведению Рона, пытавшегося скрыть от меня «мерзость». Точнее, обнаружив объяснение, я запоздало поняла, что в ситуации изначально крылась некая загадка, недомолвка. По его поведению и репликам в один прекрасный день я осознала, что он полагает, будто я влюблена в Гарри. Подозрения Рона задели меня за живое, поскольку были не так уж далеки от истины. С другой стороны, догадка Рона меня даже повеселила: подумать только, чего мы порой ни навоображаем о других, а на деле всё совсем иначе. Взять хотя бы мои нездоровые подозрения в отношении Рона. Оба мы, не сговариваясь, практически не спускали глаз с Гарри. Нет, нам – мне, во всяком случае – и в голову не приходило, что Гарри может повторить абсурдную попытку побега. Скорее, сказывалось давлеющее предчувствие неизбежности развязки. Одновременно постоянная напряжённость, беспокойство, словно из чувства противоположности, вынуждали нас вести себя, как ни в чём не бывало; снова повисло это состояние нарочитой беспечности, подобное атмосфере августа на Гриммолд Плейс. Подготовка к экзаменам, уроки, квиддитч, планы на выпускной бал… Рон провожал и встречал Гарри по дороге на вечерние «занятия», за мной были вечера в библиотеке, гостиной или у меня в комнате. Прекратились бдения Гарри над толстыми томами и долгие бесплодные попытки освоения неизвестных заклинаний, вызывавших у меня тревожные ощущения (будь у меня шерсть на загривке – она непременно встала бы дыбом). Практики ему теперь с головой, видимо, хватало на занятиях с профессором. Настроение у Гарри преобладало мрачно-целеустремлённое, и это было ближе и, что греха таить, привычнее преследовавших его последние месяцы приступов безнадёжной весёлости с так заметным мне флёром влюблённости. От последней же, что у него, что у меня, остались лишь воспоминания. Мне приходила в голову ироничная мысль, что я недооцениваю способности Снейпа. Дескать, не мог он позволить, чтобы какая-то заносчивая девчонка позволяла себе легкомысленные фантазии о беспечной влюблённости в него – взял и влюбил, как следует, чтобы неповадно было. Теория оказалась не такой уж необоснованной – или, напротив, достаточно абсурдной, чтобы воплотиться. Как ни крути, а просто так отделаться от любви мне не удалось. Профессор даже изволил заявиться собственной персоной и навести в моих чувствах подобающий беспорядок. Ну, персоной, правда, не совсем собственной. Всё послеобеденное время в тот день мне пришлось посвятить помощи товарищам по факультету. Вначале я увлеклась, объясняя третьекурсникам разницу между анимагами и оборотнями и как отличать последних от обычных зверей (ещё бы не увлечься такой памятной темой!). Затем меня поймала Джинни, напомнив, что я когда-то начала объяснять им с Элейной, как функционирует маггловский транспорт, да отложила на другой раз – а у девчонок срок сдачи рефератов на носу. Решив покончить уж одним махом со всей просветительской работой, после продолжительных посиделок с девчонками я предложила Гарри помощь в теории заклинаний и отправилась к себе: по радио передавали квиддитч, и болельщики в гостиной разошлись не на шутку. Разобрав наспех часть стола – с приближением Т.Р.И.Т.О.Н стол и его окрестности захламлялись с ошеломляющей быстротой – я выкроила нам уголок для работы и едва ли не на пальцах растолковала Гарри арифмантический аспект последней темы. Честное слово, я всё больше убеждалась, что арифмантию следовало бы внести в число обязательных для изучения предметов, по крайней мере, в течение одного-другого курса. Обязятелен же в маггловских школах хоть какой-то минимум математики. Многие темы усваивались бы проще, а заинтересовавшиеся арифмантией могли бы продолжать её изучение уже в качестве факультатива, как сейчас. Разве, выбирая предметы на третьем курсе, можно хоть приблизительно понять, что тебе нужно, а что – нет? Мальчишки, кажется, вовсе друг у друга списали предметы на выбор… Заканчивал работу Гарри самостоятельно, а на меня пала тень. Точнее, вернувшись после продолжительной заминки к заданию по истории магии (ни о чём более сложном размышлять я была не в состоянии), я заметила, что стопка книг на подоконнике загораживает мне свет. Всё верно, пару минут назад Гарри её, вроде бы, подвинул. Я дотянулась и сдвинула её ещё дальше, одновременно констатировав, что о нужном освещении Гарри заботиться научился, зато обзавёлся привычкой сутулиться. Не одно, так другое… Я хотела было легонько стукнуть его между лопаток, подобно моей маме, как Гарри, задумавшись над очередным абзацем, непроизвольно обвёл пальцем губы. У меня прямо мороз по коже пошёл – настолько это был характерный снейповский жест. «А Гарри всё ещё влюблён в него», – с грустью подумалось мне. – «По уши. До кончиков пальцев. До глубины души. Как, возможно, ни на минуту не была влюблена я.» Нет, была. Тогда, tête-а-tête, после незадавшегося эксперимента на зельеварении – точно была. Когда я подхватывала его мысль, а он – продолжал мою, и беседа складывалась в импровизированный гармоничный танец слов… И заныло вдруг сердце, и подтаяли чувства, не канувшие в Лету – нет, заледеневшие, подавленные одним роковым вечером, и размылась граница, и впервые просочилась, обожгла боль предстоящей утраты… Только бы не разрыдаться, не расклеиться прямо сейчас… – Знаешь, говорят, что Биннс до сих пор, несмотря ни на что, считает Потайную комнату легендой, – выпалила я, глядя в заметки по истории магии. – Правда? Ну, Биннс есть Биннс… А я за историю ещё не брался. – Я, в принципе, тоже. Попробовала, вот, по памяти набросать, что из десятого века помню, помимо основания Хогвартса. Союз Экгберта Христианина с Этельфлэд Мерсийской, сожжение поселения волшебников на Мэне инквизицией, поход Эдгара… Гарри потёр бровь. – Ну, не уверен, может, по версии Биннса, в десятом веке и существовала инквизиция, но мне как раз недавно довелось читать, что она появилась явно позднее. Я вытаращилась на него с недоверием, затем поискала «Историю раннего средневековья». Пролистав содержание и не найдя никаких упоминаний об инквизиции, я пробормотала: «вполне может быть», – и принялась за поиски литературы по более позднему периоду. – Это ты, может, от… на своих особых занятиях узнал, про инквизицию? – имя профессора снова перешло в категорию табу. – И про инквизицию тоже, – без особого энтузиазма отозвался Гарри. Я отыскала нужную книгу и удостоверилась, что основание инквизиции датируется двенадцатым веком. – И всё же, готова поклясться, – раздосадованно пробурчала я, – Биннс на занятиях называл именно инквизицию. Неужто он даже не делает различия между инквизицией и другими преследованиями волшебников? Это было бы точно слишком! – Не удивился бы. Боль, тоска понемногу отлегли от сердца. Смеркалось, но свечей зажигать ещё не хотелось. Пусть будет свет из окна, серый и мглистый, зато настоящий свет; такой же настоящий, как и дождь, и весна за окном. Весной невозможно поверить, будто что бы то ни было может быть неисправимо безнадёжно. Вечная вешняя надежда неизбывна, как и острая, чистая весенняя печаль… – Чаю? – предложила я, когда всё-таки пришлось зажечь свечи, и сумеречно-пронзительное настроение истаяло без следа. Гарри задумчиво кивнул. – Как обычно? – Конечно. Я закипятила воду в большом бокале и достала остатки чая, привезённого из дома. Хорошо, что на пасхальных каникулах мне непременно разрешат съездить навестить родителей, чтобы в последний раз проверить чары, а то посылки теперь запрещены. Мама писала, что дома всё хорошо (то есть, жутко неудобно, и к соседям, кажется, наведывался патруль из Министерства магии. Фактическое исчезновение целого дома поблизости – это не фунт изюма, несмотря на все меры предосторожности). Приятно, конечно, что всё идёт по плану, но всё же профессорам МакГонагалл и Флитвику глянуть будет не лишне. Надеюсь, родители… Гарри закашлялся, поперхнувшись. – Горячо? – Немного, – он криво улыбнулся. – Спасибо. Я почувствовала в его ответе нотку неискренности, но не стала брать в голову: мало ли, может суть в чём-то, о чём Гарри задумался. И лишь принявшись за свой чай, я поняла, что это очень серьёзное «что-то». Гарри взял мою кружку с Гарфилдом. Гарри пьёт карамельный чай из пакетика, который они с Роном оба терпеть не могут ни при каких обстоятельствах. При этом ему всего лишь «немного горячо». Машинально я поставила кружку обратно на стол, чтобы не расплескать чай. Осторожно покосилась на Гарри, тот глазел в записи, но явно не читал, а продолжал размышлять о чём-то своём. Скажем, что-то стряслось. Но ведь до сих пор Гарри вёл себя довольно нормально, а обычно ему не удаётся сохранять невозмутимость, когда происходит что-то серьёзное. Да от меня, вроде бы, и незачем. Гарри берёт не тот чай. Гарри подхватывает разговор об учёбе. Пальцы, скользящие по губам. Сутуловатость – на диво знакомая сутуловатость. «Снейп идёт на верную смерть». Что может быть вернее, чем выдать себя за Гарри? Вздор. Я всего лишь заметила за Гарри замашки профессора, из чего вообразила, что это профессор, прикидывающийся Гарри, поэтому решила, что по плану профессора выдадут за Гарри, и сделала вывод, что фразу Гарри следует понимать именно так, и теперь пытаюсь использовать её как доказательство, что за моим столом сидит не Гарри, а профессор. Гарри, может даже несознательно, перенял пару привычек профессора. Ничего более. Я стряхнула наваждение и перевела взгляд на Гарри. Отвернувшись от меня, он сидел, уставившись в огонь камина. Так иногда сидел и смотрел терзаемый сомнениями Гарри. Так мог бы сидеть другой человек, старше по возрасту и тоже повидавший в жизни немало... – Что-то случилось? – с надеждой на хоть какое-то объяснение спросила я, дружески кладя руку ему на плечо. – Ничего. Ничего не случилось, – устало ответил он. Я буравила взглядом его скулу, висок с торчащими в привычном беспорядке космами, длинные ресницы. Рон влетел, как всегда, без стука, своим внезапным вторжением заставив нас обоих подскочить, и радостно объявил: – Добрый вечер честной компании! Ага, можно и мне чаю? Донельзя довольный вид Рона лишний раз напомнил мне, что и у него назревали проблемы с теорией заклинаний. – Рон, – я демонстративно не поддавалась на его жизнерадостный настрой, – а где ты был? – Я? Я-то Гарри искал. Гарри, а где ты был? – передразнил меня он. Гарри из нас троих выглядел, наверное, самым невозмутимым. Он по-прежнему сидел, отвернувшись, и размышлял о своём. Я машинально констатировала: где-то был. Не у профессора – сегодня занятий не предвиделось. – Не ест, не пьёт, – Рон больше не казался довольным, и мне подумалось, уж не отыгрывается ли он за испуг, когда упустил Гарри из виду, – не интересуется квиддичем, не разговаривает. Давай, продолжай в том же духе, парень, и вскоре у тебя вокруг головы появится нимб, и Тёмные Силы будут сами разбегаться с твоего пути... – Отвали нафиг, Уизли! Я ошпарила кипятком пальцы и затрясла рукой. Гарри совершенно точно был не в духе. А Рон ещё и явно перегнул палку со своим ёрничанием. – Рон, прекрати! – Новый симптом: друзей называет по фамилиям, – Рон вошёл в раж.– Да, Снейп на тебя определённо дурно влияет. – Ну, конечно же. У тебя всё сводится к тому, что Снейп виноват. Я было собралась вмешаться и перевести огонь на себя, чтобы Рон оставил Гарри в покое, но своевременное напоминание о Снейпе остудило возмущение нашего друга. Помолчав секунду-другую с самым похожим на задумчивость видом, который я за ним когда-либо наблюдала, Рон плюхнулся, скрестив ноги, на коврик у камина прямо напротив Гарри. – Герми, можно мне чаю – в чашке, желательно – и пять минут, – изменившимся спокойным тоном произнёс он, и неуместно пошутил: – Потом можете иметь меня как Волдеморта. Я закатила глаза и протянула ему кружку. – Я бы, конечно, не хотел оказаться в твоей шкуре, Гарри. Честное слово, даже при всей нашей дружбе, – вернулся к нормальной манере общения Рон. – И не могу представить, как ты себя чувствуешь. – Уж можешь поверить, мерзко. – Охотно верю. Не думай, пожалуйста, что я, чурбан этакий, ни хрена не врубаю. Тебя посылают на это дело из-за какого-то сомнительного пророчества, получится у тебя или нет, вернёшься ты или нет – никто не знает, зато совершенно точно из-за тебя должен погибнуть человек, которого никто кроме тебя и словом добрым не помянет. На тебя взваливают ответственность за нас всех, за чью-то жизнь конкретно, всё это к тому же просто от полной безнадёжности. Непривычно долгий монолог Рона заставил меня немного пожалеть, что я не попробовала заварить пакетик карамельного чая и ему, но Гарри привлекал моё внимание сильнее. Печаль, усталость, обречённость – и лёгкое удивление. Лёгкое, но не подлежащее сомнению удивление. Только чему тут удивляться, Гарри, что, Рона не знает? Опять я за своё. Я перевела взгляд на Рона – не заметил ли чего необычного он. Но тот лишь, уловив мою заинтересованность, приподнял светлые брови и снова повернулся к Гарри: – Возможно, я на твоём месте послал бы просто всех нафиг и оплакивал бы свою горькую судьбу. Но знаешь, Гарри, почему-то мне кажется, что если бы мне сказали: «Рон Уизли, вот возможно последний день твоей жизни», я бы всё-таки, пожалуй, постарался да взять от жизни чего-нибудь хорошего. А там, глядишь, всё ещё и удачно окончится. И всё-таки для мальчишек это был непривычно открытый, эмоциональный разговор. Во всяком случае такого откровенного благословления от Рона на отношения с профессором я не ожидала. Но ревности я не почему-то не ощущала. Вместо этого я укреплялась в своём сомнении, что Рон обращается не к тому, к кому думает. – А если это последний день не только твоей жизни? Если всему может прийти конец? Гарри. Или всё-таки не Гарри? Я цеплялась за всё различия между этим Гарри и Гарри, каким я его себе представляла, и пыталась понять, вписывается ли в получающийся зазор другой человек. Голова шла кругом. Я не представляла, сколько ещё минут участия в этом сюрреалистическом спектакле (не исключено, что мною самой измышлённом же) выдержу. – …я знаю, что ты сделаешь всё, что сможешь. Я обещаю тебя ни в чём не винить. Наоборот, хорошо, что у нас есть хоть чуточек надежды, – закончил Рон, и только Рон мог произнести подобные слова не пафосно, а отчаянно-оптимистично. Сунув мне в руки кружку – я вцепилась в неё, в осязаемое свидетельство материального мира, – он вышел, оставив нас с не знаю уж кем наедине. Я удачно прислонилась к книжной полке, иначе непременно не устояла бы: ноги подгибались – точно как всегда в присутствии професора, словно ноги, в отличие от головы, не сомневались, что рядом со мной никто иной, как он. Нет же, это я сама вообразила, что нахожусь рядом с ним, вот и реагирую соответственно. – Что за муха его укусила? Человек, который чуть недооценивает Гарри. Человек, который сильно недооценивает Рона. – Понятия не имею, – выдавила я, просто чтобы хоть как-то среагировать на его реплику. Это не Гарри. Это никак не может быть Гарри. Что, что делать? Совершенно ясно одно: спокойно оставаться рядом больше невозможно. – Я выйду ненадолго, – пробормотала я и, не сдержавшись, добавила: – Дождись меня, ладно? – не знаю, зачем. Почему – знаю, а зачем – нет…
заныло вдруг сердце, и подтаяли чувства, не канувшие в Лету – нет, заледеневшие, подавленные одним роковым вечером, и размылась граница, и впервые просочилась, обожгла боль предстоящей утраты…
Живые, по-настоящему живые герои!
цитата:
ноги подгибались – точно как всегда в присутствии професора, словно ноги, в отличие от головы, не сомневались, что рядом со мной никто иной, как он
Аффтар убивает меня ржавым зазубренным ножом по селезенке Аффтар жестоко убило снарри в зародыше. Гарри решительно провёл границу, оставив Снейпа по ту сторону черты. Вне притязаний, вне досягаемости, вне будущего...
И мне уже жутко жалко Гермиону. Все как-то мрачнее и мрачнее. В первых ПОВ все история была довольно оптимистичная (ну, не совсем это правильное слово), как больше было действа и эмоции Драко и Рона этим слегка были завуалированы (чой-тоя костноязыкая какая). А тут сплошной душевный агнст беспросветно. Не то чтобы мне не нра. Мне нра. Очень. Спасибо большое за историю и проды, плиз! ПРОДЫ!
Охваченная паникой, я бежала вниз, прочь от неизвестности. Поднимавшаяся навстречу Лавендер не преминула поинтересоваться: «Гермиона, вы с Роном поссорились, что-ли?» – услужливо напомнив тем самым хоть на входе в гостиную взять себя в руки и сделать подобающее Главному префекту выражение лица. Одновременно – лучше поздно, чем никогда – вернулась и способность к логическому мышлению. Первое, Гарри определённо ведёт себя необычно. Не просто не как всегда, а даже не так, как он ведёт себя, когда происходит что-то из ряда вон выходящее. Второе, предположим, что это может быть не Гарри – только с какой дурости (от любви, естественно!) я решила, что это непременно профессор? В школе полно интересующихся, по тем или иным причинам, секретами Гарри Поттера, найдётся и несколько, которые решились бы даже на рискованный трюк с Многосущным отваром. Мы с Гарри сидели не больше часа – нет, всё же больше, но он раз отлучался, припомнила я. В туалет ли, для принятия зелья ли… С чего я решила, что это профессор? Сутуловатость? Так если взять, к примеру, Малфоя, по сравнению с его осанкой обычная поза Гарри выглядит сутулой; Малфой, если это он, запросто мог бы переиграть. А за поводом вылазки в Гриффиндор ему далеко ходить не надо. Третье, для точного выявления кто есть кто у нас имеется превосходное средство. Не тратя времени даром, я поднялась и, постучавшись, вошла в спальню к мальчикам. Рон приветственно-безмятежно улыбнулся мне, будто это вовсе и не он несколько минут назад выступал с вдохновенной речью. Как-то, разозлившись, я высказала Рону, что его душевность не глубже чайной ложки. Похоже, что время задаться вопросом, наберётся ли в моём суматошном море хоть пресловутая ложка таких же чистых дружеских чувств, каким порой давал волю он. К тому же, если бы не Рон, не его такой своевременный порыв, я бы не решилась дать ход своим сомнениям. В порыве благодарности я мимоходом коснулась губами его щеки и направилась к кровати Гарри. – А дальше? – у Симуса отвисла челюсть. – А дальше она ушла в библиотеку и больше её никто не видел, – рассеянно ляпнула я, по наитию ухватившись за самую вероятную версию, зачем мне сдалась в этот достаточно поздний час Мародёрская карта. Мне было точно не до Симуса. – Ничего не выйдет, Герми, я уже... Ой! Как ты его открыла? – Интересно, кто тут лучший по заклинаниям? – и даже, на время, не до Рона, какие бы проблемы с простейшими заклинаниями его ни преследовали. Горя нетерпением, я выскочила за дверь, сжимая в руках заветную карту. Рон, как нельзя более некстати, с любопытством последовал за мной. – Мне попозже надо будет прогуляться до библиотеки, – повторила я свою отговорку, пытаясь не выдать взволнованности, и надеясь, помимо прочего, что эта версия Рона как следует отпугнёт (мимолётный взгляд на часы – о, нет, библиотека уже закрыта!) – Рон, знаешь, я от тебя не ожидала... – попыталась отвлечь его я. – Догадываюсь, – невинно-самодовольно улыбнулся он. – Гарри ещё в твоей комнате? – Нет, ушёл почти сразу после тебя, – поспешила возразить я. Да. Он там. Я сама просила его подождать. Меня пробрал холодок. А если у меня в комнате всё же не Гарри и не профессор? Как, в таком случае, мне просить помощи у Рона, после этого откровенного вранья? – Давай-ка глянем. Кляня и одновременно благословляя Рона и его интуицию, я присела на корточки, проявила карту и принялась разворачивать пергамент, тщательно избегая трогать кусочек с нашим этажом. Тянуть время да склониться над картой пониже, затеняя, заслоняя волосами, выигрывая секунды… Но зоркости Рону было не занимать. – Так и есть, – процедил он. Я застыла, не ощущая ни страха, ни разочарования. Больше всего мне почему-то было стыдно перед Роном, что в эту критическую минуту я предаюсь каким-то идиотским метаниям, а он, без лишних сомнений, целеустремлённо и чётко решает проблему. Рядом с Роном оказалось замечательно просто и надёжно, как за каменной стеной… Мозолистый с заусенцами палец друга обвёл на карте помещения, не сразу опознанные мной как апартаменты профессора. Точка, помеченная «Гарри Поттер» изредка перемещалась от одной стены к другой. Значит, у меня в комнате… Рону я сказала, что Гарри ушёл; он теперь считает, что в подземелье. Но если он увидит… Я уставилась на схему нашего этажа, будто ещё могла взглядом предупредить, исправить то, что неминуемо вот-вот должен был заметить Рон, поблизости зацепилась за знакомое имя. «Драко Малфой»? И рядом – «Невилл Лонгботтом»? Не расходятся… Что бы это значило?.. А! – Невилл! – почти радостно ткнула в карту я. Рон послушно поддался на провокацию и вскочил на ноги. – Во дерьмец! Если он сделает Невиллу хоть что-то... Дорога чиста, слушай, я бегу на выручку! Я сбежала вслед за ним. У входа в гостиную мелькнула рыжая макушка, и на мгновение сердце ушло в пятки – мне почудилось, что Рон, разгадав обман, подстерегает меня за углом – но, вовремя замедлив шаг, я всего-навсего избежала столкновения с вежливо поздоровавшимся Фергусом. Не ответив на приветствие, я поспешила к спальням девочек, сбежала вниз, в уборную, и, закрывшись в кабинке, села на крышку клозета и развернула мельтешащую перемещающимися надписями карту ровно в нужном месте. Он. У меня перехватило дыхание. Разумеется, он. Можно подумать, я не предчувствовала, я не знала. Можно подумать, моё внимание привлекла бы пусть даже самая вопиющая странность Гарри – мало ли было их за последнее время? – не почувствуй я рядом с собой Его. Как глупо, как трусливо было минуты назад считать логическими рассуждения, малодушные попытки притвориться перед собой, что я вижу в своей комнате не профессора! – Шалость удалась! – к счастью, на искренность интонации карта рассчитана не была. Я подавила порыв скомкать безжалостно-правдивый пергамент и спустить его в канализацию. Далее нахлынул панический страх: пока в моей комнате находится профессор, я туда – ни ногой. Какое всё-таки счастье, что я не знала о его присутствии наверняка раньше! Следующей мыслью, уверенно сместившей предыдущие, был вопрос, а ради чего, собственно говоря, этот маскарад затеян. И тут меня осенило. Блейз в своё время, как и сотни других, утверждавших то же самое до него, был прав: любовь впрямь делает из людей дураков. Да и эгоистов. Я всё со своими нелепостями ношусь, а Гарри со Снейпом у меня под носом начали то самое решающее действо, ради которого вся канитель и затеивалась. Гарри обернулся Снейпом, Снейп обернулся Гарри. Так начинается операция против Волдеморта. «Снейп идёт на верную смерть. И изменить уже ничего нельзя». Рефлекс, к счастью, сработал быстрее, чем разум: рука зажала рот прежде, чем я закричала, и сквозь пальцы вырвался лишь стон. Зашатавшись, я едва не сверзилась на пол, зато секунды борьбы за равновесие привели меня в чувство и помогли сдержать накатившуюся было истерику. Я лишь уткнулась лбом в колени, безумно, бессвязно шепча в ладонь: «Нет… не хочу… Не пущу!» За дверью раздались шаги, голоса: «Давайте, давайте, а то поздно уже». Встрепетнувшись, я вскочила на ноги, поспешила прочь, наверх, машинально, проходя мимо зеркала, пригладила волосы. Каждая ступенька – потерянная доля секунды, так не медлить же. Долой сомнения – какие, к чёрту, сомнения? Сегодня всё просто и ясно – он здесь, он рядом; день завтрашний зияет сплошной зловещей неизвестностью. Какие тут могут быть колебания, какой стыд, какие приличия? Дать ли ему понять, что я разгадала их с Гарри хитрость? Ни в коем случае. Напротив, на его заботе остаться неузнанным можно сыграть. Судя по реакции на Рона, Гарри не был с профессором до конца откровенен – и это тоже теперь его слабое место. С чего начать? Как за час-другой завести роман с человеком, который полагает, что должен видеть в тебе только друга? А если сделать вид, что у нас с Гарри уже роман? О котором не догадывается ни одна живая душа с Роном во главе? А почему бы и нет: третий – лишний, да и незачем навлекать на меня опасность… Какая пошлость, однако. Куража, объявшего меня, хватило только на то, чтобы переступить порог спальни и запереть дверь. Не достало духу даже посмотреть на него; пока я не выпалила наобум «Думаю, нам стоит поговорить», – и не услышала в ответ осторожное «Что ты имеешь в виду?», я вовсе не была уверена, что в комнате есть кто-то, кроме меня. А затем не оставалось ничего другого, только приступить к самой, пожалуй, смехотворной попытке соблазнения за всю историю Хогвартса. – Всё. Всё, что происходит между нами после той ночи. Меня понесло. Гар… профессор, таращившийся на меня с плохо скрываемым изумлением, хотел было вставить слово – я немедля перебила его, отчаянно осознав: стоит остановиться – и продолжить так же вдохновенно я уже не сумею: – Я прекрасно помню, что мы договорились подождать с… дальнейшими отношениями, пока война не окончится… но, если честно, думаю, это было глупо. Знаешь, это сильно смахивает на капитуляцию: перед страхом, перед отчаянием, перед их силой. Да, возможно, ты вернёшься, но ведь не исключено и обратное? И что? Неужто ты полагаешь, будто мне полегчает от того, что тебя больше нет и мы с тобой потеряли это время впустую? Молчи, не надо! Наперёд знаю твои аргументы. Да, я понимаю, что тебе сейчас не до серьёзных отношений, но одну-единственную ночь мы-то можем себе позволить? Теперь удивления он и не скрывал, и уж чего, а подвоха точно не заподозрил – самое главное, с облегчением подумала я. Мелькнула мысль, что с них обоих станется: вдруг это настоящий Гарри? Угораздило же меня наплести такую кучу глупостей. Нет, продолжать в том же духе я решительно не смогу. Господи, пусть этот кошмар закончится, как угодно! – Не надо… – ошарашенно и растерянно, не походя ни на Гарри, ни на себя, пробормотал он, и я жадно подметила эту незнакомую, нетипичную многообещающую нотку; вдохновлённая моментом его беззащитности шагнула вперёд, обхватила ладонями его лицо. Пальцы онемели от прикосновения к тёплой, неправдоподобно реальной коже. – Одну-единственную ночь, пожалуйста… – наконец-то позволила я себе сказать чистую правду. Какая нелепость – упоённая откровенностью высказывания я упустила момент, когда мои слова возымели действие. Он прижался к моим губам своими резко, агрессивно, раня о передние зубы тонкую кожу во рту; у первого нашего поцелуя оказался металлический привкус крови. Не успев поверить в свой успех, я обхватила его за плечи, сколько было сил, потрясённая, вцепилась так, что синяки, казалось, должны были остаться не только на его спине, но и на самих подушечках моих пальцев. Тело едва не свело от нахлынувшей необходимости быть как можно ближе, глубже, раствориться, проникнуть под кожу, пропитаться насквозь его теплом, запахом. Я отвечала на поцелуй, исступлённо ловя каждое движение, каждый порыв-предложение; прервавшись, тут же припадала к нему вновь, словно поцелуи были необходимее даже дыхания. Выпутавшись из моих объятий, профессор решительно подтолкнул меня к кровати. Я невольно улыбнулась – это точно было бы несвойственно Гарри, хотя при виде его точной копии мне и стало немного не по себе. Я сделала шаг назад, другой, кровать услужливо ткнулась под коленку, и я чуть было не села прямо на полог. Спохватившись, отодвинула тяжёлую занавесь, загораживающую кровать, где, к моему запоздалому стыду, царил обычный беспорядок. Профессора, впрочем, это обстоятельство явно не смутило. Не отставая, он снова поцеловал меня, гладя по волосам, перед глазами мелькнуло какое-то совершенно по-мальчишески искренне-завороженное его лицо, и на задворках сознания смутно всплыло: Гарри… это вовсе и не Гарри… кто-то иной под его личиной… отчего я так уверена, что это не Гарри? – ах, нет, не к месту, не вовремя! Я резко расстегнула ворот выглядывающей из-под вязаного жилета рубашки – непрошенные воспоминания улетучились прочь – и, не сдержав стона, поцеловала Гарри в плечо – нет, не Гарри. Он грубовато стиснул мои руки и решительно отвёл в сторону, заставив меня съёжиться от внезапного страха, что мой обман раскрыт. Головокружительное вожделение сняло как рукой. Но, похоже, профессор просто предпочитал действовать сам. Он стянул через голову и отбросил в сторону жилет, затем со слегка мрачноватой сосредоточенностью взялся за пуговицы моей кофты. Я же никак не могла прийти в себя после испуга, только что отдав себе отчёт в том, на что иду. Ведь я сама сознательно провоцирую его на обман, на подлость – это ли мне надо? Выдержу ли я видеть всё время перед собой лучшего друга? Да и он меня, наверняка, вовсе не желает – просто исправно играет отведённую ему роль. Надо ли мне это? «Всё равно!» – отозвалось внизу живота вязкой горячей похотью, но, неправда, мне было отнюдь не всё равно. Вот только продолжать было теперь проще, нежели остановиться. Профессор стянул с моих плеч кофту, проникнув под майку, коснулся – я ахнула – обнажённой кожи, прикосновение отозвалось волной почти мучительной чувственности. Следуя его движениям, я покорно подняла руки, помогая ему стянуть свою дурацкую детскую маечку вместе с гольфом. Проще продолжать. Значит, придётся перетерпеть. Перетерпеть – об этом ли я грезила? Но грёзы – грёзами, а в действительности на лучшее, чем трусливый обман, я оказалась неспособна. По телу, открывшемуся прохладному воздуху и его взгляду, пошли мурашки, я подавила порыв ссутулиться, хоть как-то прикрыть обрамлённую слишком откровенным лифчиком грудь. Почувствовал профессор или нет мои сомнения, но он остановился. Бережно и едва ли не неуклюже он взял мою безвольную руку, развернул кисть и невероятно нежно, но крепко прижался губами к ладони, к самой серединке, оказавшейся на диво чувствительной, жадно втянул воздух, холодя, затем, согревая, поцеловал-дыхнул. Я зажмурилась от захлестнувшей меня радости и облегчения, от возвратившегося, растёкшегося по телу медвяной сладостью желания. Это не могла быть ни вынужденная игра, ни безличная страсть – его жест был исполнен неподдельной нежности, интимности. Я провела кончиками пальцев по его лицу, обняв за шею, подалась навстречу, вперёд – согласно скользнувшие мне за спину руки с небольшой заминкой расстегнули застёжку лифчика, небрежно помогли ненужной полоске кружев упасть, осторожно зачерпнули груди, идеально лёгшие в эти ладони, в эти пальцы… Отстранившись, наконец, я аккуратно сняла с его переносицы чуть мешавшие мне до сих пор очки – он с удивлённым видом моргнул. Разумеется – непривычно. Не Гарри, не Гарри, не Гарри, не Гарри… Я слегка потянула его за ремень брюк, смущаясь и изнывая одновременно. Он подхватил намёк, увлёк меня на кровать; одним движением, плавно, но с заметно еле сдерживаемым вожделением стянул юбку с колготками и трусиками, другим таким же плавным движением разделся до конца сам, заставив меня отвести взгляд. Профессор мне никогда не простит, что это был Гарри. Никогда – и острое осознание всех возможных значений этого «никогда» вонзается под сердце, вызывая стон – одновременно он вытягивается вдоль меня, обнимает, льнёт всем телом, растапливая ледяной осколок: губами, грудью, бёдрами, переплетаются лодыжки. «Никогда» – томясь желанием и горем, я целую его в шею, в плечи, грудь, поглаживаю, неумело пытаюсь растянуть скудный ассортимент известных мне ласок, словно таким образом можно оттянуть этот неизбежный момент, когда «никогда», но слишком быстро теряюсь, и драгоценные секунды убегают так издевательски быстро. Он с явным нетерпением переворачивает меня на спину, шепча моё имя, и я вдруг понимаю, что сейчас всё на свете отдала бы за то, чтобы рядом чудом оказался бы Гарри, а значит – никакого затишья перед «никогда», просто двое измученных одной безнадёжной любовью подростков. В его движении сквозит некая неловкость, но прежде, чем я успеваю с облегчением принять это за подтверждение желаемого, он, коснувшись моего лба щекочущей чёлкой, прислоняется, щека к щеке, шепчет: «Свет мой», – и я обречённо убеждаюсь, что это именно профессор, сдерживаю едва не сорвавшуюся с губ мольбу: «Только, пожалуйста, осторожно – я в первый раз…» – взамен покорно выдыхаю: «Иди ко мне». Это больно. Это правда больно. Я захватываю губами его кожу, чтобы не выдать себя нечаянным криком. Рот наполняется горько-солёным вкусом, и я знаю, что теперь это всё останется со мной навсегда: эта боль, эта горечь, эта соль, и на глаза наворачиваются слёзы, горько-солёные, и саднит поцарапанная губа. Затем он принимается двигаться: во мне, вокруг меня, со мной, боль становится лишь гармоничной частью мириада прочих ощущений, и я уже целеустремлённо, счастливо подаюсь ему навстречу, инстинктивно раздвигаю шире бёдра, направляю его. Я не впадаю ни в какое «упоительное, поглощающее разум сладкое забытьё» из дешёвых книжонок – напротив, я с небывалой ясностью воспринимаю каждое движение, каждое прикосновение, каждый спазм, поглощаю, запоминаю, ведь любая упущенная мелочь – невосполнимая потеря. Я провожу ладонями по его спине, осязая, изучая каждую мышцу, каждую ложбинку, и не суть, что это не его внешность, сейчас она – его, это часы его жизни, и не самые худшие, осмелюсь заметить. Я ловлю каждое его дыхание, удерживаю каждый поцелуй, упиваюсь каждой волной удовольствия. Эти моменты – они будут всегда. Их ничто не в силах отменить, они сохранятся, даже когда не станет нас обоих. В прошлом – ну и пусть, какая разница, в верхнем ли, в нижнем ли течении времени они вплетены в ткань бытия, как доказательство, что любовь сильнее смерти. И среди нелепых, слащавых, скабрезных словечек я вдруг выловила одно древнее, мудрое, как нельзя лучше характеризующее творимое нами сакральное действие: познать. Открыться, отдаться, познать, смести бесполезные табу, обрести право на имя возлюбленного. – Гермиона… – Северус… – Гермиона… Северус. Любимый. Любимый. Мой.
Великолепно ))) Напряженно и нервно. Бедный Снейп, изображать в постели Гарри Поттера... я ему даже завидую )) Читала и параллельно перечитывала ПОВ Снейпа. Мда. Какое уж тут снарри
Rendomski Ну-ну, не обижайте профессора :) Я думаю, что он (коварный), изображая Поттера не мог позволить себе излишний профессионализм ))) Герм могла бы заподозрить неладное.
Все ж таки мне очень нравится вся эта история, когда она сложилась более-менее (ну мне, маниаку, не хватате ПОВ Гарри))). Но слегка забывается о Малфое и Невилле
Эээ... а есть надежда, ложка дегтя вырастет в нечто болешее? В половник хотя бы
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 181
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
! Ну, а если серьёзно, то сердечно прошу прощения у всех, кому пришлось так долго ждать сего продолжения. Вам, ещё ждущим, вам, уже не ждавшим, а также тем, кто видит этот опус впервые – с любовью 
. 
Все ближе и ближе самый волнующий момент!!!! Даже не верится, что Гермиона вот так просто влюбится в Снейпа...
. 
! 
. Просто скелетов в шкафу у Гарри, по плану, по окончанию фика особых не останется – он тут самый открытый, как ни странно, персонаж, а что-то новое в области снарри я написать не способна. Хороший каноничный снарри, в моём понимании, жанр уж слишком разработанный, слишком всё там схематично. А ООС не люблю 
. 
. 
. 
- участник сейчас на форуме
