Зеленый форум: HP Fanfiction

I promise to be good
Don't look in the mirror
At the face you don't recognize
Help me call the doctor
Put me inside
Put me inside
Put me inside
Put me inside
I keep the wolf from the door
But he calls me up
Calls me on the phone
Tells me all the ways that he's gonna mess me up
Steal all my children
If I don't pay the ransom
But I'll never see him again
If I squeal to the cops

(с)

Radiohead “Wolf at the door”
=*=*=
Он играл в игру Ври Всегда – это тайная игра, в которую играют взрослые. У них много всяких других игр и свои Секретные Правила. У них есть Клятва Молчания, это такое взрослое Ничего Не Говори. И еще у них есть Чрезвычайное Наказание или Притворись, Что Ненависти Нет. В это ужасно трудно играть. Надо уметь хорошо делать Эмоциональную Работу.

(с) Лиз Дженсен «Девятая жизнь Луи Дракса»

1.1

Знаешь, мой брат снимал все подряд, расставаясь с фотоаппаратом разве что во сне. Колин и в день своей гибели много чего успел отщелкать. Лучше всего ему удавались портреты. Люди на них получались такими живыми – не только маги. Ну, ты понимаешь. Магглы-то на своих фотографиях не двигаются, и вообще в одну точку смотрят.

Маггловские копы этому учатся, фотосъемке. Ну и мы – тоже.
Панорамная съемка, узловая, объектовая.
Все, что нужно, чтобы запечатлеть место происшествия.
Так вот. Брат снимал живых.
Теперь из нас двоих остался только я.
И моя работа – снимать мертвых.

Адрес немного насторожил. Ну, совсем немного. Сначала. Мне-то не говорили, куда именно Гарри отправится на отдых.

Ко всему привыкаешь. Летний домик Коннолли, новенького из убойного отдела. Я прибыл вместе с экспертами, а Ливайн и Финниган уже были там.

Я посмотрел на тела. Сначала на Гарри, потом на Джинни. Долго смотрел. Конечно, непрофессионально с моей стороны. Но то был день, когда мне в первый, и, надеюсь, в последний раз пришлось делать снимки друзей – и это была моя работа.

Они были моими друзьями. Пусть не близкими. Их любил Колин.
Иногда я бывал у них в доме. Дети Гарри и Джинни звали меня дядя Дэнни. Или просто Дэн. Я ведь моложе их родителей.
Был. Да и по виду – сопляк только со школьной скамьи.

Потом я все-таки достал фотоаппарат и занялся работой. Делал все так, как меня учили.
Нет, не Колин учил.
Фотографией я заинтересовался уже после того, как его не стало.

Ливайн обошел весь дом, пока я занимался гостиной. Поднялся на самый верх. Заорал с третьего этажа:

– Здесь живой! Ребенок живой! Под кроватью…ах ты черт, она меня укусила!

До сих пор не могу вспомнить, куда отшвырнул фотоаппарат.
Это Финниган его подобрал.

Я понесся по ступенькам как ненормальный. Да я таким и был.
Пил неделю. Сейчас восьмой день пошел. Я почти завязал.
Давай по последней, а?
Если бы ты то место увидел, ты бы понял.

Я ведь не первый год в этом дерьме плаваю. Конечно, сейчас совсем не то, что до моего рождения, так старики наши ворчат. Мол, они-то повидали. А мне хватает того, что повидал я сам.

У Джинни волосы покраснели. Стали черно-красные, цветом как запекшаяся кровь.
Да это она и была, кровь. Она была там повсюду.

Ну и мух там было до черта, как на скотобойне. Папаша был мясником, уж я-то знаю, что и как.

– Сгоните с них мух! С нее хотя бы сгоните!

Это Рон кричал, точно. Он нас и вызвал. Но я не слушал. Я распластался на полу перед кроватью, приподнял свисающий край покрывала и увидел девчонку. Она не шарахнулась, когда я протянул к ней руки.

Она улыбнулась. Никогда такой улыбки не видел.

– Дядя Дэнни, – сказала Лили. И выбралась из-под кровати.

Глаза – круглые, как пуговицы.
Сама попросилась на руки.

2.1

Джинни Поттер идет по пустой платформе. Если честно, Джинни понятия не имеет, как попала сюда. Еще несколько минут назад (или уже часов?) она была в палате родильного отделения в Мунго, окруженная целителями. Толстый профессор Хэрриот, растерявший всю свою солидность. Лысеющий уже Сметвик, который принимал Джима и Ала. Имена остальных утонули вместе с ней в темной глубине боли, что же такое, это ведь даже не первый ее ребенок; а с Джимом все прошло быстро, она тогда даже попросила, чтобы включили радио: ее «Гарпии» играли с «Пригородными Варварами», матч был решающий.

Ни людей – детей и взрослых, ни беспорядочно набросанного багажа, ни шмыгающих под ногами котов.
Чтобы попасть на платформу, нужно пройти через стену, это она с детства помнит.
Там, за стеной, – отголоски больничного шума.
Кто-то говорит:

– Мы можем потерять и ее, и ребенка. Если это не прекратится.

Профессор Хэрриот, похоже.

Ветер гоняет по платформе изорванную старую газету. Когда газета оказывается у ее ног, Джинни видит дату: одна тысяча девятьсот девяносто восьмой год. В тот год она разминулась со смертью вполне удачно.

Одетая в длинную белую рубаху, Джинни идет и идет – босиком, совсем не чувствуя холода.
Пониже живота рубаха перепачкана кровью, которая все течет и течет по ногам – тонкими струйками, ни горячими, ни холодными.
В левой руке Джинни сжимает билет на поезд.
Когда-то она ездила на нем в школу, через несколько лет на этом же поезде в школу поедут Джимми и Ал, только она сама этого, скорее всего, уже не увидит, и их маленькая сестра – тоже.
На билете проставлены ее имя и фамилия.
И время отправления.
Пункт назначения не указан.
Оглядевшись, Джинни замечает скамейку (пустую, конечно же) и усаживается на нее, обняв руками живот, приготовившись к ожиданию. Если повезет, то не слишком долгому.

3.1

Как странно, что они решили вернуться сюда.
Он – решил. Папа.
Ведь именно здесь они умерли, его родители. Мои бабушка и дед. Умерли за него тридцать с лишним лет назад. Они любили его. И друг друга. Как и полагается в хорошей семье.
В нашей семье тоже все любят. Друг друга. Меня.
А я люблю только Тома.

Дом построили даже не на соседней улице, но люди все помнят. Земля все помнит.
За все годы никто так и не купил тот участок, а некоторые соседи съехали.
Им надо меньше маггловских дурацких книжек про ужасы читать, есть вещи пострашнее, а люди боятся в основном ерунды.

Я покажу, чего надо бояться. Но только не сейчас, пока еще не настало время.
Том любил кроликов. Я тоже люблю. Совсем маленьких, вокруг шейки которых так легко сжать пальцы. Сжать и давить.
Мама была ненамного старше меня, когда познакомилась с Томом.
Мама душила петухов.

А Тому больше нравились кролики.
Мне их всегда покупают, когда я прошу.
Мама сердится, если я говорю, что кролик просто убежал.
Щенок Джима тоже убежал.
Иногда противно делать то, что Том говорит, но чаще нравится.
Он говорит, это потому, что я такой родилась, и в этом ничего про…противоестественного, вот. Ничего такого в этом нет. Каждый делает то, для чего родился. Все очень просто. А без Тома меня бы просто не было, он мне все показал. Жить – это так здорово. Он боялся смерти, и до сих пор боится. Я знаю, что это такое, когда умираешь. Я говорила, что он мне все показал? Я знаю. Все знаю.
Со мной никогда не было хлопот. Еще год назад родители считали, что у них невесть почему родился сквиб. Рядом со мной ничего не взрывалось, не падало, не меняло цвет. Если у всех других детей магия просто рвалась наружу так, что не удержать, то моя сидела у меня внутри. Том знал, что делает. Мы оба знали.

Мы с Томом посоветовались, и сделали так, чтобы мама и папа перестали беспокоиться. Мне тоже придет письмо из школы – в одиннадцать, как полагается.
В сказках, что читали мне мама и папа, даже не в одной, была глупая девчонка, которая впустила волка в дом и потому погибла.
С волками просто надо уметь договариваться.
Тем более, если ты им обязана. В том числе и самим фактом своего рождения. У нас в семье ни от кого нет секретов. Ага, почти.
Только то, что мое появление на свет едва не стоило маме жизни.
Так что перед Томом у меня есть определенные обязательства.
Он меня спас. Меня и маму.
Все, что я делаю, это для него.
Я и Том дружим. Только про него никто знать не должен.
Он сказал, так надо: один из нас всегда должен прятаться.
Пока что всегда прячется он.
Но скоро придется спрятаться мне, потому что Тому надоело сидеть взаперти.

4.

Проводив сыновей в Хогвартс, Гарри чувствует, что из дома ушло тепло. Присутствие Ала и Джима позволяло не замечать, что у них с Джинни давно что-то не так. Они прятались друг от друга за проблемами, которые каждый день подкидывали слишком шумный старший сын и слишком тревожный младший. С Лили же хлопот и проблем не было никаких. Девочка словно знала, как вести себя так, чтобы подойти под описание «лучший подарок для родителей».

Идут дни, неотличимые друг от друга как младшие сыновья Джорджа и Анджелины.

Головная боль на работе, молчание по вечерам.
Головная боль уже самая что ни на есть настоящая.

А ведь все кончено. Волдеморт мертв уже давно – девятнадцать лет и почти полгода. Гарри мог бы поклясться каждым из прожитых дней: ни в один из них такого не случалось.

Но Гарри ловит себя на том, что его осторожность притупилась. В одном из рейдов его едва не накрыл заклятием двадцатилетний хлыщ, едва способный держать палочку.
Участились приступы бессонницы, в иные дни Гарри только и держится, что на бодрящем зелье, способном поднять даже мертвеца.

Джинни старается пореже бывать дома, пропадает в редакции. Как и он сам – у себя на работе.
Никто из них не стремится домой, где ждет Лили.
Они оба понимают, что это неправильно, но домой их не тянет. Более того, что-то как будто выталкивает их из дома, тыча кулаком в спину, как будто дом перестал быть теплой безопасной гаванью, куда хорошо возвращаться и откуда неохота уходить по утрам.
***
Гостиничный номер не из дешевых. Прямо скажем – из дорогих.
А может, это какая-то из комнат в Малфой-мэнор. Дорого, но безлико обставленная.
В массивном кресле, установленном напротив зеркала во всю стену, развалился Драко Малфой.
Входит Джинни. Раздетая. Вернее, замотанная в какую-то рваную тряпку.
Прямо как домовой эльф.
Боязливо семенит босыми ногами по толстому дорогому ковру. В руках – поднос.
Остановившись возле кресла, Джинни кланяется и робко пищит:

– Ваш кофе, господин.

Драко подносит к губам чашку, делает глоток, резко дергает рукой – и темно-коричневая жидкость выплескивается на Джинни, частично осев на тряпке, притворяющейся одеждой, частично – на лице.
Она стоит, смиренно опустив голову, будто разглядывая что-то на ковре. Под испачканной тряпкой проступают острые соски.

– Кофе дрянной, Джинни. Совсем холодный. Ты будешь наказана.

– Да, хозяин.

Без лишних слов Джинни опускается на колени перед креслом.
Его Джинни – у ног Малфоя, с членом чертова урода во рту.
Драко по-хозяйски кладет руку на рыжеволосый затылок, наматывает на кулак волосы, задает ритм.
Кривит рот в ухмылке, глядя в зеркало, замечая, как Джинни, задрав испачканную кофейной гущей тряпку, запускает руку себе между бедер.
В этой улыбке – никакой издевки. Какая-то болезненная нежность.

Гарри просыпается.
Конечно, это просто сон.
Конечно, это все – просто сон.
Воображение или хрен знает что еще.
Между воображением и явью пролегает отчетливая граница.
Еще вчера – пролегала, Гарри это точно помнит.
Еще недавно рядом с ним лежала Джинни. Простыня еще остыть не успела.
Джинни – где-то там, в кухне. Лили еще не высовывалась из своей комнаты.
Гарри закрывает глаза. Сон слишком реален, чтобы быть просто сном.
Хорошо, что Лили еще спит.

Джинни стоит возле кухонного окна, отхлебывая кофе.
Кофе остыл. Ты будешь наказана.

Без единого слова отобрав кружку, Гарри заставляет Джинни наклониться над столом, задирает на ней халатик, просовывает руку…

Так и знал. Сучка течная. Сколько уже недель у нее «голова болит»?

Джинни всегда заводится с пол-оборота.
Гарри трахает ее, с удовольствием слушая стоны – сначала жалобные, потом довольные.
Тварь думает, это игра такая. И не пытается вывернуться, хотя спортивная подготовка у нее не хуже.

Немного насилия прямо с утра. Идеально для сохранения мира в семье.
***
От бессонницы удается избавиться, только купив у аптекаря, которого уже не раз ловили на торговле запрещенными зельями, самое убойное средство. Тоже не из разрешенных. Торговец все пытался всучить флакон бесплатно, но Гарри швырнул монеты на прилавок и ушел.

Головная боль уходит так же неожиданно, как и появилась. Однажды Гарри просто просыпается и понимает: ее нет. Проклятая боль сбежала, не попрощавшись, уступив место какому-то еле заметному шевелению внутри черепа. Там как будто мыши скребутся – чуть слышно и почти незаметно. Это даже не мешает. Ему гораздо лучше. Гарри чувствует запахи и слышит звуки намного острее, чем раньше, как будто до того он смотрел на мир сквозь завесу дыма. Все вокруг яркое, цвета контрастные, никаких полутонов. Иногда он слышит, что говорят в соседних кабинетах. А может быть, это просто чужие мысли.

В убойном отделе сходятся во мнении, что шефу давно нужен отдых.
Начальник аврората вызывает Гарри на ковер, советует взять недельку отпуска и как следует отдохнуть. И без всяких там глупостей, а в противном случае…

Новичок из отдела, Коннолли, говорит, что у его семьи на Крите есть летний домик, который все равно пустует – семейство у него сплошь из трудоголиков, так что, может быть, шеф займет его на уик-энд или на сколько понадобится? Защита там что надо.

Побег из осени в лето, подальше от всего, от шума, крови и грязи – может быть, это поможет?

Только они двое. И малышка Лили.
***
Из холода в тепло.
Они с Джинни оба вроде даже оттаивают, и с лица Лили пропадает тревожное выражение. Мама и папа больше не в ссоре, чего еще желать?
Можно гулять по пляжу, не кутаясь в теплую куртку.
Можно не тонуть в грязи, и пахнет не горьким – опавшими гниющими листьями, –пахнет чем-то приятным. Наверное, надеждой на лучшее.
И цвета вокруг – не красно-желтое безумие. Не пепельно-черное гниение и смерть.
Зеленый – тоже надежда.
И небо – не серое, нависшее над головой, а синее, такое глубокое, что в нем взгляд тонет.

Но этого хватает только на два дня.
Все возвращается.
В голове Гарри плещется что-то вязкое, темное. От прогулок по берегу моря тошнит, и это не преувеличение. Хорошо еще, что домик Коннолли расположен в не слишком людном месте.
Гарри плохо от дневного света. Ему хочется назад, в дом, и побыстрее.

Сказать Джинни?
Ни за что.

Эта глупая сучка никогда тебя не поймет, говорит что-то в нем самом.

Может быть, как раз то самое – темное, бесформенное, кусачее.
От света режет глаза; впервые в жизни Гарри покупает себе темные очки.

От Джинни каждый день пахнет по-разному.
Его обоняние многократно усилилось, без всякого труда память находит нужный запах.
Драко Малфой, чертов ублюдок.
Кормак Маклагген, у которого Джинни как-то брала интервью, говорила, что только раз.
Фил Рэндалл, тренер «Холихедских гарпий». Дань прошлому, так сказать.
И множество совсем незнакомых запахов.
Так пахнет у нее все, что он только привык считать навсегда своим.
Чужой пот, слюна, сперма.
Грязная сука.
Эти запахи делают и его грязным.
Внутри.

Только Лили его и жалеет.
В который раз Гарри просыпается в пустой уже постели – Джинни уже куда-то упорхнула, а его маленькая дочь стоит у дверей, в ужасе прижимая к щекам сжатые кулачки. Понимает, как папе плохо. Как будто пытается перетянуть на себя его боль: лоб у Лили горячий, щеки в испарине.
Она одна ему помогает. Только ей и можно доверять.
Лили обещает ходить за матерью хвостом, если та отправится прогуляться.
Посмотрим, как та будет вилять, чтобы пойти одной.

***

Двое парней, по виду – из местных, поднимаются на крыльцо, и в этот момент будущее Гарри перестает существовать. Потому что теперь он видит совершенно точно, что там несут эти двое.

Лили. Его девочка. Мокрые волосы облепляют белое лицо.

Они бережно кладут ее на пол перед дверью, двигаясь, как роботы из маггловских фильмов. Один наклоняется и поправляет задравшееся платье на его девочке. Второй принимается стучать в дверь. Удары следуют один за одним, ритм совершенно четкий, как у метронома.

Гарри стоит в саду перед домом, не в силах подойти.

Они словно его не видят, хотя он стоит тут же, футах в десяти.
Как будто их основная задача – войти в дом.

– Что вам нужно? – спрашивает Гарри, не узнавая своего голоса.

Его наконец замечают. На ломаном английском один говорит:

– Девочка. Мы нашли ее у берега. Принесли сюда.

Второй добавляет:

– Та женщина, что была с ней. Ее не было рядом, когда это произошло. Она не вышла на берег, когда мой сын нашел девочку в воде и стал звать на помощь.

Гарри не слушает. Он падает на колени, хватает дочь за холодную руку и пытается нащупать пульс. Сначала на руке, потом на шее. Прикладывает ухо к груди. Бестолково тычется, как слепой котенок. Он был не из последних в аврорской академии, и экзамен по медицинской подготовке сдал с первого раза, почти что без помощи Гермионы и собственной фамилии. Лихорадочно вспоминает все, что знал и не успел еще позабыть. Все признаки. Мертва. Окончательно и бесповоротно. И уже не менее часа. Вся чертова магия мира не в силах что-либо изменить.

Его дочь сидит на пустынном берегу. В руках у нее – плоская, колючая на ощупь раковина. Его девочка смотрит на море. Кто-то приближается к ней – лица не видно, один черный силуэт против солнца. Хищная птица, летящая вдоль берега – прямо к ней. Девочка замечает, но не уходит. Только поднимается на ноги, готовая в любой миг сорваться с места и бежать. Раковинка убрана в карман, руки сжаты в кулаки, ноги напряжены как пружины.
Теперь она может разглядеть того, кто приближается к ней.

Мужчина. Старше папы, но моложе дедушки Артура. Улыбается, как будто собрался пошутить. Заставив себя улыбнуться в ответ, Лили отступает на пару шагов. И еще на пару. Дом уже ближе. Теперь бы развернуться и кинуться бежать, крича как можно громче. Мама обязательно услышит – наверное, уже ищет ее, удивляется, когда это она успела уйти с людного пляжа на этот пустынный кусок берега.

– Посмотри на меня.

Мужчина двигается так быстро, что Лили даже не успевает понять, как это произошло – он оказывается как раз между нею и домом. И его не обойти. И он все еще улыбается. Не так, как секунду назад. Еще шире. Он собирается с ней пошутить.
Собирается с ней поиграть.
Он похож на скалящегося волка, он весь – сплошные зубы. Желтые и неровные, похожие на клыки – такими только рвать горло, а не улыбаться.

– Я хочу с тобой поиграть. Тебе понравится.

Она не какая-нибудь там идиотка. Сделав обманное движение, Лили бросается бежать.
Это раньше она бегала быстрее братьев, просто летела над землей. Теперь же песок будто затягивает в себя, не дает двигаться быстро.

Преследователь уже близко. От него воняет – как будто мокрую тряпку забыли просушить.

– Мы так не договаривались, - пыхтит он, ловя ее за локоть и разворачивая к себе.

А потом все, что видит его дочь – пелена воды перед глазами, вода все темнее, воздуха все меньше, легкие горят огнем, ледяным и острым.
Темнота обступает его девочку и вбирает в себя.
Он, Гарри, сидит тут и ничего не знает.
А его девочка до последнего на него надеялась.

Ее крик («Папа, папа!») звенит в ушах. Крик, потом шепот, потом бульканье, в котором слова лишь угадываются, потом просто хрип. Его там не было. А где же была Джинни?

Гарри говорит:

– Занесите ее в дом. Прошу вас. Нельзя, чтобы она так лежала.

Да, пусть занесут. Плевать на секретность – он просто не в силах вытащить палочку и прошептать заклятие левитации. Не в силах стронуться с места, чтобы опуститься на колени и поднять девочку на руки, как подобает, это последнее, что он мог бы для нее сделать.

Джинни. Где же была Джинни?

Двигаясь, как заводные куклы, двое уходят. Гарри стоит у дверей и провожает их взглядом, пока они не останавливаются у калитки. Один, будто пьяный, никак не может повернуть ручку. Второй стоит и ждет терпеливо.

Гарри старается не смотреть на то, что лежит на полу. То, что осталось от его девочки.
Надо бы перенести ее на диван.
Надо бы что-то сделать. Куда-то пойти, кого-то позвать, снять блокировку с камина, да что угодно сделать.

А потом Гарри понимает, что именно нужно сделать.
Ему уже давно это снилось.

Выбрав из кухонного набора самый большой нож, Гарри садится в темном углу гостиной, приготовившись ждать прихода Джинни – сколько понадобится.

Дочка лежит на диване: Гарри все-таки отважился перенести ее туда.
Волосы у нее подсохли и выглядят теперь как свалявшийся темно-рыжий ком.

Кроме них двоих, в комнате никого.
И все равно Гарри кажется, что кто-то за ним наблюдает. Глаза Лили зажмурены накрепко, но он чувствует ее взгляд. И слышит голос. Тоненький, какой-то надломленный, вовсе не привычный полумальчишеский басок, никак не подходящий к хрупкому девчоночьему телу.

Мама не виновата. Мы с ней пошли на пляж. Какой-то красивый парень угостил ее коктейлем в баре. Сказал, что она красивая. А ты давно ей этого не говорил, я же помню. Они разговаривали, а потом танцевали. Она сказала не отходить далеко. А я ушла. Мне хотелось поискать раковины. Я сама виновата. Надо было убежать. Надо было кричать громче. Меня никто не слышал, пока он делал со мной все это. Папа, посмотри, что он со мной сделал.

Гарри зажмуривается и снова открывает глаза.
Ничего не изменилось. Лили по-прежнему лежит на диване. Глаза закрыты, рука свешивается на пол.

Посмотри, что он со мной сделал.

На запястьях и бедрах – браслеты из синяков.

Мама не виновата. Она же не знала, что так будет. Она просто хотела забыть про то, что вы поссорились. Я сама за ней увязалась, честное слово.

Злость застилает ему глаза. Наверное, так же чувствовала себя Лили, когда ее сунули головой в воду, и так держали.

Мама не виновата.

Ну конечно.

Джинни в ярости. Рвет и мечет. Никто не смеет так с нею обращаться!
Лили увязывается за ней, жалуясь на скуку. Взяв с девчонки обещание быть рядом, но не путаться под ногами, Джинни отправляется на пляж.

Алкоголь и сочувствие. Даже просто имитация сочувствия.
Убойное сочетание.
Она даже на лицо нового знакомого старается не смотреть.

Через полчаса: на размер у Гарри она никогда не жаловалась, но сейчас ее, похоже, насквозь проткнут, Джинни уже раз кончила, пока только упиралась коленями в умеренно чистый пол, целуя, вылизывая и обсасывая. Голая спина трется о стену туалетной кабинки, платье задрано почти до самого горла, трусики улетели в мусорную корзинку, железные пальцы сжимают ягодицы, влажное бормотание на уровне ключиц, влажное между ног. Джинни хорошо. Еще как хорошо. И плевать на безопасность. И на то, что кто-нибудь там подумает. На все плевать.

Джинни выходит из кабинки вслед за своим случайным любовником. Пусть бы он ушел поскорее, тогда можно будет воспользоваться очищающим заклятием. От нее пахнет, еще как сильно.
От нее просто разит.
И вовсе не мужем.

Где же Лили? Она же велела ей не уходить далеко.
Беспокойство вперемешку с облегчением.
Если Лили ее не послушалась и ушла, то она уж точно не видела, как мать последовала в сортир за четверть часа знакомым парнем едва не вдвое моложе, на ходу избавляясь от трусов.

Когда Джинни возвращается, Гарри делает все, чтобы только не слушать ее оправданий.
Действительно – все.
Больше Джинни ничего ему не скажет.
А им и говорить теперь не о чем.
Джинни открывает дверь, впуская в дом солнечный свет.
Гарри жмурится.

Эта сучка такая веселая. В ноздри бьет незнакомый запах – натрахалась, наверное, на свободе.

– Что случилось? – только и успевает спросить Джинни, медленно, как во сне, протягивая руку за палочкой и пытаясь отскочить к двери. На диван, где лежит его – их! – мертвая дочь, она даже не смотрит.

Как будто там на самом деле никого нет.

Кровь из ее шеи хлещет, окатывает как из душа, но Гарри не отскакивает прочь, смотрит, как завороженный, как из глаз Джинни уходит жизнь, как из разжавшихся пальцев на ковер падает палочка – с каким-то влажным хлюпаньем, чертов ковер уже насквозь пропитался.
В голове у Гарри – торжественная музыка, как будто кто-то невидимый нажал на невидимую же кнопку.
Кто-то радуется. Возможно, он сам.

Гарри опускает тело Джинни на пол, ощущая настоящую ненависть к ней – уже остывающей, вытирает руки о джинсы, кое-как отирает лицо. Про очищающее заклятие и не вспоминает. Волосы на затылке встают дыбом. Ветер из открытой двери тут совершенно ни при чем. Нужно бы ее захлопнуть, конечно. Никто не должен помешать: у него осталось еще одно дело.

Гарри поднимается в комнату Лили. Из-за открытой двери в сторону шарахается нечто вроде сгустка дыма. Или мушиного роя. Что-то мельтешащее, состоящее из крохотных черных точек. Вот теперь оно у него за спиной. С любопытством заглядывает через плечо. Пусть смотрит. Гарри все равно. От кошмара можно избавиться, только проснувшись. Проснуться можно, если в самом сне заставить себя преодолеть страх и шагнуть в пропасть.
Третий этаж – достаточно ли высоко?
Наверное, да.
Страшно. Но там, внизу, его ждет избавление.
Калитка, да и вся ограда, увенчана металлическими пиками.

Голос дочери все еще отдается в ушах.

Папа, папа! Помоги мне! Ну где ты?

Эта комната снова ничья.
Надо будет собрать ее вещи, и…

Теперь Гарри действительно слышит этот голос.

Открой окно. Я буду там.

Вот что он слышит.

Лили не врет – она и вправду там. Стоит у калитки. Живая. Рыжие кудри развеваются на ветру, а не лежат слипшимся комом на плечах.

– Папа! Иди скорее сюда!

Взмах рукой. И еще один. Она зовет к себе.

– Иди сюда! Я тебя очень жду. Иди ко мне.

Спеша так, как будто за ним кто-то гонится, Гарри перебрасывает ноги через подоконник. То самое, черное, мельтешащее, одобрительно кивает у него за спиной. Все идет как надо.

Если как следует оттолкнуться от карниза, он окажется как раз рядом с Лили.
Гарри отталкивается.
Это совсем не то, как летать на «Молнии».
Полет совсем короткий, воздух колючий и острый. Нет. Не воздух. Это пики, которые украшают ограду. Но ему не страшно. Совсем нет. Гарри улыбается – из приоткрытых губ тут же начинает литься кровь. Он висит лицом вниз, до земли футов пять. Под калиткой собирается и растет темная лужица. Как хорошо, что мимо дома почти никто не ходит. Ну, может, по паре человек в день. И сейчас они тут совершенно ни к чему.

В груди жжет. Наверное, то же самое Лили чувствовала, когда ее топили.
Дочь берет его за руку. Теплое – она же живая! – дыхание девочки касается его щеки.

– Спасибо, что пришел, папа. Теперь все будет хорошо.

Гарри закрывает глаза.
Боли больше нет.
Лили с ним.
И Джинни тоже. Он чувствует это. Чувствует, а не видит. Он простил ее.
От нее больше не пахнет чужими мужиками. Все было ложью. Все остались живы.

Теперь все будет хорошо, он это точно знает.
Потому что Лили так сказала.

3.2

Дэнни Криви выносит меня на воздух, я кладу голову ему на плечо и прижимаюсь к груди. Я не отвечаю на вопросы.

Если меня спрашивают, как я себя чувствую, я улыбаюсь и мотаю головой из стороны в сторону.
Я не знаю. На самом деле не знаю. Наверное, надо что-то чувствовать. Но это не покажешь им. Я говорю, что ничего не помню. Но я все помню. Если они захотят проверить, пусть проверяют. Ничего лишнего все равно не увидят. Том не позволит. Он и меня научил.

Новый дом – это будет здорово.
Наверняка дядя Рон (когда успокоится) и тетя Гермиона скажут, что я поживу у них. Пока они не придумают, что делать дальше. Ведь Джим и Ал в Хогвартсе, и ничего пока не знают.
Они приедут на каникулы и уедут обратно в школу, а я останусь.
И вот как все будет.

Если дяде Рону и тете Гермионе захочется поговорить о чем-нибудь взрослом и серьезном, они уйдут в дальние комнаты и наложат на дверь заглушающие заклятия. Очень мне надо их подслушивать.

Как хорошо, что Хью и Рози старше меня и тоже в школе сейчас, – никто не станет досаждать. И руки у меня будут развязаны.

Надо ли говорить, что тетя Гермиона и дядя Рон в свое время очень сильно помешали Тому? Они у него следующие после папы и мамы.

Противно некоторые вещи делать, я уже говорила. Но Том знает, как лучше. Для него и для меня.
Меня – нас с Томом, – никто никогда не бросит.
О нас всегда будет, кому позаботиться. Уизли – семья большая.

Однажды вечером я высуну голову из моей новой комнаты и проканючу:

– Дядя Рон! Почитаешь мне на ночь? Звучит глупо, но папа мне читал, если я просила.

Я увижу, как у него дергается бровь.
Я сяду на край постели, так, чтобы он получше это запомнил. Чтобы футболка задралась, показав полоску кожи над трусами. Чтобы это действительно отложилось в его памяти, если тетка вздумает проверить. Она такая. С ней надо держать ухо востро.

Дядя Рон войдет в мою комнату и закроет дверь. И откроет «Сказки Барда Бидля». Ему будет отчаянно хотеться спать, а я эту нудятину уже сто раз слышала, но он не уйдет, пока я не отпущу.

Этой же ночью тетя Гермиона увидит сон, как ее благоверный трахает в своем кабинете какую-то малолетку, задержанную на Дрянн-аллее за торговлю дурью. Этой ночью, ага. И еще несколько месяцев таких ночей. Том знает в этом толк, а значит, знаю и я. Никогда не стану этим заниматься с парнями, даже когда совсем вырасту. Даже подумать противно. Я бы только с Томом это сделала, но он говорит, что мы с ним просто друзья. Навсегда. А друзья ничем таким не занимаются. Хотя от этого иногда очень хорошо бывает, я знаю.

Потом, уже после Рождественских каникул, когда Ал, и Джим, и Рози, и Хью, вернутся в Школу, однажды утром тетя Гермиона спросит:

– Лили, откуда у тебя эти синяки?

Щипать себя за коленки и за задницу, наверное, очень больно.
Но Том знает, как лучше. Для него, для меня.
Для всех нас. Не знаю, что будет, когда Том скажет, что я ему больше не нужна.
Он говорит, что такого никогда не будет, и я очень хочу ему верить. Всегда верила.

2.2

Сидеть в тишине и неподвижности быстро надоедает.
Из-под скамьи слышится тихий писк. Как будто там притаился новорожденный котенок. Новорожденный, вот именно.
Джинни Поттер всегда была любопытна.
И никогда – слишком осторожна.
Резко наклонившись, она заглядывает под скамью.
Ребенок. Уродливый, жалкий, но – ребенок. Сморщенный и корчащийся, совсем голый, покрытый плохо зажившими язвами.

В животе сейчас тихо. Можно сказать – мертво. Между ног уже натекла кровавая лужа, в которой размок уроненный билет на поезд.

Джинни поднимает ребенка и устраивает его на коленях. Мерно покачиваясь, прижимает к животу крохотное тельце. Становится как будто теплее.
Больше не о чем волноваться. Поезд скоро придет. У нее – никакого багажа, и проводить никто не пришел. И ребенок – не тот, кого родила бы она сама. Раз уж он здесь, наверное, ей разрешат взять его с собой.

Миг – и кровавая лужа между ног исчезает. Вместе с проклятым билетом. В животе теплеет и толкается. Джинни смотрит на свои руки. Уродливый младенец исчез. А из живота (она уже не раз это проходила) стремится вырваться новая жизнь.
Имя они с Гарри давно выбрали.
Лили Луна.

Вот видишь, малышка Лили.
Мамочка со всем справилась

К черту этот поезд..

***
– Ребенок живой! Живой, слышали!

– …и она – живая! Да уберите же кто-нибудь его отсюда! Пусть в моем кабинете поспит, папаша. Скажите ему, что больше можно не бояться.

Можно больше не бояться, думает Джинни. По-прежнему в окровавленной рубахе, окруженная белоснежным вихрем целителей и ассистентов, она еле удерживается от того, чтобы провалиться в сон. И проваливается туда – после слов: «Миссис Поттер, у вас отличная здоровая девочка!»
Я знаю, пробует она сказать, но потолок кружится, темнеет и исчезает.

1.2

Я не знаю, кого брат любил больше.
Гарри или Джинни?
А теперь они оба мертвы. Как и Колин.
И ничего в этом нет справедливого. Вообще – ничего.

Потом мы осмотрели их дом в Годриковой Лощине.
Впечатление такое, словно все трое от чего-то бежали. Собирались в спешке, не позаботившись убраться перед отъездом. Как будто бегством спасались. Коннолли весь трясся. Он ведь хотел, как лучше. Я говорил, что он тут ни при чем. И что не так много зависело от того, куда именно они отправятся. От чего бы они ни бежали, оно настигло бы их где угодно.
Этот дом раньше таким не был. Я сам помню. Вторжение чего-то чужого изменило его навсегда.
Откуда бы это чужое ни пришло. Отчего-то кажется, что изнутри. Давно было здесь и просто дожидалось своего часа.

Девчонка сейчас в Мунго, вряд ли в ближайшую неделю сможет отвечать на вопросы. А ей их зададут, и немало.
Но пока я ее нес, то уже знал, что она со всем этим справится.

Лили навалилась на мое плечо и обхватила руками за шею.

– Дядя Дэнни, – вот что она сказала. – Ты только не волнуйся. С ними все будет в порядке. И с твоим братом.

Я уже говорил, что никогда не видел, чтобы так улыбались?
Такой улыбке всякий поверит.

= fin=