Отправлено: 11.06.07 12:52. Заголовок: Тетралогия о Люпине и Поппи. Часть III. «Трансфигурация человека». Джен, PG, ММ и другие

Автор: teodolinda
Бета (больше, чем бета!): zanuda
Герои: Минерва МакГонагалл и другие.
Категория: джен
Рейтинг: PG
Дисклеймер: персонажи и мир принадлежат Роулинг. История из личной жизни профессора Спраут украдена у Стругацких («Понедельник начинается в субботу»); «маггловский роман», который вспоминает Минерва, слушая ностальгический рассказ коллеги, – «Любовь Свана» Марселя Пруста. Дамблдор цитирует вольтеровского «Кандида». Минерва ошибается, когда приписывает слова «quidquid latet», произнесенные Слагхорном, «какому-то древнему магглу»: Гораций цитирует знаменитый гимн «Dies irae» («День гнева») XIII в. Уф, кажется, все.
Саммари: Третья часть тетралогии про Люпина и Поппи.

Четыре фика о Люпине и Поппи я уже выкладывала на АБ, но теперь отчего-то захотелось собрать их вместе и выложить как единое целое, а не клубок сайд-стори.

 Отправлено: 11.06.07 12:53. Заголовок: Re:

I

– Ну да… это как с патронусом, – Минерва подняла глаза от пергамента. – Мы ведь не можем предсказать его форму и не можем повлиять на нее…
Есть своя прелесть в таких вот неспешных и необязательных разговорах, возникающих из ниоткуда, текущих мирно, не мешающих основному делу, и замирающих подчас незаметно для говорящих. Почему они заговорили об анимагии?.. Минерва уже и не вспомнила бы.
– Должно быть, неприятно не знать, в кого превратишься? – Слагхорн отложил в сторону пергамент и задумчиво посмотрел на Минерву. – Хотя мне отчего-то кажется, некая связь между внешностью, манерой поведения человека и его анимагической формой все же есть.
– Вовсе не обязательно, – откликнулась Минерва рассеянно, снова опустила взгляд на список, прочитала еще строчку – «Поттер, Джеймс – отлично cum laude» – нисколько не удивилась прочитанному, попыталась отогнать видение огромного пышноусого тюленя – ну и какой был бы прок от такой анимагической формы?
Филиус, неудобно сидевший в слишком глубоком для него кресле и оттого, видимо, слегка раздраженный, – или в результатах СОВ что-то ему не понравилось? Надо взять посмотреть, как там у гриффиндорцев с Заклинаниями… – заметил не без желчности:
– Вот так размечтаешься превратиться в гордого красавца-орла и поражать всех размахом крыльев… а получится какая-нибудь пакость.
– Среди животных никаких «пакостей» не бывает. Это прерогатива homo sapiens.
Конечно, Кеттлберн не выдержал. Но вступать в спор никому явно не хотелось, настроение было исключительно умиротворенное – летнее солнце из открытого окна, к началу следующего учебного года все почти готово, результаты экзаменов, кажется, не принесли сюрпризов.
– Ну и что там у тебя?
Минерва, скользнув взглядом вверх по списку («Петтигрю, Питер – отлично»), осмыслила вопрос, удивилась, ответила:
– Кошка.
– Да я про результаты… – фыркнула Помона. – Как там мои?
– «Прюэтт, Гидеон – выше ожидаемого», – вслух прочитала Минерва. – Я так и не поняла, правда, Фабиан за обоих практическую часть сдавал, или нет…
– А кто ж их разберет…
– Тяжело говорить, Минерва, но из ваших молодцев у меня проходят только Блэк и Поттер. До Лили им, конечно, далеко…
– Слушай, и у меня Петтигрю не прошел… – Помона, в отличие от Слагхорна, кажется искренне огорченной и даже как будто слегка виноватой. – Странно: он неплохо занимался – ну, для его уровня... Все-таки с ним что-то случилось, я тебе еще тогда, зимой, говорила, помнишь?
Да, говорила… И Помона говорила, и сама Минерва – Декан она, в конце концов, или нет? – тоже не слепая. Тянулся не очень толковый парень (как же ты любишь выражаться эвфемизмами, подумала Минерва отчего-то голосом Поппи), тянулся за более способными товарищами… и что-то в нем сломалось. До чего же сложный курс… Непредсказуемый, неуправляемый Блэк. Жизнь, размеченная лунным календарем, ежемесячные бессонные расхаживания из угла в угол по спальне: «Только бы обошлось, только бы обошлось…». Петтигрю, сначала смотревший влюбленными глазами и ловивший каждое ее слово, а потом, в середине пятого курса, вдруг ни с того ни с сего замкнувшийся в себе…
– Ты хоть пыталась понять, что с ним стряслось? Может, с друзьями его поговоришь? С Люпином – он разумный…
– Пыталась… – Минерва поморщилась. – И как раз с Люпином.
– И что?
– И ничего! – поправив очки (надеясь, что получилось не слишком демонстративно) она бесцельно провела пальцем по списку. Но не объяснять же Помоне, – да и слов не хватило бы объяснить! – какое сделалось лицо у старосты, паиньки и отличника Рема Люпина, когда профессор МакГонагалл из лучших побуждений спросила его, что случилось с одним из его друзей…
Легкомысленное летнее настроение сопротивляется, не хочет уступать серьезным думам о педагогических провалах и недосмотрах.
– Придется мне учить Петтигрю – у меня он получил проходной… – Минерва вздохнула. – Коллеги, кто посмотрел, отдавайте мне результаты. Пойду расписание старших делать…

II

Нервничать – занятие крайне непродуктивное. Особенно, если третий день не находишь себе места не то от пережитого ужаса, не то от невозможности поверить в относительно благополучный исход, не то от недодуманной как следует мысли: что-то здесь не так, какая-то деталь чудовищной шалости ускользнула от нее… И подлая радость – осознанная постфактум, когда прошел первый шок, когда были выпиты и вода (больше пролито, впрочем, чем выпито), и успокоительное зелье (у Поппи дрожали руки, и от этого тугой комок в груди закручивался еще туже), и огневиски в кабинете Альбуса, – радость, пришедшая вслед за острым приступом счастья, – все обошлось, все просто отлично по сравнению с тем, что могло случиться! – радость, что Альбус ненавязчиво взял груз ответственности на себя. «Но как там оказался Поттер?!» – «Минерва, дорогая, вы же не будете отрицать, что он оказался в нужном месте в нужное время? Все к лучшему в этом лучшем из миров…» – «Но, Альбус, выходит, по меньшей мере два студента знают секрет Ивы?..» – «Минерва, вы перенервничали, а у вас первый урок… идите отдохнуть, еще почти два часа…».
Она, конечно, Декан, но он – Директор. И если он не считает нужным разбираться, что делали студенты Блэк и Поттер в ночь полнолуния под Гремучей Ивой – ему видней. Минерва тогда в самом деле пошла в свою спальню, легла, не раздеваясь, поверх одеяла. Пролежала до начала урока, пытаясь унять дрожь во всем теле, шепча почти вслух: «Обошлось… обошлось…», почти наслаждаясь санкционированной Директором возможностью чувствовать себя не Деканом, а насмерть перепуганной женщиной не первой молодости… Но это состояние как-то подзатянулось… Ну да ничего: через полчаса она войдет в аудиторию, увидит своих шестикурсников – первый раз после этой истории! – в официальной обстановке… и все войдет в привычную колею.
– Эй, очнись! – Минерва вздрогнула, рефлекторно отдернула руку, и только потом поняла, что это Помона зачем-то прикоснулась к ее плечу.
– Да, что такое? – сдерживая накатившее раздражение, посмотрела Помоне в лицо. Перевела дыхание, вдохнула запах овсянки, почему-то показавшийся невыносимо-мерзким, подняла голову, медленно осознавая, где находится и что следует делать и говорить.
– Ничего особенного: просто Филиус пятый раз спрашивает, наливать ли тебе кофе…
Улыбнуться с благодарностью, покачать головой: дескать, уже пила у Поппи. Филиус – сама предупредительность! – пододвинул ближе к ней джем, и Минерва с удивлением обнаружила на своей тарелке пару тостов: когда она успела их положить? Или это кто-то из коллег позаботился о ней? Сдержанно улыбнулась Филиусу, отпила глоток тыквенного сока. Да, конечно, ее слегка раздражает такое нарочито теплое обращение – как будто она была тяжело больна или только что потеряла кого-то близкого, честное слово! – но не стоит, наверно, привередничать, радоваться надо, ценить и быть благодарной… И потом, сама она разве не вымучивала преувеличенно-бодрые шутки, подкладывая куски на тарелку оцепеневшей до полной невменяемости Помоны Спраут, – тогда, два года назад, когда Дэви Гаджена забрали в Мунго, а Поппи сказала извиняющимся шепотом: «Если честно – не знаю. Как повезет…»? Наверно, без поддержки коллег – пусть и такой неуклюже-утомляющей – было бы совсем невмоготу.
Минерва привычно обвела глазами Зал, задержала взгляд на гриффиндорском столе. Блэк жует что-то с видом неоцененного гения, Петтигрю – так, позвольте, а он там, под Ивой, вообще был? – Петтигрю нервозно-мрачен. Поттер кажется спокойным: видно, уже высказал Блэку все, что считал нужным. Вообще-то, им еще с Люпином объясняться, рано расслабился. Минерва встряхнулась по-кошачьи, отгоняя неуместные воспоминания об утреннем кофе в Больничном Крыле, о взгляде, каким студент Люпин прожигал декольте мадам Помфри, и еще более неуместный всплеск зависти к лучшей подруге – зависти давней, привычной, неизжитой, сколько бы Поппи ни говорила, смеясь: «в фунтах это измеряется, дорогая моя, в фунтах – большей частью, заметь, лишнего! – веса!». Люпин все же куда приятнее Петтигрю, хотя сама Поппи едва ли задумывается о том, что влюбленность студента может как-то повлиять на женскую самооценку, и в этом – тоже повод позавидовать ей. Тьфу, Мерлин, придет же в голову! Лучше остывшие тосты есть – Минерва сердито потянулась за джемом, мысленно показав лучшей подруге язык: она-то может позволить себе мучное в любых количествах без всяких угрызений совести. Впрочем, тут же устыдилась нелепых мыслей.
– Слушай, а этот-то… поклонничек твой… участвовал? – интересно, у Минервы на лице все мысли отражаются, или Помона тайный легилимент?
– Кажется, нет… не знаю.
Помона немузыкально побарабанила пальцами по чашке, задумчиво рассматривая гриффиндорцев, сказала негромко:
– А то он какой-то совсем уж на себя не похожий. Боится, что ли…
Боится – да, вот верное слово. Странно – ему ничего не грозило, его имя даже не упоминалось в связи со всей этой историей. Боится остаться один в случае исключения… за неимением лучшего слова, друзей? Едва ли: у Минервы было странное, ничем не подкрепленное чувство, что Питер Петтигрю не возражал бы против такого развития событий.
– Да, я вчера на уроке за ним наблюдал… – начал Кеттлберн, и Минерва поймала себя на застарелом чувстве неловкости: как будто она виновата, что коллегам приходится работать с Петтигрю! – Он сам не свой, вроде как боится, что про него что-то узнают. Что-то стыдное…
– Как интересно! – такое выражение лица бывает у Помоны, когда ее оторвешь от предпоследней страницы очередного маггловского детектива… только менее наигранное.
– Да помилуйте, какие у Петтигрю могут быть тайны! Разве что… но интересно, остался кто-нибудь, кто еще не понял, что он в вас влюблен, Минерва?
– Это – «стыдное»? Спасибо, Филиус!
– Да брось ты… – почти серьезно сказала Помона. – Нет, я все понимаю, приятного мало. Зато у тебя он превосходно занимается. Так что видишь – сплошная польза.
– Да, и Поппи тоже так говорит… – а попробовала бы Поппи, злорадно подумала вконец запутавшаяся Минерва, говорить иначе, особенно после сегодняшнего дефиле в халате перед шестикурсником! Но как Люпин смотрел на нее… как смотрел!
– Вот и правильно. А ты слушай умных людей!
– У него хороший вкус. Это радует – должно же быть у молодого человека хотя бы одно достоинство… – Слагхорн улыбнулся ей и смешно отсалютовал вилкой с насаженным на нее куском омлета. Надо полагать, она имеет совсем бледный вид, если Гораций перестал дуться из-за Снейпа и пытается развлечь ее…
В более уравновешенном состоянии Минерва, наверно, слегка порасстраивалась бы и порефлексировала: как-то все же неприятно, что не лучшие представители столь разных поколений неровно к ней дышат… Тенденция какая-то... тревожащая.
– Ну ладно, пойду рассаду готовить, – Помона промокнула губы салфеткой, поднялась, шумно отодвинув стул. – Надеюсь, мы узнаем стр-рашную тайну Петтигрю раньше, чем помрем от любопытства!
Минерва поморщилась. Похоже, надо сделать над собой усилие и постараться прийти в себя как можно скорее, пока коллеги не впали в совершеннейшее уж дурновкусие в попытках ее приободрить.
– Quidquid latet, милые дамы, quidquid latet… – сказал Гораций непонятно, как всегда, должно быть, цитируя какого-нибудь древнего маггла.
Переспрашивать Минерва не стала.

“Quidquid latet” – что бы ни было скрыто (лат.). Гораций цитирует часть фразы: “Quidquid latet, apparebit, nil inultum remanebit” – «что бы ни было скрыто, обнаружится, ничто не останется неотомщенным…»



III

– Филча кто-нибудь видел? Мне надо оформить заказ на грунт… – Помона, войдя в учительскую, рывком отбросила капюшон, отряхнула снег с рукавов. – Как тут у вас уютно…
Минерва провела пальцем под левым глазом, показывая Помоне, чтобы стерла с лица грязь, и ответила:
– Полчаса назад он был в библиотеке…
– Филч в библиотеке? Сегодня разве первое апреля? – поинтересовался Филиус, не отрываясь от заполнения журнала.
– Нет. Зато сегодня четырнадцатое февраля, – грустно сказал Кеттлберн, и Минерва в очередной раз посочувствовала ему и мельком подумала, что никогда не поймет Ирму.
– О да… – Слагхорн направил палочку на камин, пламя вспыхнуло ярче. – Невозможно заниматься! Помона, ваш Прюэтт…
– Который?..
– Кажется, Флавий… впрочем, возможно, что и другой… неважно. Короче говоря, он практически сорвал мне урок – все добивался внимания прелестной Алисы.
– Преуспел?
– Нет – урок в итоге сорвал Поттер: трансфигурировал помет нюхлера – редчайший ингредиент, кстати! – в снитчи в форме сердечек и бомбардировал Лили.
Минерва улыбнулась, поймав себя на невольной гордости за ученика, но тут же услужливая зрительная память подкинула ей образ песочных часов с рубинами: когда она шла в учительскую, верхняя половина часов выглядела вполне достойно. А как же «редчайший ингредиент»?
– Гораций, и вы не сняли баллы с Поттера?..
– Минерва, помилуйте, юноша влюблен… – Вот ведь странный человек, подумала Минерва, то раздражает до невозможности, то хочется подойти и чмокнуть его в щеку. – К тому же заклинание было очень качественным, долго продержалось.
Повезло мисс Эванс, ничего не скажешь… если бы заклинание оказалось слабым и снитчи превратились бы обратно… брр.
– Да уж, любовь и не на такое может подвигнуть! – Филиус отложил журнал, улыбнулся мечтательно. – Помните, какие фейреверки Тонкс устраивал для средней мисс Блэк?
– Я слышала, Андромеда беременна, – шепнула Помона Минерве, усаживаясь в кресло рядом с ней.
– Думаю, нам всем есть что вспомнить… – Слагхорн воздел глаза к потолку. – Мне было двадцать четыре, когда я впервые сумел приготовить «Феликс»… Вы помните, в те времена это было не так просто, как сейчас… Но я был так влюблен, что для меня не существовало препятствий.
А без «Феликса» никак было не обойтись, мелькнуло в голове у Минервы даже и сквозь приступ симпатии к Горацию.
– Когда одаренный человек совершает подвиги от любви, это все же не так впечатляет… Вот у меня в молодые годы был один поклонник, – Помона расплылась в улыбке. – Весьма и весьма посредственных способностей, в гербологии просто полный ноль. Но когда он ухаживал за мной… Всю зиму у меня цвели орхидеи. Они пахли самым лучшим запахом, какой он только мог выдумать…
“Faire catleya” – вспомнила вдруг Минерва выражение из маггловского романа. Досадно: они с Поппи все хотели, да забывали спросить у Помоны, как выглядит эта самая “catleya” (вроде сорт орхидей?)… Теперь, пожалуй, не стоит спрашивать.
Помона неожиданно усмехнулась и добавила:
– Знали бы вы, как я за него сначала нервничала: он был мальчик самолюбивый, и я ужасно боялась, что не получится, или получится какая-нибудь смехотворная гадость вместо цветов… Не поверите: ночами просыпалась, думала, как бы руки на себя не наложил.
Повисла уютная вечерняя тишина, каждый явно вспоминал о чем-то своем, когда Слагхорн сказал вдруг без улыбки:
– Сильный станет сильнее, слабый озлобится. И это страшно…

 Отправлено: 11.06.07 12:53. Заголовок: Re:

IV

Скорее бы этот год закончился! Она устала, отчаянно устала от своих семикурсников – не положено, конечно, учителю так думать, но что же сделаешь, если это правда? Минерва не глядя положила стопку студенческих работ на стол, опустилась в кресло, вытянула ноги.
Она почти никогда не пользовалась служебным положением в личных целях, но из года в год при составлении расписания делала себе окно после занятий со старшекурсниками: на уровне ЖАБА как-то больше выкладываешься… Поначалу даже ругала себя: выходит, с младшими она работает не в полную силу? Однажды поделилась было сомнениями с Поппи – давно, еще в самом начале их дружбы, – та вскинула брови, смешно округлила глаза и задумчиво протянула: «Знаешь, я ведь, когда насморк лечу, совсем не устаю… наверно, лечу некачественно, да?». Ох, только не думать о Поппи…
Теоретический курс анимагии – Минерве всегда хотелось понять, издевались составители программы над теми несчастными, кому придется это преподавать, или всерьез полагали, что за восемь лекций можно «очертить основы методики анимагической трансформации»? А главное, зачем? Кто захочет, выучится сам, по книгам, а у большинства семикурсников подобные «основы» – без отработки заклинаний, без детального изложения рецептов необходимых зелий (и особое примечание на первой странице программы: никакой, дескать, конкретики, целью курса не является научить студентов анимагии!) – вызывают лишь вполне естественные приступы зевоты. Минерва усмехнулась, вспомнив, как на заре своей карьеры, доходя до этой темы, начинала переживать, что преподаватель из нее никудышный… Потом поняла, что проклятая «теория анимагии» – единственная провальная тема за семь лет, и успокоилась.
Но в этом году творится что-то уж совсем невообразимое – как на прошлой неделе начала читать анимагию, так уже выть хочется. Такого поведения студентов ей видеть еще не приходилось, и вряд ли кто-нибудь из коллег видел – разве что Биннс.
Относительно понятно с Поттером: он явно добился внимания Эванс, и учеба в его системе ценностей отошла теперь уже не на второй, а хорошо если не на двадцать второй план. Блэк, как это ни странно, производит самое… нормальное впечатление: чуть больше рассеян, чем обычно, чуть больше амплитуда раскачиваний на стуле. Чуть ярче написано на лице: «Думаю о своем, прошу не беспокоить!» Но его думы – они хоть о чем-то радостном и приятном: всякий раз, видя, как это красивое породистое лицо расплывается в блаженной улыбке, Минерва словно слышит торжествующий голос Филча: «Вы только посмотрите, что опять ваш Блэк натворил!..»
Люпин. Да, Высшая Трансфигурация не для него. Второй год парень мается – надо было Минерве все-таки собраться с духом, и отговорить его! Ясно же, что одна мысль о трансформации человеческого тела вызывает у него судороги отвращения… Хотя странно: что могло задеть его в настолько отвлеченной теме, как сегодняшняя «Анимагия и магическое законодательство»? Сидел весь красный, глаз не поднимал… Нет, ничего Минерва не понимает в современной молодежи. А еще было у Минервы подозрение, что он как-то слишком близко к сердцу принял… нет, не думать об этом!
Петтигрю. В самом деле, это уже начинает утомлять Минерву. Она всегда понимала, как тяжело ему приходится – полное, будем откровенны, ничтожество, оказавшееся волею Распределительной Шляпы в компании блестящих и просто способных однокурсников. Имевшее несчастье влюбиться не просто в женщину, годящуюся ему в матери, но в профессора и Декана. Она, видит Мерлин, всегда старалась быть с ним тактичной, но ее терпение тоже не безгранично.
И что им всем эта теория анимагии?! Уж Петтигрю должен был бы радоваться: знай себе записывай за лектором, ничего делать самому не надо, не надо позориться перед Блэком и Поттером… Так нет, и тут ему плохо. Минерва резко встала, прошлась по учительской. Поколебалась, подавить раздражение или обернуться кошкой, да взлететь на занавеску. Решила обойтись без крайних мер – вдруг кто войдет, неловко получится: не пристало Декану Гриффиндора выпускать пар столь экзотическим способом. И еще – вот ведь гадость какая: даже на ее превращения в кошку перед классом Петтигрю теперь реагирует странно. И, кстати, если вдуматься – давно уже… да, пожалуй, с тех самых пор, как с ним, пользуясь терминологией Помоны, «что-то случилось»…Нет, миром овладело какое-то повальное безумие!
Мерлин, в прошлый понедельник она начала, как всегда, с истории анимагии. Вводную лекцию слушают обычно еще с интересом – во-первых, у студентов есть надежда, что дальше их ждет нечто занимательное, во-вторых, предмет сам по себе увлекательный. Отражение сведений об анимагах в маггловской мифологии и литературе, биографии знаменитых средневековых анимагов… И в этом году семикурсники слушали с удовольствием, предсказуемо радовались возможности гордо воскликнуть: «А я в детстве про это читала!», когда Минерва начала рассказывать миф о Европе. А Петтигрю надулся, побагровел, смотрел на нее как будто ненавидящим взглядом. Чем ему не угодил, скажите на милость, древний маг, превратившийся в красавца-быка, чтобы привлечь и похитить прекрасную девушку?!
Раздражение кипело в груди, душило ее. Сейчас бы выговориться – и прийти на следующий урок спокойной.
Минерва вздрогнула – все-таки никуда ей не уйти от мыслей о вчерашнем визите к Поппи. Хотя с утра она заставила себя забыть об этом – на время уроков.
Как она старалась развлечь Поппи, изложить историю «Влюбленный студент и лекции по анимагии» в комическом духе!
Изложила. Они сидели в гостиной маленькой съемной квартирки за столом, покрытым чудовищной скатертью, пили чай из пакетиков, и Минерва чувствовала, как холодная тревога заливает душу. В чужой, так и не обжитой комнате (каждое воскресенье Минерва так надеялась на чудо, надеялась увидеть знакомый блеск глаз и вдохнуть запах свежезаваренного зеленого чая!..) было неуютно, а единственным теплым пятном ей показалась небрежно брошенная на журнальном столике под вычурным торшером рукопись. Рукопись и тяжелые очки поверх нее – островок, хранящий воспоминание о субботнем вечернем покое под желтым абажуром – странно притягивали взгляд, и Минерва попробовала издали вчитаться в текст: похоже на учебное пособие для авроров. Мельком посочувствовала бедняге-автору: судя по соотношению красных и черных чернил, после такой редактуры ему останется только переписать все сначала… если, конечно, руки не опустятся. Договаривала уже скорее машинально – лицо Поппи становилось все более и более хмурым, все с большей сосредоточенностью она наматывала на палец длинную бахрому скатерти.
– Так что ты была не права: от влюбленных в нас студентов одни проблемы! – с трудом, но шутливый тон удалось выдержать до конца.
– Невыносимая все-таки пошлость, – убежденно сказала Поппи после паузы, и Минерва как-то сразу поняла, что подруга имеет в виду скатерть.
– А почему не поменяешь?.. – машинально спросила она, чувствуя, как противно засосало под ложечкой. Мерлин их разберет, женщин, которым не сегодня–завтра рожать, но это все-таки уже чересчур…
– Не хочется.
Мир определенно либо уже сошел с ума, либо движется к безумию семимильными шагами…
Обожавший ее студент – самый неприятный со всего курса, – реагирующий на самые нейтральные слова самым поразительным образом, Поппи Помфри (не захотевшая – или не сумевшая – создать вокруг себя уют!), неуклюже и демонстративно меняющая тему разговора на самом безобидном месте…
Скорее бы закончился этот проклятый год.

V

Дверь была очень холодная и неприятно шершавая на ощупь. Пальцы оставили на ней влажные, чуть поблескивающие в неверном свете луны следы – и Минерва отняла руку, еще мокрую после того, как она бросила уличную мантию на кресло, не стряхнув снег. За дверью стояла мертвая тишина.
– Какое мощное заклинание… Ты ставил?..
– Нет. Она.
И правда – глупый вопрос: Минерва почувствовала, что Звукоизоляционное Заклятие наложено изнутри, как только, сама не понимая, зачем, провела по двери рукой.
– Твоя записка дошла сразу… но, сам понимаешь… у меня там Люпин… я не могла уйти из Школы.
– Я так и понял. Думал, ты придешь после рассвета.
– Я сначала собиралась… потом не выдержала, разбудила Альбуса, попросила его проследить…
Он стоял у окна, так ни разу и не повернувшись к Минерве, – даже когда она вошла (впустил ее в квартиру «Алохоморой», не посмотрев, кого впускает – как же это на него непохоже!). И когда, кажется, не поздоровавшись, ответил на ее «Ну как?» отрывистым «Говорят, пока все “как по учебнику”. Видел я этот учебник». Стоял ссутулившись, тяжело опираясь руками на подоконник, и Минерве страшно было подумать, что он стоит так в темной холодной комнате уже не один час.
– Она почему-то все говорила, что не хочет рожать в полнолуние. Примета, что ли, какая-то… – неожиданно сказал он после долгой паузы.
– Она вообще-то несуеверна…
– Я знаю.
– Все будет хорошо, Аластор…
– Да.
Минерва сосредоточенно следила, как стекает растаявший снег с ее мантии, как темнеет, впитывая влагу, старый паркет… старалась не думать о происходящем за дверью. Неужели еще меньше суток назад она читала последнюю в этом семестре лекцию семикурсникам, и раздражение закипало в ней при каждом взгляде на Питера Петтигрю? Какая глупость, какая мелкая ерунда – она рассказывала стандартные истории-страшилки о том, как иные волшебники, решившиеся на анимагическую трансформацию ради корыстных интересов, ради покорения сердец, ради карьерного продвижения, так или иначе терпели фиаско. Петтигрю смотрел на нее почти с ненавистью… И ее это всерьез занимало?! Мерлин, как же это все незначительно и неважно…
– Отчаянная вырастет девица, – Минерва понимала, что говорит ужасающую банальность, но ничего умнее как-то не придумывалось, а сказать хоть что-нибудь в эту каменно-застывшую спину казалось абсолютно необходимым, – если она будет похожа на вас обоих…
А он дернулся как от удара, повернулся к ней. Сверкнули глаза, Минерва увидела рот, словно искаженный судорогой… наверно, таков он в бою, мелькнула нелепая мысль, и ноги стали как ватные. «Ты… ты думаешь, я ничего... Ты за кого ее принимаешь?» – непонятно выдохнул он, явно с трудом выталкивая слова через сведенные яростью губы, осекся, перевел дыхание, замер на миг. Минерве показалось, что в его глазах мелькнуло изумление, и лицо странно обмякло, когда он пробормотал едва слышно:
– Ч-черт… не может быть… вы же подруги… я был уверен… – с видимым усилием оборвал фразу на полуслове, провел дрогнувшей рукой по лицу, добавил тверже: – Никогда я не пойму женщин.
Минерва опустилась в кресло поверх мокрой мантии – ноги вдруг отказались ее держать, – хотела спросить, в чем дело, но не нашла слов…
– Прости… – неожиданно и очень тихо сказал Аластор, присел на подоконник, словно у него кончились силы, добавил со странной кривой ухмылкой: – Очень надеюсь, она будет похожа на мать…
Ответить Минерва не успела.
Тягучий скрип двери разрезал тишину, появившаяся на пороге незнакомая женщина сказала, не обращая никакого внимания на Минерву:
– Ну что, папаша, мои поздравления! Можете зайти.

VI

– Какой ужас… – Кеттлберн отложил газету. – Вы уже знаете?
Минерва кивнула, чувствуя, как по спине снова пробегает дрожь. Можно сколько угодно прятаться от жизни в надежных стенах Школы – а совесть не уболтать, совесть шептала Минерве, что именно этим она и занимается – столкновения с Большим Миром заставят вспомнить, что за пределами их крошечного теплого мирка идет, кажется, уже война… И не нужно ей читать свежий выпуск «Пророка», чтобы в этом убедиться… Но думать об этом страшно, да и не думается как-то: ей стыдно, но в душе, похоже, совсем не осталось места для сопереживания незнакомым жертвам…
– Говорят, авроров перевели на чрезвычайное положение…
– Да уже месяц как… – вздохнула Минерва. «Чрезвычайное положение»: это не слова из передовицы «Пророка», это опухшие и покрасневшие от многодневного недосыпания глаза и глубокие, больше похожие на рубцы, морщины на грубом мужском лице… и как-то сразу делается ясно, что дело не в ночных вставаниях к ребенку...
– Знаете, мне что страшно: эти люди наверняка ведь учились здесь… Причем совсем недавно – они ж явно молодые…
– Какая разница, где они учились – страшно то, что они творят сейчас… – Ты возражаешь Помоне, сказала себе Минерва, в основном потому, что сердита на нее за вчерашнее, хотя виновата сама: вполне можно было просто сказать «нет».
– Минерва права: мы не должны думать о таких… выродках как о наших учениках, пусть и бывших… – если тебя поддерживает Гораций, привычно подумала Минерва, значит, ты или неправа, или не сумела выразить мысль четко.
– Я, вообще-то, не совсем то имела в виду… – сказала она без особого энтузиазма.
– Да, мы никогда не знаем, что вырастет из наших учеников… – Филиус подошел к Кеттлберну, взял газету, развернул с тяжелым вздохом, поежился, взглянув на фотографии на первой полосе. – И, боюсь, не в наших силах что-то сделать, пока они еще учатся.
– Я не понимаю, как вы можете такое говорить! – Помона явно начинала горячиться. – Мы не можем повлиять на способности и характер ученика – да, Филиус, тут я с вами согласна, – но мы обязаны учить их понимать, что такое хорошо и что такое плохо!
– Мы обязаны учить их только одному: вы, Помона, Гербологии, я – Зельям. –Возможности ответить Филиусу не дали. – Все остальное не в нашей компетенции.
– Но – мы тут все порядочные люди, и наш долг… ну, не знаю, как сказать… учить детей порядочности! Если я вижу юного подлеца, я что, должна спокойно учить его только Гербологии?!
– Я не сомневаюсь в вашей – личной – глубокой порядочности, Помона, как и вы, надеюсь, не сомневаетесь в моей, но есть вещи, которым научить невозможно. И, более того, мы не имеем никакого права вмешиваться в становление личности. Мы не профессионалы в этом, мы можем больше навредить, чем помочь. Лучше никакого врача, чем плохой, но полный энтузиазма.
– Профессор Слагхорн, ваше равнодушие меня потрясает! Минерва, ну что ты-то молчишь?!
Серьезный получается разговор, и для всех полезный… и Минерве было бы что сказать, конечно… Если бы удалось отделаться от радости, слегка пугающей ее самое: Помона отвлеклась и не будет больше приставать к ней… «Я могла бы поискать специалиста… да и у нее наверняка есть знакомые… ты должна с ней поговорить, вы же близкие подруги!».
Вздохнув, Минерва уже открыла рот, чтобы начать говорить – в надежде, что слова придут сами, но, к счастью, Филиус оторвался от газеты, повернулся к Помоне:
– Нет, Помона, это не равнодушие. Я понимаю, что хочет сказать Гораций, и я с ним согласен. Никто из нас не может предсказать, как студент отреагирует на наши слова, которые нам могут казаться совершенно невинными и даже несущими ту пользу, о которой вы говорите.
– Да, Филиус, – кивнул Кеттлберн, – Представьте себе, Помона: вы из лучших побуждений говорите студентам, что гной буботьюбера помогает от юношеских угрей, десять человек просто принимают эту информацию, а одиннадцатый идет и вешается, потому что, оказывается, он уже полгода мучается, что его девочки из-за прыщей не любят, и ему кажется, что вы его специально на посмешище выставили… Заметьте, я привел пример про то, что вы обязаны говорить по программе! А вы хотите лезть им в души сверх курса Гербологии!
Минерва посмотрела ему в лицо, вяло подумала: бывает кожа и лучше, но Ирма Пинс все равно дура…
– По вашему выходит, мы вовсе не имеем права их учить… Давайте пойдем дальше: вы говорите о словах, а я, может, завтра не так посмотрю на студента, а он вырастет, да и пойдет магглорожденных убивать! Или вон – Петтигрю у нас в Минерву влюблен, а она его сколько раз наказывала?
– Чужая душа – потемки… – вздохнул Кеттлберн, видимо, решивший замять спор. Потемки, потемки… Ерунда все это: влюбленный Петтигрю, влюбленный Люпин (да, надо зайти в Больничное Крыло). Ох, какие потемки – что прикажете делать, если не можешь помочь лучшей подруге, потому что не понимаешь, что с ней творится? Минерва окончательно отключилась от разговора – важного, да, тысячу раз полезного и серьезного… но слишком живо было воспоминание о вчерашнем.
Леденящее напряжение, волнами исходившее от Поппи – несмотря на теплый апрельский день, Минерва почувствовала озноб, едва они вошли в квартиру, – механическая скованность ее движений – даже когда она брала на руки ребенка… Дешевый халат, некрасиво облегающий расплывшееся тело. Небрежно причесанные, кажется, не безупречно чистые волосы. Минерве было больно и страшно смотреть на нее, и стыдно, что не смогла отвязаться от Помоны («Так хочу на девочку посмотреть»! – а у Минервы язык не повернулся ни соврать что-нибудь, ни отказать без объяснений). Помона, кажется, была потрясена. Светская беседа тянулась мучительно, Минерва разрывалась между осознанием необходимости свернуть разговор и распрощаться и острым желанием дать Поппи хорошую пощечину, встряхнуть ее за плечи, заорать: «Объясни ты мне, что с тобой?!». Почти уже склонилась ко второму варианту, когда в квартиру вошел Аластор – замотанный, смурной, похожий на сжатую пружину. Бегло поздоровался с гостьями, заскочил на кухню, съел там что-то, судя по звукам, прямо из кастрюли, вернулся в гостиную, встал за спиной Поппи. Она, задрав голову, посмотрела ему в глаза – Минерве показалось, что они словно сказали друг другу что-то без слов… и лицо Поппи как будто чуть оттаяло.
– Опять сегодня в конторе ночую, – хрипло и бесцветно сказал он и вдруг провел рукой по ее плечу, под воротником халата, поправляя выбившуюся из прически длинную прядь. – Бедная ты моя… опять не выспишься…
Минерва зачарованно смотрела на его пальцы – неровно-смуглые, узловатые до уродливости, сильные, – глупо думала, что никогда не обращала внимания, какая у Поппи потрясающе белая кожа… и была в его жесте такая нежность, что Минерву вдруг наконец отпустил озноб, и подумалось, что все будет хорошо… Но она перевела взгляд на лицо подруги… и на сердце стало еще гаже.
Аластор наклонился, легко поцеловал Поппи в пробор, постоял неподвижно, дыша ей в волосы, потом резко оторвался от нее, убрал руку с ее плеча и стремительно вышел из комнаты, буркнув: «Все, пошел. Пока, девочки!»

– Господа преподаватели, я извиняюсь, но ваши детки сейчас Школу разнесут! – Минерва дернулась от неожиданности, и все разом замолчали, обернулись к двери и несколько секунд в гробовой тишине созерцали плохо скрываемое ехидство на лице Филча. Наконец Слагхорн посмотрел на часы, поднял брови с преувеличенным ужасом:
– Спасибо, Аргус! Коллеги, урок уже десять минут как начался!
– Ты идешь? – Помона деловито обратилась к Минерве, явно намереваясь по дороге продолжить разговор. Минерва вдруг отчетливо поняла, что завизжит, если еще раз услышит про послеродовую депрессию, которая «не должна длиться четыре месяца» (нашла тоже подкованного собеседника!), и что Поппи «надо серьезно лечиться».
– А у меня окно! – сказала она не без злорадства. – Пойду в Больничное Крыло, посмотрю, как там Люпин…

VI

– Я исчезаю, – театральным шепотом заявила Поппи, поднялась и стала протискиваться между стулом Минервы и стеной, символически пригнувшись, словно обозначая таким образом, что не желает привлекать всеобщее внимание к своему уходу.
Минерва подвинулась вместе со стулом, повернулась, удержала ее за руку:
– Так ты сама поговоришь в Хогсмиде, или мне?..
– Не переживай, поговорю! – улыбнулась Поппи.
– А то давай я… ты когда еще выберешься! Вдруг сразу найти не получится…
Боковым зрением Минерва отметила, что сидевшая через стол Помона положила вилку и внимательно прислушивается к их разговору.
– Ты никак на работу выходить собралась? Слушай, помнишь, пару лет назад сестра Зонко с мужем уезжали на заработки? Они же с кем-то детей оставляли... Давай, я спрошу?
Поппи рассмеялась, явно польщенная.
– Да не волнуйтесь вы, я уже Дамблдору обещала! Никуда теперь не денусь, – сердито дернула платье, зацепившееся за спинку стула. – Ч-черт, может, работать начну, хоть похудею…
– Ты, кстати, потрясающе выглядишь… – заметила Помона.
Как все-таки хорошо! Сияющие глаза лучшей подруги, вышедшей из затяжной и необъяснимой депрессии (прошло уже месяца два, но Минерва до сих пор боялась поверить в возвращение прежней, настоящей Поппи Помфри), лето, начало каникул, свалившийся с плеч груз – выпуск самого тяжелого за всю ее педагогическую карьеру курса…
Глядя Поппи вслед, она вспомнила, что не спросила адрес портного. Ну и Мерлин с ним, только бы расстроилась – дело же не в портном: чтобы платье подчеркивало фигуру, надо иметь, что подчеркивать…
– Как здорово, что она оклемалась, – улыбнулась Помона. – А то ерунда какая-то: девка – чудо, здоровая… мужик золотой, пылинки сдувает, на руках носит… А она как в воду опущенная…
– Ты только про «на руках носит» ей не говори… – сказала Минерва, чувствуя, как лицо расплывается в блаженно-идиотской ухмылке.
– Ничего, он сильный, – хихикнула Помона, серьезнее добавила: – Жаль, конечно, что они не женаты…
Минерва не успела ответить, как к ним повернулся Филиус:
– Интересно, Минерва, ваш Поттер с мисс Эванс сразу поженятся? Давно таких пар у нас не было на одном курсе…
– А Тонкс с Андромедой? И эти… ну, помните, лет восемь назад… девочка Прюэтт и Уизли.
– Кстати, Помона, вы хоть напоследок на ЖАБА поняли, один Прюэтт за двоих сдавал или нет? – Гораций улыбался в усы и отчего-то казался Минерве страшно милым.
– Нет, признаться… Да ладно, они оба и ловкие и способные… Меньше б хулиганили, цены бы им не было.
– Рады, что они закончили?
– Какая разница – другие придут… Поздравлять надо Минерву – вот кому досталось с этим курсом так досталось.
– Да уж… Но – коллеги, предлагаю попросить у Министерства нам всем какой-нибудь поощрительный приз: вы хоть понимаете, что мы сделали? Мы же Петтигрю до выпуска дотянули! За это стоит выпить! – Филиус с необыкновенной серьезностью на лице отпил глоток вина, улыбнулся Минерве.
– Ой, а мне приза не достанется: я же его только до СОВ учила… А тогда он был еще ничего, старательный такой… Хотя нет, пожалуй, за второй семестр пятого курса мне тоже причитается…
– Ну что ж, попросим Альбуса, пусть ходатайство напишет в Министерство… – когда Минерва МакГонагалл последний раз с таким наслаждением несла легкомысленную забавную чушь?!
– Нет, коллеги – должен вас разочаровать, приз вам не дадут: милейший Петтигрю, конечно, последние годы был невыносим – не имел удовольствия его учить на ЖАБА, но много слышал от вас… Но зато как расцвели Блэк и Поттер! Вот вам и компенсация!
– Ну да, конечно, Гораций, помню, – Минерва усмехнулась, – тогда же, на пятом курсе… Я по ночам просыпалась в холодном поту, мне все снилось, что они то Школу взрывают, то напускают мне полный кабинет крыс…
– Представляете, Аргусу-то как грустно, что они закончили! – заговорщицким шепотом заметил Филиус, но его перебил Кеттлберн:
– Чем вам не угодили крысы, Минерва?
– Ну не люблю я их! Имею право?.. Я им как-то еще курсе на втором об этом сказала – к слову пришлось, – вот потом кошмары и мучили…
И Минерва вдруг подумала, что все совсем не страшно – когда смотришь с расстояния, когда вспоминаешь как прошлое: и выходки Блэка кажутся невинными шалостями, не лишенными остроумия, и вервольфа, оказывается, вполне можно учить… и надутая физиономия Петтигрю, всплывшая перед глазами, вызывает лишь улыбку. И эта его влюбленность, такая детская и такая нелепая, останется предметом шуток в учительской, пока не затмит ее какой-нибудь более свежий повод посмеяться Да и сам Петтигрю скоро со смехом будет вспоминать свое чувство к прекрасной и недоступной профессору МакГонагалл, чувство, которое, тем не менее, помогло ему хотя бы в одном предмете не быть полным ничтожеством. Жаль только, «стр-рашную тайну» они так и не узнали…
– Коллеги, я хотел бы поднять этот бокал… – все замолчали как по команде, услышав негромкий голос Альбуса, – за любовь. За любовь во всех ее проявлениях, помогающую нам жить и побеждать. За ту любовь, с которой вы все делаете наше общее дело. За ту любовь, которую испытывают к вам студенты. За любовь, которая поможет и нам, и нашим ученикам выстоять в войне – да, коллеги, в войне… Но жизнь продолжается вопреки войне: как мы все знаем, в ушедшем году у одного из лучших, самых неутомимых солдат этой войны родилась дочь… а разве может быть более весомое доказательство любви? Как жаль, что Поппи ушла, я так хотел потанцевать с ней… она сегодня ослепительно хороша! Простите, отвлекся… Выпьем же за любовь, коллеги и за те деяния – великие и малые, но неизбежно прекрасные, – на которые любовь толкает нас… Они всегда непредсказуемы… но всегда благотворны.
Минерва улыбнулась, повертела в руке бокал. Альбуса послушать, так и от студенческой влюбленности сплошная польза… Откинулась на спинку стула, прикрыла глаза.
До чего же ей хорошо…