Зеленый форум: HP Fanfiction

[align:right]Если б мир был старше на тысячу лет,
Он не смог бы тебя прочесть —
Но мне все равно, я люблю тебя
В точности такой, как ты есть.
Борис Гребенщиков[/align]
[align:center]~ * ~ * ~ * ~[/align]
Меня зовут Софи, и мне одиннадцать лет. Я умею колдовать, как и все женщины в нашей семье. Мужчины тоже умеют, конечно, но мама часто говорит, что это не считается. Когда-то давно я пыталась у нее узнать почему. Она фыркнула и велела спросить у папы. Я была еще маленькая, поэтому просто взяла и спросила. Он захохотал так, что чуть не свалился с лесов, и жутко напугал кюре. Наверное, не стоило лезть под руку, когда папа работает. Хотя вообще-то, если я болтаюсь где-нибудь поблизости и смотрю, он не против. Говорит, это «способствует эстетической составляющей онтогенеза». Что бы это ни значило. Зато слово «эстетический» и правда подходящее, потому что витражами, которые делает папа, специально приезжают любоваться даже всякие шишки из столицы. Они ахают, охают и показывают пальцами, будто не знают, что это невежливо. И то и дело бубнят: «Волшебно, волшебно!» Хотя папа очень редко пользуется магией во время работы и совсем никогда — если делает витражи для церкви. «Иначе это было бы неуважение», — пояснил он как-то мне и Каролине.
Каролина — это моя младшая сестренка. Ей всего восемь, но она уже тоже волшебница, как и мы с мамой. Только я уже учусь в Бобатонской академии магии, на первом курсе, а Каролине еще ждать целых три года.
Школа наша очень красивая, настоящий замок. Точь-в-точь как в книжках про принцесс, которые любит моя лучшая подружка Сабрина. Высокие круглые башни, крыши конусом и прорва волшебного шиповника, чертополоха и всяких других колючек вокруг — не продерешься. Я так поняла, это защита от всяких разных, которые любят совать нос не в свое дело. Жалко, что Сабрина маггла и в Бобатоне учиться не может. Я по ней тут иногда скучаю. Но я буду ей писать, а мама — передавать письма, хотя, конечно, самое интересное Сабрине никак не расскажешь.
Например, что замок все время разный. Или в разное время одинаковый, как посмотреть. Объяснить трудно, но я попробую. Я вот, допустим, валяюсь на своей кровати и гляжу в потолок, а он розовый и зеленый одновременно. Не узорчатый, не местами такой, а местами сякой — нет, он весь сразу розовый и зеленый. Немножко похоже на отсветы от папиных витражей, но не совсем то. Надо будет написать и спросить, что он об этом думает.
[align:center]~ * ~ * ~ * ~[/align]
Оказывается, не так уж и просто тут писать письма. То есть писать-то просто, а вот с почтой ерунда какая-то. Совы то находят замок, то не находят. Я один раз нечаянно слышала, как мадам Максим сказала нашему зельевару, мсье Лорелю: «У птиц вообще беда с хронотопом. Совы еще хоть как-то справляются». Понятия не имею, что она имела в виду. Мсье Лорель в ответ только засмеялся, так что мне это никак не помогло.
Но совы иногда все-таки улетают и прилетают, и я получила письмо от папы с мамой. Папа говорит, то, о чем я спрашиваю, называется «рефлекс». Например, когда в красном яблоке отражается зеленый лист, яблоко в этом месте красное и зеленое сразу. Это очень интересно. Осталось только понять, что отражается в моем потолке.
Мама велит, чтобы я больше читала о всяких разных травках и делала выписки. Прислала целый список старинных книжек, которые должны быть в замковой библиотеке. Интересно, почему она сама не может приехать? Мне кажется, мадам Максим бы ее легко пустила. Но книжки из списка пока решила читать. Когда время будет. Еще я спросила у папы, что такое «хронотоп».
В библиотеке один белобрысый мальчик, не с нашего курса, а со второго, подошел ко мне и спросил:
— Это вы мадемуазель Карью?
— Это как посмотреть, — сказала я.
Нас же двое, между прочим, Каролина и я. И есть еще тетя Агнесса... Главное в таких случаях — отвечать только правду. Мама всегда это говорит, когда ей задают глупые вопросы. Например, когда наша учительница из начальной школы спросила, точно ли мы с Сабриной не выходили на улицу, когда кто-то обстрелял из рогатки толстого Рене из дома напротив. На улицу мы и правда не выходили, а сидели у нас на яблоне. Оттуда пол-улицы отлично видно. Зато этот гаденыш больше не будет мучить соседских кошек.
Но я отвлеклась. В общем, этот белобрысый глазами хлопнул и протянул эдак по-городскому:
— Хорошо, тогда я посмотрю.
И сел. Напротив. И уставился на меня, как маггл на моргану с острова Мелон. Странно: у него был знакомый выговор, но я от растерянности никак не могла сообразить, где я такое слышала.
Ладно, подумала я, пусть себе сидит, раз ему делать нечего. Открыла «Волшебные травы Гаскони» и отгородилась от него. Книга оказалась жутко занудная, и мне не все было понятно. Но пришлось сделать вид, что очень интересно. Только он все не уходил и не уходил, а потом начал чем-то шуршать, и я не выдержала. Посмотрела, а этот нахал, оказывается, стянул у меня лист пергамента, перо и рисует. Я жутко разозлилась.
— Отдавай, — прошипела я, — мои вещи и уходи. Ты мне мешаешь.
— Прошу прощения, мадемуазель, — ответил он, встал, поклонился и ушел.
Я глянула, а он весь пергамент моими профилями изрисовал. Совсем рехнулся. Но очень похоже. Сначала хотела выбросить, а потом стало жалко, и я его каракули спрятала.
У меня появилась подружка, Мюриэль. С нашего курса. Она совсем не такая умная, как Сабрина, но выбирать не приходится. Зато она не боится лазать по крепостным стенам, тухлого глаза, учительницы превращений и гусениц в шиповнике.
А замок надо мной, кажется, посмеивается. Мне теперь каждую ночь снится такое, что хоть прочь беги. Вчера вот снилось, что я шерсть для матери мотаю, а нитки у меня путаются и в узелки вяжутся, словно домовой шалит. А с чего бы ему шалить, если ему и сыра дали, и вина налили?! А сегодня... сегодня привиделось, будто я выросла и кому-то выпускные дипломы подписываю. А они от меня по всему саду разбегаются. И приходится за ними лезть в шиповник. Гадство.
[align:center]~ * ~ * ~ * ~[/align]
Папа написал про хронотоп такое, что я совсем запуталась. Вроде как это время и место сразу, или вроде того. Но при чем тут птицы? Спрошу еще раз поподробней, когда приеду домой на каникулы.
Я уже поняла, что с одноклассниками, даже с Мюриэль, замок лучше не обсуждать. Я только разочек и заикнулась, что он меняется, а на меня тут же стали коситься. Слава Мелюзине, я быстро поняла, что надо заткнуться. И заткнулась.
А как-то раз днем я опять наткнулась на белобрысого со второго курса. Точнее, это он на меня наткнулся. Мы с Мюриэль как раз спорили, можно ли пролезть под шиповником у западной стены замка и не ободраться. Проверять нам, ясное дело, не хотелось, поэтому мы спорили просто так, теоретически. Тетя Агнесса так всегда говорит, когда ее спрашивают, не хочет ли она выйти замуж. «Теоретически, — отвечает она, — это интересная идея». Дальше она никогда не поясняет, а уточнять никто не хочет. Тетя Агнесса большая умелица под горячую руку превращать что-нибудь живое во что-нибудь не очень.
В общем, мы стояли и спорили, а тут явился этот городской балбес и стал выспрашивать, что мы делаем. Мюриэль зачем-то взяла да и рассказала. И все испортила. Потому что он сразу выставил грудь колесом, гордо брякнул, что пролезть тут можно сколько угодно, а потом взял и срезал заклятьем все нижние ветки — чуть не полкуста. Ну и «пролез», конечно, даже не поцарапался. Вот поганец! Шиповник-то только против магглов заколдованный.
Я сразу сказала, что такого дурака в жизни не видела, и пошла искать нашего привратника, мсье Пиоша, чтобы он вылечил злосчастный шиповник. Кстати, мсье Пиош — бывший людоед с Черной горы, он теперь сторожит школу и ухаживает за садом. Жалко, что он сроду никого не ел, кроме овец, а то мог бы слопать этого идиота. Правда, наверное, тогда мадам Максим рассердилась бы. Да и вообще, таким дураком даже людоед, небось, отравится.
Замок меня все больше... нет, не пугает, а настораживает, что ли. Не знаю, как сказать. Такое чувство, будто на меня все время кто-то смотрит. Вреда вроде и никакого, но неприятно как-то. Хорошо, что уже скоро каникулы. Я так хочу домой! Утром в Сочельник мы обязательно наряжаем елку все вместе, а потом мама гонит нас с папой и Каролиной гулять, чтобы без помех поколдовать на кухне. Если дождя нет, мы все вместе с Сабриной пошли бы в Порсподэ, там отличная кондитерская, где папа нам покупает пирожные и кофе. Вообще считается, что детям кофе вредно, но папа говорит, что иногда можно. А если бы пошел дождь, мы бы быстренько пробежались вокруг деревни, чтобы можно было честно сказать, что мы гуляли, а потом Сабрина позвала бы нас смотреть их вертеп. У них самый настоящий чудесный вертеп из папье-маше, с маленьким Христом, девой Марией, Иосифом и волхвами, очень красивый и жутко старинный. Тетя Моника, мама Сабрины, говорит, что его сделала то ли ее бабушка, то ли даже прабабушка... Скорей бы Рождество!
[align:center]~ * ~ * ~ * ~[/align]
Да что же это такое! Это не замок, а какое-то издевательство! А я-то, дуреха, размечталась... Оказывается, в этом году Бобатон до самого июня покинуть никак нельзя и придется торчать тут все каникулы!
Стыдно признаться, но когда мадам Максим об этом объявила, я не выдержала и разревелась, хуже Каролины, когда она разобьет коленку. То есть я не сразу заплакала, — еще чего! — а уже после того, как улизнула из Трапезной залы, сбежала в сад и спряталась в жасминовых кустах в старой беседке. И там уж наревелась вволю. Ненавижу! Ненавижу это дурацкое место! У меня аж в глазах посерело от злости. И, как назло, еще и дождь пошел.
А потом, будто замка было мало, из кустов у меня за спиной вылез этот, белобрысый. Явился не запылился!
— Держи, — он сунул мне под нос платок. Белоснежный. Батистовый. Ненормальный какой-то мальчик.
— Чего ты ко мне привязался? — буркнула я.
Он не ответил. Так и стоял столбом и пихал свой дурацкий платок мне под нос. Пришлось взять. Он тогда сунул руки в карманы и плюхнулся рядом на дряхлую облезлую скамейку.
— Ты чего ревешь? — деловито спросил он. Будто интересовался, что задали по чарам или по истории магии.
— Не твое дело, дурак, — со злости рявкнула я, но он и глазом не моргнул. Наверное, потому что я тут же шмыгнула носом и немножечко икнула. И вообще, когда долго плачешь, потом очень жалко выглядишь.
— Да не стесняйся ты, — он фыркнул. — Подумаешь, невидаль. Ты из-за Рождества расстроилась?
— А ты не расстроился? — я так рассердилась, что аж подскочила. — Ты не хочешь на праздники домой?! Что за противное место! — я даже ногой топнула.
— Хочу конечно, — он пожал плечами. — Но ничего не поделаешь. Сядь и успокойся, а то мы тут утопнем. И так уже льет, вон даже полы заливает! — Ливень был косой, так что по полу беседки и правда текло ручьем. — Тебе охота, чтобы началась гроза или пошел град?
Я уставилась на него.
— Ты что, совсем сбрендил?
— Сядь. Пожалуйста, — он так это сказал, что я послушалась. — Скажи, ты видишь в замке разные... необычные вещи? Незнакомых людей в странной одежде? Или еще что-то такое, чего другие не видят?
Вот те раз! Людей я никаких таких не видела, но остальное... откуда он знает?
— Ну-у... — осторожно ответила я, — может быть.
— Я так и думал, — он кивнул как-то совсем по-взрослому, хотя ему было уж никак не больше двенадцати. Ну, от силы тринадцать. Ишь, умник! — Если хочешь, я тебе все объясню, только не реви.
— Ладно.
Я снова села на скамейку и почему-то немножко успокоилась. Дождь стал потише.
— Ну?
— Понимаешь... — Он наконец вынул руки из карманов, положил ногу на ногу и воображалисто откинулся на спинку скамейки. — Вообще-то считается, что студенты должны сами до всего додуматься. И родители поэтому никого не предупреждают. Традиция такая. Мои мне тоже ничего не говорили. Но мой дядя... — он вдруг хитро улыбнулся, — он не француз, понимаешь? Так что он мне потихоньку много чего рассказал.
— Ну, ну?
— Штука в том, что замок двигается.
— Как это — двигается?!
— Понятия не имею. Как-то. Не перебивай. В общем, два раза в год он останавливается обязательно: когда мы сюда приезжаем и когда уезжаем, в начале и в конце. А в остальное время — как повезет. Точнее, как замок захочет. В этом году не хочет, наверное. Вот почему никаких каникул. Очень трудно устроить поездку домой из движущегося волшебного замка, — он усмехнулся. — Но это все ерунда. Самое интересное — в Бобатоне нет времени! Здесь вроде как есть все сразу. Я не знаю почему, дядя про основание Академии никогда даже никаких легенд не слышал, а больше спросить было не у кого. И в библиотеке ничего нет, я проверял. Но штука в том, что тут одновременно можно видеть то, что есть сейчас, что было сто лет назад и что еще только будет, представляешь?
Я почему-то сразу ему поверила. Про время, я имею в виду. Но от этого все стало только еще непонятнее.
— А я-то тут при чем?
— А при том. Обычно мы должны сначала привыкнуть. Замок сам решает, что кому когда видеть. Ну, чтобы не спятили раньше времени, понимаешь? — он засмеялся. — Но иногда... — он хитро покосился на меня. — Догадываешься?
— Нет, — я надулась. Чего он меня дразнит, как маленькую?!
Он вздохнул и перестал корчить рожи.
— Я так понял, что некоторым замок с самого начала показывает, какой он есть. Ты понемножку видишь настоящий Бобатон, а он отвечает на твое настроение. Ты ему нравишься. Больше, чем другие.
Мама! Тут я поняла, почему он городил такую чушь про грозу и град. И, честно говоря, испугалась. И сразу, будто в доказательство, здорово похолодало, а на ветке передо мной листья пожухли и скукожились, как от заморозков.
— Вот видишь, — он ткнул пальцем в ветку. — Веришь теперь?
— А ты что... ты тоже?..
— Нет, — он улыбнулся. — То есть я запросто могу столкнуться в коридоре с какой-нибудь малявкой из шестнадцатого века, но и только. Со мной Бобатон общаться не жаждет. Зато я вижу, как он отвечает тебе. Я вообще люблю наблюдать, что вокруг происходит. Мне интересно. Ну, полегчало?
Я подумала немножко и честно сказала:
— Угу. Хотя замок все равно дурацкий. Что я, виновата, что он болтается туда-сюда? И что я ему, видишь ли, нравлюсь? Вот же дурость!
Он ничего не ответил, только опять засмеялся, и у меня почему-то сразу поднялось настроение. Тут я спохватилась, что мы столько раз ругались, но до сих пор так и не познакомились.
— Эй, а как тебя зовут?
— Николя, — он как-то странно поглядел на меня. — А тебя?
— Софи.
— Очень приятно. — Он встал и протянул мне руку, точно какой-нибудь старомодный пижон: — Пошли в замок? А то простудишься.
Еще чего! Я в море разок в мае купалась — и то не простудилась. Но этому городскому хлюпику и правда насморк недолго схватить. А я все еще сердилась, так что солнышка от Бобатона мы вряд ли дождались бы...
— Ладно, пошли. — Он помог мне встать, и я тут же отпустила его руку. Держась за ручки, через кусты не очень-то полазишь. А уж в школе, ясное дело, так и вовсе лучше не показываться. Задразнят. — А что ты еще знаешь про Бобатон?
— Устав, — Николя опять усмехнулся. Странно, он столько фыркает и хихикает, что я давно должна была бы разозлиться. Но мне почему-то нравилось, как он смеется.
— Ну тебя, — отмахнулась я. — Устав все знают.
— Да, но я знаю, что он значит, — он хитро подмигнул. — Особенно некоторые места.
Это он в яблочко. Устав у нас в стихах, и очень хорошо, а то бы выучить его целиком было совершенно невозможно. Потому что он на норманно-французском.
— Ух ты! — вот тут мне стало по-настоящему интересно. — Расскажешь?
— Расскажу, — он хмыкнул, — если ты реветь и злиться перестанешь. Ненавижу, когда мокро и холодно.
Он ловко увернулся от моего тумака и, хохоча, побежал к замку.
— Ну, погоди! — я тоже засмеялась и погналась за ним.
Дождь совсем кончился, тучи стали понемногу расходиться, и было ясно, что вот-вот выглянет солнце.
[align:center]~ * ~ * ~ * ~[/align]
Потом наступил Новый год. Рождество все-таки получилось хорошее, хотя по дому я очень скучала. Папа с мамой прислали кучу всяких маленьких подарков, чтобы мне было не так грустно. А Сабрина передала большущую коробку маггловских шоколадок, так что я поделилась с Мюриэль и с Николя.
За каникулы мы с Николя облазили весь замок. И нашли такую штуку... но лучше расскажу по порядку. Сначала мы нашли про нее в Уставе. Правда, тогда мы не знали, что это про нее. Там было какое-то жутко мутное двустишие, из которого мы поняли только три слова: «сосуд», «вечность» и «сердце». Николя тут же съехидничал, что это что-то девчачье и про любовь. Я хотела дать ему по шее, но не получилось, потому что он бегает быстрее меня. Так нечестно: он старше, выше и у него ноги длиннее.
А Мюриэль на меня дуется. Говорит, я теперь все время где-то болтаюсь с Николя, а с ней не дружу. А это вовсе и неправда. Я с ней и на уроках сижу, и домашние задания делаю... Я попыталась с ней еще раз поговорить про замок, но она только пальцем у виска покрутила. И сказала, что здесь все совершенно нормально и нечего забивать себе голову всякой чушью. Я расстроилась, а Николя сказал, что это к лучшему. Если Мюриэль не видит в Бобатоне ничего интересного, то так и надо. А если мы станем ее уговаривать, она еще, чего доброго, спятит.
Так что по замку мы лазили вдвоем. Николя говорит, что часто видит каких-то чужих людей: то учеников в старинных одеждах, то незнакомых учителей, то вообще гостей... Я их не вижу, но ему верю. Во всяком случае, не похоже, чтобы он меня разыгрывал. Зато вокруг меня то и дело обстановка меняется. Особенно мебель. Иногда от этого путаешься, а иногда очень удобно. Например, неделю назад мы исследовали Зеленую башню и жутко устали. Я плюхнулась на какой-то обшарпанный деревянный стул, а он взял и подо мной превратился в мягкое кресло, да еще с позолотой. Николя фыркнул и сказал, что Бобатон в меня влюблен. Тогда из-под него стул вовсе исчез, Николя шлепнулся на пол и дразниться перестал. Но это все пустяки. Самое интересное было потом.
Мы решили найти центр замка. Самую середину. Просто из любопытства. Это Николя придумал, он вообще любит нумерологию, всякие фигуры и числа. Сначала мы обошли замок снаружи и считали шаги, чтобы узнать, насколько он большой. Потом Николя долго копался в библиотеке и сравнивал планы Бобатона в разных книжках. Странно, что летописей в библиотеке нет, а планы есть. Целых семнадцать штук. И все разные. Ужасно забавно. Они мне понравились, очень красивые, а сравнивать мне быстро надоело. Зато Николя ковырялся с ними целых три дня, а потом вдруг однажды утром заявил, что знает, куда идти.
И мы пошли. Точнее, он схватил меня за руку и потащил куда-то, как сумасшедший, но я уже поняла, что с ним в таких случаях лучше не спорить. Мы долго бежали по разным лестницам и коридорам, я даже запуталась, на каком мы этаже, а потом Николя вдруг свернул в какой-то тупичок и остановился.
— Вот, — сказал он и показал пальцем на самую обычную дверь в углу.
— Что «вот»? — удивилась я. — Это наверняка обычный чулан. Почем ты знаешь, что центр тут?
Он постучал себя по лбу:
— Вычислил, чудачка. Ну, открывай.
— А почему я? — мне как-то стало не по себе.
— А тебя замок любит.
— Что, струсил? — поддразнила я.
— Хорошо, я открою! — он аж вспыхнул от злости и шагнул к двери.
Тут я вспомнила, как его уронили со стула, и струхнула: а вдруг с ним правда что-то случится?
— Давай вместе, а? — я быстро схватила его за плечо. — Возьмемся за руки, а я открою.
— Давай, — он сразу перестал сердиться. Хорошо, что он отходчивый.
Взявшись за руки, мы подошли к двери. Я осторожно потянула дверь на себя, но ничего не случилось.
— Попробуй толкнуть, — предложил Николя.
— Ладно.
Я толкнула дверь, и та медленно и беззвучно открылась. За ней была темнота, в глубине которой что-то немножко светилось.
— Ну что, идем? — спросил он небрежно. Все-таки иногда он жуткий воображала!
Мне было и страшно, и любопытно сразу. Но отступать? Ни за что!
— Ага. Давай на счет три?
— Давай. Раз, два...
— ... три!
Мы одновременно шагнули в темноту. Ничего не произошло. Правда, я заметила, что от двери должен был быть треугольник света на полу, а его не было. Мы переглянулись и, так и держась за руки, сделали еще несколько шагов вперед. И тут дверь за нами захлопнулась. Как я не заорала от ужаса, не знаю. Мы вцепились друг в друга и замерли, но больше ничего не случилось, только впереди светилось это самое, непонятное.
— Посмотрим, что это? — предложил Николя хриплым шепотом. — Или попробуем вернуться?
Я поняла, что ему так же страшно, как и мне, и от этого сразу немножко успокоилась. И вообще, если он прав и Бобатон меня любит, то со мной не случится ничего по-настоящему плохого. И с Николя тоже, потому что он мой друг.
— Конечно посмотрим. Интересно же!
Сначала мы шли очень осторожно. Потом глаза привыкли к темноте, и в тусклых отблесках этого светящегося стало видно, что пол ровный. Мы зашагали быстрее. Но чем ближе, тем непонятней эта штуковина выглядела. Наконец мы встали шагах в десяти от нее.
Я не знаю, как описать то, что мы нашли. Это была вывернутая труба из неяркого света. Она изгибалась кольцами и вроде как пересекала сама себя... а вроде как и нет. Мне показалось, что она замыкается в кольцо, но от попыток разглядеть получше у меня закружилась голова. Труба немножко мерцала в темноте, а если смотреть внимательно, то было видно, что на ее поверхности двигаются какие-то узоры.
— Вот это да! — прошептал Николя. От восторга он, похоже, совсем перестал бояться.
— Что это? — спросила я, тоже шепотом.
— Не знаю, — ответил он, не сводя восхищенных глаз с нашей находки. — Но оно классное. Правда?
— Ага.
Штука и правда была классная. Если только не пытаться понять, как она устроена.
— У меня есть гипотеза, — вдруг сказал Николя.
С тех пор, как мы познакомились, я выучила кучу разных заумных слов, в том числе и это. Оно значило, что он думает, будто решил какую-то задачку или загадку. Надо будет написать папе, ему понравится, что у меня есть такой друг.
— Да? — спросила я, потому что знала, что Николя этого ждет.
— Да. Я думаю, что это время Бобатона. Прототип... или модель. Понимаешь?
Прототип — это то, из чего потом появилось что-то. Это слово я давно знаю, от папы. А модель — маленькое подобие чего-то настоящего.
— Понимаю. А зачем она?
— Какая разница? — удивился Николя. — Она просто красивая. Правда?
— Правда, — искренне согласилась я. — Ну что, пойдем?
— Пойдем.
Мы еще с минуту постояли, глядя на модель, а потом развернулись в ту сторону, откуда пришли. И сразу увидели вдалеке чуть светящийся контур двери. Это хорошо, а то я уже боялась, что мы ее не найдем. Но, наверное, Бобатон позаботился о нас сам. Мы шли быстро и молча, и уже у самой двери я вдруг почувствовала, что нельзя уйти просто так. Я оглянулась и вслух сказала в темноту:
— Спасибо.
— Большое спасибо, — подхватил Николя. Здорово, что он догадливый, правда?
Он потянул дверь на себя и без труда открыл. Секунду спустя мы уже были в коридоре. Дверь за нами с легким щелчком захлопнулась... и исчезла.
— Логично, — пробормотал Николя.
Он всегда так говорит, когда не знает, что сказать.
— Ага, — согласилась я.
— Ну, пошли? Есть хочется.
И мы, не оглядываясь, побежали вниз, ужинать.
[align:center]~ * ~ * ~ * ~[/align]
Сегодня утром мы подрались с Мюриэль. В смысле, это я с ней подралась, без Николя. Но из-за него. Потому что Мюриэль стала меня дразнить, что я в него влюбилась. Она несла какую-то чушь про день Святого Валентина, а потом начала рассказывать девочкам в нашей спальне, будто видела, как мы с Николя целовались в чулане для метел.
А мы там вовсе и не целовались, а ставили опыт. Мы хотели посмотреть, как будет выглядеть гоночная метла через пятьдесят лет. Точнее, это Николя хотел. Трудность была в том, что я не очень-то интересуюсь метлами, а сам Николя не мог уговорить замок их показать. В общем, мы там проторчали полтора часа, но так ничего и не вышло.
Но не могла же я рассказать об этом Мюриэль! Поэтому я просто велела ей заткнуться, а она не заткнулась, и мы подрались. И после ужина ее отправили драить полы в Трапезной зале, а меня — мыть посуду на кухне. Я не очень расстроилась, если честно. Потому что, во-первых, замок всегда старается поднять мне настроение и показать что-нибудь смешное, а во-вторых, Николя пришел составить мне компанию. Он сидел на столе, болтал ногами и рассказывал про всякие нумерологические штуки. Наверное, так не положено, но его все равно никто не видел, кроме меня.
Вообще, это немного странно, если хорошенько подумать. Вроде бы мы то и дело лезем куда не надо, и нарушаем традиции, и копаемся в тайнах Бобатона, а нам никто и слова не сказал. Хотя я видела, что мадам Максим иногда меня разглядывает, и очень внимательно. Но она при этом всегда улыбается, так что, наверное, все в порядке.
[align:center]~ * ~ * ~ * ~[/align]
Скоро Пасха. Вчера пришло письмо от мамы. Она утешает меня, что до лета осталось совсем чуть-чуть, передает записку от Сабрины и пересказывает новости. Папа только что закончил очередную работу — цветные окна в холле одной маленькой гостиницы в Плуарзеле. Там у него друиды, и морские лошадки, и феи, и блуждающие огни, и всякое прочее, что любят видеть приезжие магглы в наших местах. Папа говорит, что это называется «эклектика», а по-моему, это просто в головах у них путаница. Мне кажется, мама со мной согласна, но она никогда не спорит с папой про такие вещи, только смеется.
Сабрина написала, что очень меня ждет. Она все хотела, чтобы мы сходили с ней ночью к стоячему камню в Кергадью посмотреть, правда ли там в полнолуние танцуют ночные плясуны. Она считает, что это все сказки, а сходить хочет так просто, потому что интересно. Придется что-то придумывать, потому что не годится ей видеть такие вещи. У нас и так однажды были неприятности из-за Статута. Тогда тетя Моника заболела чем-то непонятным, я не знаю точно чем. Маггловские врачи только хмурились да качали головами, а наша мама ее взяла да и вылечила. Она вообще может вылечить почти что от всего на свете. Из Парижа потом явился какой-то сердитый носатый дядька. Он долго ругался про Статут и про магглов и говорил, что у каждого своя дорога, ну и другие глупости. Мол, про маму соседи теперь заподозрят, что она ведьма. Но тут вмешался папа. Он фыркнул и сказал, что в наших краях всякая женщина ведьма, а мама стала хохотать и кинула в него диванной подушкой. Носатый дядька почему-то очень смутился и сбежал обратно в камин. А в деревне все равно считают, что мама просто хорошо знает лекарственные травы, а врачи что-то напутали.
Я легла спать, и все думала про мамино письмо, и вспоминала своих, и гадала, цветет ли уже утесник на скалах... И мне вдруг так захотелось домой! До того стало тоскливо, что хоть в подушку реви. Я и поревела немножко, только очень тихо, чтобы девчонки не услыхали. Плакала-плакала, а потом уснула. И мне приснился очень странный сон.
Будто я сижу в той самой беседке, где мы подружились с Николя. Только одна. Тепло, и жасмин цветет. И очень много разноцветных пестрых бабочек. Я просто сижу, ничего не делаю, и вдруг эти бабочки садятся передо мной на скамейку, и я вижу, что у них на крыльях — буквы.
«Тебе у меня грустно?»
Я сначала не поняла. Но бабочки терпеливо сидели, не шевелясь, и вдруг я догадалась, что это значит и кто со мной говорит.
— Нет, — честно сказала я.
Бабочки вспорхнули, перемешались и составили новую фразу.
«Тебе у меня весело?»
— Да, — ответила я. — Наверное. Я просто очень соскучилась по маме с папой. И по Каролине.
«Хочешь, я остановлюсь?»
Я задумалась.
— А ты? Тебе не будет грустно? Ты хочешь остановиться?
«Я люблю гулять».
— Я тоже. — Мне вдруг стало легче на душе. — Знаешь, если не хочешь, не останавливайся. Я подожду до лета. Мне у тебя правда хорошо.
«А весело?»
— Весело, — я засмеялась. — И потом, у меня же еще есть Николя. И все остальные тоже есть. А тебе... — я замялась, — тебе весело?
«С вами — очень».
— Тогда точно не останавливайся.
«Спасибо».
Только я успела это прочитать, как бабочки вспорхнули все разом, закружились вокруг огромной тучей, и я проснулась.
И мне было ни чуточки не грустно.
[align:center]~ * ~ * ~ * ~[/align]
Наконец настал июнь. То есть сначала был май, и контрольные, и нудная подготовка, и куча экзаменов — не продохнуть. Мы с Николя почти не виделись. Разве что в библиотеке иногда удавалось посидеть за одним столом, но толку от этого... Все равно книжки-то и задания разные. И не поговоришь.
Зато мне снились чудесные, сказочные сны. Я много писала домой, и совы прилетали быстрее, чем раньше.
А потом все-таки пришло лето, и учебный год кончился. И вдруг оказалось, что надо расставаться и с Бобатоном, и с Николя. Я даже как-то растерялась.
В последний день утром чуть ли не все ученики младших курсов собрались у парадного крыльца и ждали родителей. Было шумно, все толкались, кричали, кто-то играл в салочки, чтобы скоротать время... Мы с Николя отошли в сторонку — поговорить и попрощаться.
— Ну, до сентября? — спросил он.
— У меня в августе день рождения, — сказала я.
— Это хорошо, — он улыбнулся. — Я тебе напишу.
— Что, только в августе? — подколола я.
— Может, и раньше.
— У нас хорошо в августе.
Он засмеялся.
— В Бретани всегда хорошо.
Я онемела.
— Откуда ты знаешь? Ты тоже живешь в Бретани?
— Нет, — фыркнул он, — это ты тоже живешь в Бретани.
И тут я поняла, почему его выговор мне показался знакомым!
— Ты из Ренна?!
— Почти угадала. Я тебе напишу. Обязательно.
И тут распахнулись ворота замка, и во двор стали заходить родители. Началась суматоха, девчонки подняли визг, мальчишки заорали еще громче, чем раньше... Разговаривать стало просто невозможно. Мы молча стояли и вглядывались в толпу, пытаясь найти своих. Наконец я увидела, что ко мне от ворот идет папа, и в тот же миг Николя рядом крикнул кому-то:
— Отец!
Он шагнул прочь, неловко остановился, оглянулся и махнул рукой:
— Ну, пока!
И побежал.
А я сообразила, что до сих пор не знаю его фамилии.
— Стой!
Он замер и опять оглянулся.
— Ну?
— Фамилию свою скажи! А то как я тебе писать буду?
Николя засмеялся.
— Я сам напишу, и ты все узнаешь! Пока!
И убежал совсем. А ко мне подошел папа, подхватил и закружил.
— Как ты выросла, Софи! Молодчина! — Он поставил меня на землю, взял за руку, подобрал мою сумку, и мы зашагали к выходу. — Ну, как тебе жилось в Бобатоне?
— Хорошо. Мне было весело.
На мое плечо села золотистая бабочка и вспорхнула только у самых ворот.

---------------------------------------------
Кюре — католический приходской священник во Франции.
Онтогенез — индивидуальное развитие организма.
Рефлекс — отсвет цвета и света от какого-либо предмета, возникающий в тех случаях, когда на этот предмет падает отсвет от окружающих объектов.
Хронотоп — «существенная взаимосвязь временных и пространственных отношений» (М.М. Бахтин).
Морганы — в бретонских преданиях феи (фэйри), обитающие в море или в пещерах, в скалах у моря.
Вертеп — буквально «пещера» (старослав.). В западной традиции — всякое изображение (театральное, скульптурное, игрушечное) Вифлеемского вертепа, где родился Иисус Христос. Популярное рождественское украшение дома у католиков и протестантов.
Ренн — главный город Бретани.