Отправлено: 22.06.07 13:07. Заголовок: «О, дайте мне маску!», часть 4, макси, R, гет-слэш (продолжение от 7 января).
Автор: Rendomski (necromancer_renka (at) yahoo (dot) com) Бета: буду несказанно рада любой помощи. Но предупреждаю, что с моими бетами случаются странные вещи… Рейтинг: R Категория: гет-слэш. Жанр: драма / экшн. Главные герои: Гарри, Рон, Драко, Снейп и другие. Саммари: История об обычных хогвартских событиях глазами различных участников. Данная часть - PoV Гермионы. Маски… Мы все их носим. Иногда мы даже забываем и теряем ощущение, где кончается маска и начинается живая плоть, пока жизнь не даёт нам по морде, возвращая к неумолимой реальности… Иногда – забываем, что маску может носить и другой… Дисклеймер: все герои Дж. К. Роулинг принадлежат Дж. К. Роулинг и иже с ней. Хотя, полагаю, после моих измывательств можно было бы их уступить мне за пару процентов стоимости (правда, всё равно не потяну...). (Подробнее с дисклеймером можно ознакомиться здесь). Форма построения произведения, как взгляд разных персонажей на одни и те же события принадлежит великому Акутагаве. (Может и евангелистам... словом, я взяла у Акутагавы, а дальше пусть сами разбираются). А я что? Я просто маски примеряю... Отношение к критике: всячески причетствуется. Я подчёркиваю – всячески…
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: в нижеприведённом фике имеются сцены, содержащие гомо- и гетеросексуальные отношения, насилие, пре-инцест и прочие недетские вещи. АУ в отношении шестой и, как я догадываюсь, седьмой книги. Если вас уже тошнит – не портите себе здоровья дальше. Остальным – приятного чтения! В качестве канона я признаю книги, только книги и ничего кроме книг Дж. К. Роулинг. Совпадения с интервью, Лексиконом, официально признающим педофилию древом и проч. случаются, но не обязательны.
ПРИМЕЧАНИЕ автора: если будет проводиться конкурс на долгострой фэндома – предупредите ! Ну, а если серьёзно, то сердечно прошу прощения у всех, кому пришлось так долго ждать сего продолжения. Вам, ещё ждущим, вам, уже не ждавшим, а также тем, кто видит этот опус впервые – с любовью .
Отправлено: 26.11.07 12:29. Заголовок: Из томной полудрёмы ..
Из томной полудрёмы меня вытолкнуло скверное, гнетущее ощущение, подобное накатывающемуся приступу выматывающей болезни. И первое, с чем я встретилась, проморгавшись, был мрачный взгляд, полный ярости и омерзения. Прежде чем мне пришла в голову хоть какая-нибудь вероятная причина такой перемены, обладатель взгляда тихо, но, вне всякого сомнения, едва сдерживая возмущение, поинтересовался: – Ты знала? Во рту вмиг пересохло, язык отказывался повиноваться. Я кивнула и подавила порыв втянуть голову в плечи, зажмуриться. Надвигался неотвратимый скандал. – Значит, вы догадались, мисс Грейнджер, – а профессор Снейп догадался и подавно. Глупо, как же глупо, безрассудно было так рисковать. Ведь он столько лет сам обманывает и притворяется: шпион, легилимент, в конце концов! Как же я могла не учесть… Спросить, что подвигло меня на сей экстраординарный поступок, Снейп не соизволил. То ли мои мотивы казались ему слишком очевидными, то ли совершенно не волновали. Прежде всего он с холодным профессиональным интересом потребовал объяснения: – Когда? Как? К хаосу эмоции, – рявкнул он в ответ на моё смятение, сбивая меня с толку ещё больше, – мне жизненно необходимо это понять, мисс Грейнджер! Ответить на его вопрос было невозможно, хотя бы потому, что в теперешнем положении для меня гораздо большей загадкой было, как я вообще могла принимать его за Гарри, усомниться даже на долю секунды. Мысль эта почти рассмешила меня, но дать волю смеху не позволил то ли парализующий страх, то ли инстинкт самосохранения. Вместо этого я, собрав чудом завалявшиеся крупицы рассудка, выдавила: – Почти сразу. Я просто почувствовала, и всё. – Что значит «просто почувствовала»? Скажите прямо, что я делал не так, – вполне закономерно взъярился Снейп, окончательно ввергая меня в панику. – Всё было верно, – отчаянно настаивала я. Профессор уставился на меня в упор, я запоздало вспомнила: не смотреть в глаза, ни при каких обстоятельствах, – и тут же отбросила эту мысль. Ничего, кроме того, что я сама жажду дать ему понять, он не прочтёт. Пускай. Пускай. Оскорбит? Убьёт? Расскажет всей школе? Сотрёт память? Пускай. Себе – не сотрёт. Он продолжал прожигать меня взглядом, и внезапно я осознала – не видит. Не понимает. Потому что не знает, чего искать. Он с лёгкостью раскрыл бы заговор или злую шутку, но не банальнейшее чувство! – Ну не могла я не почувствовать, что это вы! Я люблю вас! Отчаяние, беспомощность перед его холодностью резанули, отозвавшись буквально физической болью, рассекли натянутые до звона путы сдержанности, вопль перешёл в давно, оказывается, рвущуюся наружу истерику, которая захлестнула с головой, сломила, сорвала, снесла, как половодье… Не знаю, сколько продолжался этот приступ. На меня накинули одеяло, формальным, успокаивающим жестом легла на плечи рука. Педагог, несмотря ни на что. Я всхлипнула, успокаиваясь. Уюта не было, простыня и подушка были влажными и прохладными от слёз и пота, оставалось только жадно впитывать тепло от прикосновения – примитивное физическое тепло, свойственное любому человеческому телу. И всё же под ложечкой тлел некий трепещущий сгусток жара, как память о том, что никогда не забудется, хоть и смутно…
*** Гарри, подлинный Гарри, улыбается чему-то своему, нас совершенно не касающемуся. Рон, напротив, на редкость мрачен и замкнут, чему я эгоистично довольна: по крайней мере, мой собственный уход в себя остаётся незамеченным. Мальчики, мальчики, знали бы вы, что я натворила. Зря вы научили меня нарушать правила: если уж от природы не дано, то и не дерзай. Я нарушила правила как-то чудовищно неверно. Разве к этому я стремилась: склонить, обмануть, заполучить любыми средствами? Нет, да, не знаю. Неужто действовать напрямую было бы хуже – пойти к Снейпу и рассказать о своих чувствах откровенно, неужели тем самым я бы поставила себя в более нелепое положение? В менее нелепое – точно. Но тогда бы я осталась без этой толики стыдных и чудесных одновременно воспоминаний, двойственность которая мешала мне в полной мере ощутить раскаяние за свой порыв. Потерять невинность. Стать не невинной. Двойное отрицание – утверждение; не потерять, а приобрести. Я неправильно потеряла и в ответ ничего не приобрела, кроме воспоминаний, пищи для иллюзий. Не невинна – not innocent, то есть nocent, восходит к латинскому nocere – «причинять вред».
Объективно прошло не более двух-трёх дней – не знаю, не хочу вспоминать. Для меня эти дни в недободрствовании, ночи в недосне были одинаково застланы бесконечным туманом сомнений, противоречий, неизбежного возвращения мыслями к той не укладывающейся в голове ночи. Я не могла не вспоминать тех сумасшедших событий – тем не менее, при малейшей попытке задуматься всерьёз о возможных их последствиях разум словно упирался в каменную стену полнейшего нежелания, жгучего стыда. Вопреки моим страшным домыслам, Гарри вернулся, как ни в чём не бывало, на своё место, а Снейп – на своё, история с изменением обличия казалась выдернутой из реальности, и там же, между реальностью и грёзой, продолжала беспомощно барахтаться я. На твёрдую почву меня вернул тот же, кто ранее выбил её из под ног. Его голос, приказывающий мне остаться, прогремел надо мной по окончании урока зелий (первого?.. Да, пожалуй, первого с той ночи). Я поймала на себе вопросительный взгляд Гарри, и впервые остро осознала, что едва ли не главным пострадавшим в сложившейся ситуации является он. В одну ночь его предали и друг, и человек, в которого он был влюблён. И Снейп, и я действовали целенаправленно и намеренно, будучи осведомлены о чувствах Гарри, но всё же оставляя их в стороне. Впрочем, как я спешу разделить ответственность: Снейпу-то, скорее всего, с самого начала чувства Гарри были откровенно безразличны. А мне? Шаги Снейпа, чёткие и уверенные, в отличие обычной бесшумной поступи, наводили на мысль, что он нарочно – и успешно – старается привлечь моё внимание. А я даже пропустила момент, когда мы остались одни. Ни страха, ни неловкости я не ощущала. Более того: я лгала, я предавала, я вела себя как последняя шлюха – и даже не могла похвастаться счастьем, что сама себя не узнаю. Мои поступки, может, и были для меня неожиданными, но чужими, навязанными со стороны не казались. Нет, я прекрасно узнавала саму себя. Познавала: себя – через него. Если перед кем я и ощущала стыд, то только перед Гарри. Если перед кем я и испытывала страх, то только перед самой собой. И если на кого я и могла положиться в этой вкривь и вкось пошедшей ситуации, то только на Снейпа, потому что готова была принять от него всё, что бы он ни предложил. – Полагаю, несмотря ни на что, я должен вам извинения, – в голосе его не было раздражения или презрения, и уже от одного этого на душе полегчало. Поставив на стол небольшой фиал, он добавил: – Также как вот это. – Что это? Я была уверена, что из его рук готова принять что угодно: яд, зелье забвения или Амортенцию, и, в принципе, выпила бы это что угодно, не задумываясь, не соизволь он ответить. Видимо, сказалась многолетняя привычка: с моей стороны – задавать вопросы, с его – отвечать на них. – То, что, да будет вам известно, настоящий джентельмен обязан предложить даме перед близостью, а не постфактум. Может быть, я даже машинально выпила бы зелье, ответь он прямо. Но загадка вполне естественным образом пробудила любопытство и вывела меня из состояния отрешённости. Я повертела зелье в руках, проверила на цвет, на запах. В памяти всплыла вдруг страничка полезных советов из какого-то старого «Ведьмополитена», ходившая пару лет назад по рукам; бородатый анекдот: «…мне готовить розовое или голубое?» – «С вами, молодой человек, только фиолетовое»…и вслед за догадкой меня буквально как молния поразила, ошеломила мысль. У меня может быть ребёнок. Каким образом эта логичнейшая мысль не посетила меня раньше? Я готова была рассмеяться и расцеловать Снейпа, вот только прекрасно понимала: предлагая мне контрацептив, он вовсе не чаял обрадовать меня мыслью о ребёнке. Всё-таки я не ошибалась: прямо или косвенно, он обязан был навести меня на решение, прояснить смысл всего, что между нами произошло. – Я не буду этого пить… – Я настаиваю, – перебил он меня. Зелье определённо мешало нам поговорить спокойно, кроме того, я немного опасалась, что Снейп попытается напоить меня им через силу, не вдаваясь в подробности. Поэтому я безапелляционно вылила контрацептив в раковину и, обернувшись, приготовилась отразить неминуемую бурю и затем продолжить разговор, но явно переборщила с жестом: Снейп вышел, не добавив ни слова, лишь в бешенстве захлопнул за собой дверь в подсобное помещение. Разговор недвусмысленно был окончен. Мне самой, честно говоря, больше всего хотелось убежать из класса, куда глаза глядят, но усилием воли я вынудила себя остаться. Я взрослый человек, в конце концов, и прекрасно осознаю, какую ответственность готова на себя взвалить. Ребёнок от любимого человека – пускай дешёвой, пошлой эту мысль считают те, кому никогда не выпадало такого счастья! Даже если этот человек и не отвечает мне взаимностью… …а как же тот трепетный, откровенный поцелуй в ладонь? Если не любит, то зачем целовать так – жарко-искренне, зачем касаться так беззащитно-нежно? Нет. Были моменты, которые не могли быть продиктованы притворством, которые в случае притворства были бы просто бессмысленны… Любит. Снейп вернулся в класс, со стуком поставил на кафедру ещё один фиал; холодно прищурившись, смерил меня взглядом. – Вы выпьете это, мисс Грейнджер, – произнёс он почти ласково. Почти с упоением. – Даже если мне придётся применить Непрощаемое проклятие. Но, если любит, то зачем тогда поступать так со мной, и с собой тоже? – Пожалуйста, не заставляйте меня, профессор. Не те, не те слова, но как же объяснить, как же растолковать, что всё не так банально?.. Снейп больше не злился – но, честное слово, лучше бы он злился, лучше бы дал понять, что происходящее задевает его не меньше, чем меня. Взамен он пустился в бесцветные наставления: «неразумно… морально недопустимо… неприятные последствия…». С каждым его словом, подобающим скорее викторианской старой деве, разочарование от неспособности объясниться перерастало в раздражение, хотелось закричать, выплеснуть возмущение ему в лицо. Вот только сложно было бы придумать что-либо более неуместное в моём положении, чем очередная истерика. – Как вам прекрасно известно, – я наконец собралась с духом и уставилась ему в глаза – пускай считывает мысли, эмоции, если сомневается, – я вас люблю, и поэтому беременность «неприятными последствиями» я не считаю. Я не отводила взгляда. Его глаза были холодны («Холоден», – эхом донёсся из воспоминаний беспомощный шёпот Гарри) и непроницаемы, как два чёрных зеркала, и я словно физически ощутила, как заледенело, сковало волю. – Как вы могли бы догадаться, я вам взаимностью не отвечаю и потому считаю обратное. Не любит! – почему я тогда должна убиваться? А если любит, тогда… тогда, значит, сам себя наказывает! Резким движением я откупорила злосчастный фиал и залпом проглотила контрацептив. Безвкусное зелье обожгло глотку как кислота, я выскочила из кабинета и бросилась к ближайшей уборной. Не заботясь о том, есть ли кто-нибудь по соседству, я захлопнула за собой дверь, и меня тут же стошнило. Рвало меня долго и основательно, вплоть до горькой желчи – и всё равно мне мерещилось, что ощущаю, как мерзкая отрава, бездушно-безупречно изготовленная рукой профессионала, успела-таки всосаться в кровь, пульсирует по жилам, растворяется, подтачивает, стерилизует, выводится с выступившим по всему телу потом, заковывает в кокон… Прерывисто дыша, я принялась умываться, расплёскивая вокруг воду от бьющей меня крупной дрожи. Пусть, молила я про себя, пусть он хоть раз ошибётся в рецептуре… Но не ошибётся ведь. Он одержим, он болен покаянием за ошибки юности, самоуничижением, страстью к самоуничтожению и уничтожению всего, с собой связанного. Человеку, который его любит, он способен принести в дар не жизнь, а только смерть.
Спохватившись и бросив взгляд на часы, я обнаружила, что на заклинания безнадёжно опоздала – урок подходил к концу. Кроме того, вещи мои остались в кабинете зелий, о возвращении куда не могло быть и речи. Отмахнувшись от донимавших меня тысячи «зачем» и «почему» я выпила зелье, отчего не попыталась сбежать, без настроения я побрела домой, то есть туда, где можно было отогреться, успокоиться, зализать раны: в Гриффиндор. Довольно. Сделанного не воротишь – а, с другой стороны, зелье могло и не усвоиться за несколько минут, и шанс у меня есть. Теперь остаётся только ждать, ждать и надеяться. Момент, когда я шагнула в странную переливчатую дымку, я заметила, но не сразу отдала себе отчёт в происходящем. Затем, запоздало, я запаниковала, выхватила палочку. Уловив неосторожное движение, метнулась вперёд, за угол, и наставила палочку в лицо нападавшему, хотя целилась примерно в грудь. Фергус Сейдхью ростом значительно уступал любому, от кого я могла бы опасаться нападения. – Извини, – неуверенно и неубедительно пробормотал он. – Я поджидал не тебя. – Не ври! – почти взвизгнула я, ещё не отойдя от испуга. – Что это за чертовщина? Кто тебя подучил? Рыжеволосый мальчишка вжался в стену, втянув голову в плечи и таращась на меня. Непонятная дымка оседала мельчайшей мерцающей пылью на одежде, бра факелов, раме ближайшей картины. Фергус промямлил что-то под нос, и, когда я переспросила: «Что это?», повторил громче: – Лунная пыльца. – Лунная пыльца? – память услужливо подсказала, что лунной пыльцой называлось какое-то средство для выявления чар, причём, достаточно редкое. – Настоящая лунная пыльца? Откуда?.. Ну-ка, выкладывай, что тут творится! – Ты… ты как-то странно ведёшь себя последнее время, – опустив глаза, тихо принялся объяснять Фергус. – Точно заколдованная. Вот я и решил проверить. Я с изумлением обратила внимание, как лунная пыльца осела на моём рукаве: ровно вдоль швов и манжета, где мадам Малкин заклинаниями подгоняла мантию. Зрелище было достаточно примечательное, но одежда волновала меня меньше всего. Присев на корточки, я перехватила смущённый взгляд Фергуса и на полном серьёзе поинтересовалась: – И как теперь определить, есть чары или нет? – Э… ну… Когда раз сглазили моего дядю, у него весь лоб был в пыльце, – он покраснел – почти как Рон – и с опаской, искоса разглядывал меня пару минут. Затаив дыхание, я следила за его взглядом, скользившим по моему лицу, рукам. – Ничего не вижу… Только тут, - он ткнул пальцем мне в плечо, в один из швов. – Правда ничего не видишь? – настаивала я, и, когда Фергус решительно помотал головой, не сдержалась: – Жаль. – Почему? – удивился он. – Что «почему»? – Почему тебе жаль? – О… – я не заметила, что произнесла замечание вслух. – Как тебе сказать… Знаешь, у меня правда… неприятности, и было бы совсем неплохо, если бы это в самом деле оказались чары или проклятие. – Finite incantatem, и дело с концом. Но, похоже, – я невесело хмыкнула, – так просто мне не отделаться. – Не всё можно снять Finite incantatem, – серьёзно возразил Фергус. – Знаю, знаю, я это так, образно. В смысле, что не всё можно решить волшебством, простым ли, сложным… Неважно. В любом случае, – я улыбнулась, – спасибо за заботу. Фергус пробормотал: «Не за что», – или что-то в этом роде. Отряхнув лунную пыльцу, сколько отряхнулось, в приподнятом этим из ряда вон выходящим происшествием настроении я отправилась дальше. – Я понимаю, о чём ты, – произнёс мне вслед Фергус. – Насчёт волшебства, то есть. Гостиная была почти пуста, за исключением нескольких первокурсников, сверстников Фергуса. Я не стала подниматься к себе, а обессиленно плюхнулась на пододвинутый к камину диванчик и, машинально убирая с мантии заклинанием остатки пыльцы, всерьёз задумалась над догадками глазастого мальчугана. Нет, я не заколдована. Ещё и ещё раз повторю: я не нахожу в своих поступках ничего, в корне противоречащего моим убеждениям. Заколдованные, к тому же, как правило, идеализируют предмет своей страсти. Я, напротив, прекрасно осознаю многие не самые лучшие качества Снейпа, и всё же… – Привет. Голос Джинни заставил меня вздрогнуть. Я совсем не заметила её появления. – Мне передали твои вещи. Ты забыла сумку на зельях. – Я?.. Ах, да, правда… – Ребята сказали, что тебя не было на заклинаниях, – с непонятной напористостью продолжала Джинни. – Да, я… Я умолкла, осознав, что так и не придумала убедительной причины задержки у Снейпа. Джинни терпеливо ожидала хоть какого-нибудь объяснения. Я хотела было не мудрствуя лукаво сослаться на неважное самочувствие, но вовремя спохватилась, что Гарри-то знает: меня остаться попросил сам Снейп. Гарри раскусит мою ложь в мгновение ока, а этого допустить никак невозможно. Только не Гарри. Гарри… – Он решил, что я опять экспериментировала. – Что ты что?.. Слушай, я не понимаю, – интерес Джинни, к сожалению, только возрастал. – Да, ты, наверняка, не знаешь. Как-то раз я на зельях решила применить, скажем так, кое-какие дополнительные знания. Было дело… («Даёшь!» – присвистнула Джинни.) Но Снейп заметил и устроил мне выволочку. А сегодня ему померещилось, что я опять работаю не по учебнику, и к тому времени, как я оправдалась, я себя не помнила, не то что вещей или расписания. – Хм… – Джинни пристально глядела на меня. Я также не отводила взгляда, стараясь даже не моргать. В какой-то миг я поняла, что Джинни подозревает, если не абсолютно уверена, что я лгу. Оставалось только сдерживаться, чтобы не сглотнуть, не вздрогнуть, не отвести глаз, не выдать себя иначе. Казалось, с минуты на минуту она спросит меня: «Что у тебя со Снейпом?». И в ответ я спрошу: «Что у тебя с Роном?». – Ты принимаешь слишком близко к сердцу его придирки, – прервав то ли воображаемый, то ли совершенно серьёзный поединок в гляделки, озабоченно высказалась Джинни, сжав на секунду мою руку. – Побереги лучше нервы, главная напряжёнка-то у вас ещё впереди. Соскочив с подлокотника, она убежала – яркие пышные волосы взметнулись и рассыпались по плечам – я едва успела крикнуть ей вслед: «Утешила, нечего сказать». Тут же в гостиную влетели взволнованные Гарри и Рон. Мне оставалось только перевести дух, что объяснение у меня наготове.
и вот странно что... правда, временно-растяжимый, о! период самосозерцания у Гермионы получается. Серьезный, основательный и продолжительный, хотя укладывается в теже рамки временныне, что и Снейпс'сюжетопереживания (и Гарри, и Рона) Странный, конечно же, для меня, и то только потомку, что визуально и мысленно постоянно сравниваю с первыми тремя частями и прихожу к выводу: они не лучше и не хуже, они просто другие. Может быть из-за разрыва во времени написания. И вот, что за дела. постоянно ловлю себя на мысли...Rendomski пишет:
цитата:
Казалось, с минуты на минуту она спросит меня: «Что у тебя со Снейпом?». И в ответ я спрошу: «Что у тебя с Роном?».
...что хочу посидеть поразмышлять почитать над pov Джинни) Особенно после вышеуказанной цитаты%)
Отправлено: 07.12.07 16:42. Заголовок: Naima Время и опыт,..
Naima Время и опыт, конечно, дают о себе знать, но перерыв между «масками» также и вторичен: мне самой требуется передышка, чтобы переключиться на другого персонажа, взглянуть с совершенно иной точки зрения. И я рада, что, похоже, это мне удалось .
Отправлено: 07.01.08 12:14. Заголовок: Молоко к завтраку по..
Молоко к завтраку подают холодным, таким холодным, что даже запотевают кувшин и стаканы. С утра, ещё не проснувшись до конца, не согревшись, его не то что пить не хочется – такое ощущение, что даже хлопья в нём съёживаются, не желая размокать. Я слегка подогреваю молоко перед тем, как залить хлопья. Это не просто ради комфорта – это почти ворожба, примитивное колдовство. Желание подогревать с утра молоко появилось у меня несколько дней назад, а я тщательно слежу за собой в поисках изменений, непривычных ощущений, возникающих из ниоткуда, прихотей – а вдруг это первые признаки? Я хочу, чтобы у меня был ребёнок. Вопреки малой вероятности забеременеть с первого раза. Вопреки выпитому зелью. Вопреки здравому смыслу. Две недели, нужно переждать всего две недели, поуговаривать свой организм – и женская природа даст однозначный ответ. – В субботу в «Трёх мётлах» – «Смешные вещички»! – Оба-на! Хочу! – Кто не хочет… – Я не хочу. Пижоны, ни слов, ни нот. Но в Хогсмид бы не отказался… – Ага. Дженет, ты своё письмо облила. – Фу! Откуда это натекло? – Не представляю. Возьми письмо, я уберу… Это… это… это из твоего письма, Дженет. Испуганный запинающийся голос говорящей заставляет меня повернуть голову в её сторону. Под лежащим на столе письмом с надорванным краем растекается тошнотворное ярко-алое пятно. Дженет неотрывно глядит на него огромными от ужаса глазами, затем начинает сдавленно подвывать. Вокруг стоит обычный гул. Кроме нескольких соседей Дженет никто ничего из ряда вон выходящего не замечает. Я пытаюсь побороть захлестнувшее с головой оцепенение. И тут наконец приятельница Дженет с нормальным девчоночьим пронзительным воплем вскакивает и выбегает из зала прочь. Поднимается сумятица, движение, действие. Я ничем не успеваю помочь – Дженет сидит по другую сторону стола – но её подхватывают, уводят. Профессора громогласно раздают указания. Девчонки, в основном, причитают, перешёптываются или рыдают. У мальчиков – Гарри, Рона, Невилла, Дина, Колина и прочих – тяжёлые насупленные взгляды, перекошенные в ненависти губы. У Джинни взгляд как у мальчишек. Директор приказывает немедленно разойтись по классам. На выходе из зала она догоняет Рона и всовывает ему в руки пару сэндвичей. Рон отнюдь не чёрств, но, что поделаешь, аппетит ему отказывает редко.
*** Умение играть в шахматы всегда представлялось мне одной из самых интригующих черт характера Рона. Ведь шахматы требуют отточенного логического мышления, просчитывания ходов и комбинаций. Но чтобы Рон думал дальше, чем на шаг-другой вперёд в повседневной жизни или блистал логикой? Может, виной тому была его излишняя эмоциональность, сводившая почти на нет ясность мысли, в противоположность даруемой шахматной доской отстранённости. Или не исключено, что Рон обладал некой шахматной интуицией, позволявшей ему играючи переставлять фигуры и болтать или заниматься какими-либо пустяками в перерывах, пока я корпела над своим ходом. Сегодня, однако, гипотетическая шахматная интуиция Рона занимала меня меньше всего. Позавчерашний эпизод в дверях Большого зала – невиннейшая, вроде бы, сценка, тем более на фоне разразившейся трагедии – стоял у меня перед глазами. Отчего-то именно этот эпизод казался недостававшим до сих пор кусочком головоломки, заставлявшим меня всё-таки склониться к мысли, что моих друзей связывают не только родственные отношения. Вероятно ли, что с таким мальчишеским взглядом, как у Джинни, думать по-женски можно только о любимом человеке? Рон беззаботно строит домик из карт для «подрывного дурака», но взгляд его направлен дальше. Теперь я отчётливо вижу, как он ловит каждое движение сестры, как опускаются белесые ресницы, когда она нагибается через ручку кресла за упавшим пергаментом. Я плохо разбираюсь в отношениях братьев и сестёр. В детстве мне представлялось, что ничего замечательнее, чем иметь брата или сестру, особенно близкого по возрасту, и быть не может. Я наотрез отказывалась понимать, когда друзья жаловались мне на старших или младших родичей, а то и шумно ссорились в школьном дворе. Меня возмущало, когда Рон бегал от Перси, клял близнецов или грубил Джинни. Лишь в более зрелом возрасте пришло осознание, что за всей этой мишурой скрывается глубочайшая привязанность. Каникулы у Уизли давали мне полнейшую картину семейных отношений. И, хотя я не могла бы однозначно сформулировать, в чём заключалась разница, я была уверена: отношения Рона и Джинни перешли в нечто совсем иное. Терзаемая подозрениями, за последние месяцы я неоднократно задавалась вопросом: а что, если мои предвидения оправдаются? – но всякий раз с инстинктивным отвращением гнала подобные размышления прочь (была – не была. Я переставила первую попавшуюся пешку. Глупость, но ничего лучшего в голову не приходило. Рон обернулся на писк фигурки «Почему я?», меньше, чем через минуту, сделал свой ход и вернулся к притворной сосредоточенности на карточном домике.). Что ж, теперь отступать некуда. То, что казалось лишь дурным сном, разворачивалось у меня перед глазами. Должна ли я попытаться образумить Рона, объяснить ему, что нельзя идти на поводу у эмоций, как я убедилась на собственном горьком опыте? Убедилась ли? И что я ему скажу? Чего, в сущности, преступного в неродственной любви между братом и сестрой? Нарушение традиций – пожалуй, только-то и всего, если не доводить до детей. Традиций, разумеется, глубинных, идущих от самой человеческой природы – но лишь традиций. Мало ли идущих от природы традиций нарушено цивилизацией? Так что намерения Рона менее аморальны, чем соблазнение любимого человека своего лучшего друга, сурово выговорила я себе. Рон, почти не глядя, добавляет карту, и домик с хлопком разлетается, колода карт взмывает над шахматной доской. Мигом выхватив палочку, я останавливаю карты над доской безмолвным заклинанием левитации. А ведь наша дружба началась с ссоры из-за этого заклинания, помнишь? – Не смотри так на неё, Рон, – тихо и строго говорю я, стискивая пальцы на белой ладье и неожиданно обнаруживая для неё удачное положение. Рон резко переводит взгляд на меня, краем глаза я вижу его испуг, беспомощность. Тают последние сомнения, что ничего небратского в его чувствах нет и быть не может. – Дурак дурака видит издалека, – улыбается он мне. Дыхание слегка перехватывает, но тепло его улыбки тут же растапливает напряжение. Я нахожу в себе силы заглянуть в его грустно смеющиеся ярко-голубые глаза и помимо воли улыбаюсь в ответ. Вот мы трое и выросли, у каждого завелись свои секреты и страхи, но также – готовность понять и простить. Рон первым отводит глаза, прерывает момент истины, уделяя непривычно долгое внимание шахматной доске, поэтому появление Гарри первой замечаю я. У Гарри странно застывший взгляд, лицо, неподвижное как восковая маска, перекорёжено вымученной улыбкой, а брошенная им фраза кажется многократно проигранной затёршейся записью: – Пошли, выпьем чаю. Мы послушно поднимаемся по лестнице гуськом. Я не знаю наверняка, что он сообщит, но несомненно нечто, чего мы не хотели бы услышать. В голове пусто и звонко, страх трепещет под ложечкой, придавленный замершим сердцем. – В эту пятницу. Нам не надо спрашивать, что. На миг я закрываю лицо, прячусь от его слов, как от порыва леденящего ветра. Затем, без лишних слов, мы трое одновременно обнимаемся. От ветра лучше прятаться так, всем вместе, плечом к плечу. Я была права. Гриффиндорского трио больше не существует. Нет больше троих детишек, сбившихся в компанию по воле случая. Есть трое взрослых людей, сознательно связавших свою судьбу друг с другом. И путь этот мы пройдём до конца вместе. Пускай не всегда рядом – но вместе. – Я боюсь. То есть, не волнуйтесь, я сделаю всё как надо. Но, можно, я сейчас немного побоюсь? – Само собой, приятель. И не стесняйся, говори всё, как есть, – заверяет Рон. Гарри гораздо храбрее меня. Я уже не боюсь. Потому что мне некуда больше бояться. Внутри лишь пустота и отчаяние. Я притягиваю Гарри к себе поближе, пытаясь окунуться в его страх, ведь в этом страхе – надежда, но, видимо, нарушаю некое равновесие. Гарри поднимает голову, мы распутываем объятия. Сожалеть поздно, и всё же хотелось бы мне пребывать в неведении, узнать о происходящем в последний миг, быть избавленной от этого тягостного ожидания. Но я осаживаю себя: я-то ладно, а каково сейчас Гарри, нервно расхаживающему туда-сюда? Однако он как раз не выглядит ни испуганным, ни подавленным. – Я даже рад. Наконец-то всё решится. Как в Судный День, – возбуждённо заявляет он. Не в силах подобрать слов, я лишь киваю в ответ, заражаясь его облегчением, разрешением, и тут раздаётся голос Рона: – Это что, маггловский фильм какой-то? Гарри с недоумением глядит на меня. Я отчего-то мучительно начинаю подбирать слова для объяснения, как летом пыталась ознакомить Рона с маггловской культурой… и вдруг, осознав нелепость момента, разражаюсь, синхронно с Гарри, смехом. Рон выглядит даже чуть обиженным. – Рон! Ты лучше всех! – Гарри задорно хлопает его по плечу. – Я хочу только, чтобы, когда всё это закончится, мы смогли бы также вот посмеяться, – добавляет он задумчиво. Я прилагаю все усилия, стараясь не показать внезапную смену настроения. Я догадываюсь, что нам с Гарри требуется одно и то же, чтобы по окончании всего так же искренне посмеяться.
Серпантином запутанных хогвартских коридоров я спускаюсь вниз не спеша, оберегая, словно трепетный огонёк свечи, тепло нашего смеха, надежды, любви, и малейшие сомнения в правильности моих теперешних действий тают, как снежинки над костром: увидеть Снейпа перед предстоящим сражением, увидеть его и показаться самой, извиниться, простить, пускай даже он, не церемонясь, выгонит меня прочь сию же секунду. Не могу сказать, что мне неважно, любит ли он меня, – будь мне неважно, мои чувства были бы не более, чем дурацкой эгоистичной прихотью. Другое дело, что, как бы сейчас ни сложилось, моя любовь любовью быть не перестанет. Дверь в его кабинет оказывается, вопреки ожиданию, не то что незапертой, но даже приоткрытой, что меня чуточку обескураживает. В щель между дверью и стеной виден сам Снейп, замерший у книжной полки. Я застываю на пороге, жадно пользуясь возможностью понаблюдать, запечатлеть, впитать в себя образ. Постояв там немного, Снейп вдруг вскидывается, будто приходя в себя после задумчивости, и принимается разбирать книги, складывать их в стопки на полу. В нём всё-таки чудится некое сходство с Гарри – хотя Гарри ни на миг нельзя представить разбирающим книги в подобный критический момент. Может, сходство мерещится оттого, что без обычной свободной мантии фигура профессора смотрится слишком худой, ломкой, нескладной, в движениях не хватает привычной сноровки; или же здесь, наедине, он считает себя вправе поддаться волнению? Присев перед камином, Снейп ворошит рдеющие угли, посылая в дымоход сноп искр, – вдруг резко встаёт и поворачивается ко мне. Неудивительно, что мне мнится сходство с Гарри, осознаю на миг я, глядя ему в лицо: губы сжаты, брови настороженно сдвинуты, но глаза выдают растерянность. Возраст у них сейчас одинаков: два дня до возможной гибели. Снейп молчит, застыв в полудвижении, словно внезапно скованный парализующими чарами, безоговорочно присваивая все права на неподвижность вокруг себя, и мне остаётся лишь действовать: двигаться вперёд или назад. Я выбираю вперёд и остановиться уже не могу, пока не подхожу вплотную, чересчур близко, чтобы заговорить, в самый раз, чтобы обнять, по-товарищески, как Гарри и Рона до него. Обычной боязни перед ним я совершенно не испытываю. Тепло, трепещущее вокруг меня, разливается, обволакивает Снейпа, и он, будто в самом деле ощутив эту животворную волну, обнимает меня в ответ. Я прижимаюсь щекой к колючей шерстяной ткани, и нечто более мудрое, чем мечущийся разум, абсолютно уверено, что правильнее и быть не может. Меня охватывает совершенно ни на что не похожее чувство гармонии. На миг возникает шальная мысль, что я попалась в ту же ловушку, в которую когда-то заманила его, на тот же трюк с Многосущным отваром – мысль возникает и исчезает. Мне безразлична личность человека передо мной – я без имён, без прочих суетных подробностей знаю, что нашла свою мифическую недостающую вторую половину.
– Побудешь со мной ещё немного? Невероятно тяжело заставить себя разомкнуть объятия, отделиться, снова привыкнуть слушать его слова, не ощущая вибрации в груди, дыхания на коже. – О чём речь? До чего же угроза смерти всё упрощает. И хотелось бы, чтобы отношения стали вновь сложными и живыми, как прежде, но, с другой стороны, что и говорить, порядочно меня эта сложность вымотала. Чуть-чуть тепла и близости – и уже тягостно отпустить его от себя даже в пределах комнаты, тревожно дожидаться возвращения. Я только рада скудному освещению: огню в камине – так проще учиться без напряжения смотреть Снейпу в лицо, в тёмные пронзительные глаза. В них надо заставить себя заглянуть, но оторваться потом невозможно. Прохладные твёрдые кончики пальцев слегка касаются моего виска, и я оцепеневаю, таю, теряю себя, лишь смутно догадываюсь, что я пребываю где-то между этим взглядом и этим прикосновением. – Будь на твоём месте любой другой, я бы заподозрил в его действиях – с учётом всего, что тебе пришлось вытерпеть от меня, – непроходимую глупость или безумие… Но тебе не свойственно ни то, ни другое… – его голос играет на моей обострённой чувствительности, как ветер на эоловой арфе. Я прижимаюсь щекой к его ладони, изнывая от необходимости обрести себя. Только там, где меня касается эта рука, ощущаю я своё существование… – Что ж, любви нередко приписывают оба этих определения. Только, пожалуйста, не надо меня больше лечить, – слова рождаются игриво, непринуждённо; так знакомо льётся беседа подобная танцу. – Не буду, – отзывается он. «Будь», – отзываются его пальцы, бережными касаниями вычерчивающие меня из эфира. – За свою жизнь я совершил немало ошибок, Гермиона, и заплатил за них дорого, но, клянусь, я совершил бы их все заново, если бы знал, что они предопределяют вот этот самый момент. «Живи», – приказывают его губы, нежно вдыхая жизнь в мои, его счастье и светлая печаль – мои счастье и светлая печаль, и само срывается с губ непривычное имя: – Северус, – тут я понимаю, что вправду застала не того человека, которого ожидала увидеть. Это не Снейп. Это Северус, представить жизнь без которого я теперь не в силах. – Не совершай самой непоправимой ошибки. Возвращайся. Северус качает головой, улыбаясь завороженно и обречённо. – Я реально оцениваю положение, Гермиона. – Пожалуйста. Я верну тебя – и я протягиваю руку, впервые отваживаясь попробовать на осязание его лицо: сплошь выразительные неровности и немного шероховатая от едва уловимой шетины щека. Я создам тебя заново, как ты меня. Он накрывает мою руку своей, прижимая, но не удерживая; прикосновение легко – но против судьбы упасёт ли даже железная хватка? – Вернись. – Знаешь, сейчас даже Тёмный Лорд со всей его армией не кажется достаточно веским аргументом, чтобы возразить тебе. Я знаю. Я знаю. Потому что не знаю, чтобы могло быть иначе – а я ведь мисс Всезнайка, так? – Ты вернёшься, обещаешь? – Обещаю. Склонившись ко мне, Северус скрепляет обещание долгим поцелуем, глубоким, жёстким, но не резким. Мужским. Возвращающим в реальность, где нет места абстрактным переживаниям, судьбе, именам, эфиру. Есть только мужчина… и невесть откуда взявшаяся женщина. Тут я понимаю одну вещь и не могу удержать смешка, хотя и смущаюсь после: – Я-то целую тебя впервые. Северус не отзывается. Некоторое время спустя он уходит куда-то вглубь комнаты. Я искоса наблюдаю, как он колдует над свечами, и больше не боюсь его отпускать, не опасаюсь очередной перемены настроения и намерений. Доверяю. Мы начнём всё с чистого листа, с новыми зрелыми чувствами и торопить событий не станем. Только у нас нет времени. Северус обещал вернуться, но нам обоим ясна цена его обещаниям. Тем более. Тем более, не стоит портить оставшиеся нам часы, минуты осознанием того, что у нас нет времени.
*** – Парвати, можно у тебя кое-что уточнить? Не знаешь, правда ли, что, если в солнцестояние вплести в волосы веточку омелы, сны будут вещими? – Омелы? Никогда не встречала такого поверия. Вот точно знаю, что… – Поверия? – перебивает её с весёлым возмущением Симус. – Поверия такого я тоже не встречал. Никакое это не поверие, а настоящее традиционное ирландское колдовство!
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 655
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
! Ну, а если серьёзно, то сердечно прошу прощения у всех, кому пришлось так долго ждать сего продолжения. Вам, ещё ждущим, вам, уже не ждавшим, а также тем, кто видит этот опус впервые – с любовью 
. 
.
. 
. 
- участник сейчас на форуме
