Авторский фик, тема: "Bellum frigidum – холодная война" Название: Советская сказка Автор: Toma Бета: Staisy Гамма: owlwing Вычитка и советы: Ikarushka, kasmunaut, Sillygame Иллюстрации к фику: рисунок, автор — Kaira Герои: герой, похожий на СС / герой, похожий на ГП Категория: слэш Размер: миди Рейтинг: R Жанр: драма, романс Саммари: В другое время, в другой стране. Примечания: 1. Фик написан на игру «Весёлые старты-3» на Зелёном форуме для команды ГПСС. 2. Немагическое АУ, ООС. 3. Возможные совпадения с реальными людьми и учреждениями являются случайными. Дисклаймер: У Роулинг Поттер, Снейп и магия, а у нас мэнээс Гончаров, профессор Северский и физика.
Отправлено: 10.11.10 00:10. Заголовок: 1992 год Электричка..
1992 год
Электричка медленно сбавляла скорость. За окном проплывали серые гаражи, приземистые кирпичные здания, небольшие частные домики, утопавшие в буйной роскоши цветущей черемухи.
– Станция Энск, конечная, – сообщил динамик скрипучим голосом.
К выходу заспешили пассажиры: старушки-дачницы с перевязанными марлей корзинами, стайка подростков в футболках с портретами знаменитостей, усталые женщины, крепко сжимавшие ремешки сумочек из кожзама.
Игорь Евгеньевич сошел на платформу одним из последних. По крутым, обкрошившимся кое-где ступеням спустился на вокзальную площадь, остановился в нерешительности. Очень хотелось прогуляться по городу пешком, но времени на это уже не оставалось. Электричка пришла с опозданием: долго стояла на одном из перегонов, пропуская длинный товарняк – бесконечные желтые цистерны.
– Куда едем? – спросил куривший неподалеку от своей «шестерки» водитель.
– В институт.
– Садитесь, – уточнять название не было нужды. Вокруг института экспериментальной физики в давние уже времена вырос этот небольшой зеленый город с прямыми чистыми улицами, ультрасовременными тогда домами-двенадцатиэтажками и аккуратными детскими площадками.
– На открытие памятника?
– Да.
– Правильно, что памятник сделали. Ну и вообще… вернули доброе имя. Хороший человек был Белов. Вроде по уши в своей науке, академик, членкор, а гонора никакого. Ко всем одинаково: хоть столичный начальник перед ним, хоть дворник.
– А вы откуда знаете?
– Люди говорят. Вы-то сами из Москвы будете?
– Нет.
– Из-за границы, значит.
– Неужели так видно? – усмехнулся Игорь Евгеньевич.
– А то! У вас одни очки сколько стоят. Вроде скромно, а оправа дорогая. И джинсы тоже… не Китай. Я-то разбираюсь, брат приторговывал импортом при застое.
– Обычная оправа, это здесь всякую ерунду перепродают втридорога.
– А чего на электричке приехали? К нам теперь автобусы хорошие ходят. Да у вас, небось, и на такси от Москвы деньги есть.
– Считайте данью ностальгии.
– А… Понятно. И где теперь живете?
– В Лондоне.
Машина остановилась у институтской проходной.
– Сегодня здесь открыто, – сказал водитель, пряча в карман десятку. – Я двоих с утра подвозил. А памятник вон там, за липами.
На зеленой, ровно подстриженной лужайке уже собралась внушительная толпа. Игорь Евгеньевич заметил несколько телекамер, корреспондентов с микрофонами. С небольшой трибуны, установленной неподалеку от накрытого белой тканью памятника, выступал худощавый человек в темном костюме. Игорь Евгеньевич остановился чуть поодаль.
– Прилетел все-таки! – всплеснула руками обернувшаяся, чтобы осадить громко переговаривавшихся телевизионщиков, Галка. Рванулась навстречу, обняла за шею, разом растеряв внушительную серьезность доктора наук, не обращая внимания на удивленные взгляды молодых сотрудников. – Рома, смотри, прилетел! И не позвонил, поросенок.
– Да я прямо из Шереметьево. Привет, Ромыч!
Неловко улыбаясь, Ромка подал руку. Но Игорь Евгеньевич не ограничился рукопожатием, сгреб друга в охапку, потрепал по рыжей шевелюре:
– Господи, сколько же лет?!
– Десять, – подсказала Галка. – Ты где остановился?
– Забронировал номер в «Интуристе».
– Даже не думай. После банкета к нам. И на ребят посмотришь. Это весь твой багаж? – Галка указала на его спортивную сумку.
– Ага. Не тащить же с собой кучу вещей.
– Обалдеть, Гошка, тебя не узнать! – покачал головой Ромка. – Типичный работник дипкорпуса в отпуске. Только на голове воронье гнездо, как раньше.
– А он теперь не Гошка, он Гарри. Гарри Гончаров.
– Почему Гарри?
– Не знаю, к нему так обращаются за границей.
– Не везет с настоящим именем, – рассмеялся Ромка. – Тебя вообще кто-нибудь Игорем звал?
– Звал. Один человек…
– Кстати, он сейчас здесь, – тихо сказала Галка, и мир, словно в волшебной сказке, завертелся, отсчитывая назад годы, возвращая Игоря Евгеньевича в то кажущееся нереальным уже время, когда он был просто Гошкой. И только один человек… Впрочем, все началось раньше.
1980 год
Глава 1. Распределение
Все началось в жаркий июньский день, один из самых нервных в Чебоксарском педагогическом институте. В день государственного распределения на работу теперь уже бывших студентов факультета физики. Перед кабинетом, в котором заседала комиссия, собралась кучка выпускников. Усталых после недавних государственных экзаменов, издергавшихся в ожидании решения судьбы на грядущие три года.
– Я не уеду из города! – истерила Леночка. – Не хочу в деревню, лучше от диплома откажусь.
– Как тебе не стыдно, Козлова! – увещевал ее комсомольский секретарь Виктор Тимошин. – А зачем тогда поступала? Между прочим, на селе не хватает учителей!
– Там всего не хватает, – загоготал Лешка Минский.
– Выходила бы замуж, – томно заметила красавица Милка Сергеева, два месяца назад расписавшаяся с сорокалетним директором магазина. – Распределили бы по месту прописки мужа.
Гошка слушал разговоры однокурсников вполуха. Ему было все равно, куда ехать. В колхоз так в колхоз, лишь бы убраться от тетки, измотавшей своими придирками и огородом. Правда, учителем он себя представлял плохо. Как-то не думал о будущей работе, когда подавал документы в педагогический. Собственно, и подал их за компанию с другом Сашкой из кружка электротехники, в который ходил последние три года. И неожиданно для себя поступил. Правда, Сашку на третьем курсе отчислили за прогулы, а Гошка решил доучиться. Не в последнюю очередь назло тетке с дядей, с детства прочивших ему ПТУ.
– Гончаров, заходи, – позвала секретарша. И отчего-то подмигнула, добавила шепотом: – Ну, ты даешь, Гошка!
– Здравствуйте, – он остановился у дверей, машинально поправил очки.
– Здравствуйте, садитесь, – декан указал ему на пустой стул по другую сторону покрытого зеленой тканью стола. – Гончаров, на вас пришел вызов из одной очень серьезной организации. Вы что-нибудь знаете об этом?
Гошка помотал головой, гадая, о какой серьезной организации идет речь.
– Вас приглашают в институт экспериментальной физики города Энска, – торжественно произнес декан. – Вам знакомо это название?
– Не-е-ет, – протянул Гошка.
– Это научно-исследовательский институт всесоюзного значения. От него и еще нескольких подобных зависит оборонная безопасность нашего государства. Понимаете, о чем речь?
– Вроде…
– Гончаров, они хотят видеть вас в штате сотрудников. Сначала мы думали, что произошла ошибка, даже отправили туда телеграмму, – вступила заведующая учебной частью – строгая дама с высокой «халой» на макушке. – Но они прислали повторный запрос за личной подписью директора института – академика Белова. Ума не приложу, зачем им понадобились именно вы и что там делать школьному учителю. Работников, которые им нужны, выпускают московский и ленинградский университеты, другие известные учебные заведения. Специалистов высокого уровня, которые, будем честны, не идут с вами ни в какое сравнение, – она смерила бывшего студента презрительным взглядом. Зря: Гошка на звание специалиста высокого уровня не претендовал.
– А где это – Энск? – спросил он.
– Примерно в ста пятидесяти километрах от Москвы.
***
Однокурсники тоже удивились и, кажется, позавидовали. Чему – непонятно, сам Гошка радости не испытывал. Полученное распределение пугало куда сильнее перспективы проторчать три года в самом дальнем и затрапезном колхозе. В глубине души он полагал, что все происходящее – ошибка. Вот приедет на место, и окажется, что ждут там другого Игоря Гончарова. У которого оценки в дипломе лучше кое-как вытянутых ради стипендии четверок и тройки по теории марксизма.
Но сильнее всего удивила реакция тетки. Та, расслышав название института, даже выронила тазик с бельем, которое развешивала во дворе.
– Зачем ты им нужен?
– Сам не знаю, – честно ответил Гошка.
– Ты туда не поедешь. Обойдемся без атомщиков в семье!
– Это же распределение. Я не могу отказаться.
– А меня не волнует твое распределение! – почти завизжала тетка. – Никуда не поедешь, слышишь меня, неблагодарный сопляк?!
– Маргарита Васильевна, что случилось? – из-за забора выглянула любопытная соседка.
– Все хорошо, Вера Сергеевна, – отозвалась тетка и продолжала злым шепотом: – Говорю: нечего тебе там делать.
– Ага, Данечке вашему можно, а мне нельзя?! – разозлился Гошка. – Ему и юридический в Ленинграде можно, и сборную по боксу. Между прочим, знаю я, сколько дядя за его поступление заплатил. И какие деньги возил потом, когда Данька сессии заваливал.
– Тише ты, несчастье! – зашипела тетка, бросая испуганные взгляды в сторону соседского участка. Она как огня боялась сплетен. Владельцы большого дома на окраине города Дуровы считались семейством уважаемым и серьезным. Тетя – санитарный инспектор, дядя – заведующий складом электроинструментов.
– Поезжай куда хочешь, дрянь неблагодарная! Вспомнишь меня – поздно будет. И не вздумай возвращаться!
– Очень нужно, – пробормотал Гошка. – Что я у вас забыл-то? Угол на чердаке, или Данькины обноски?
На подготовку к отъезду оставался день. Собрался он быстро: имущество, нажитое за двадцать один год жизни, с легкостью уместилось в брезентовом рюкзаке. Вечером заглянул к знакомому фарцовщику Ленчику, потратил деньги, заработанные ночными дежурствами в местной больнице, на шикарные американские джинсы.
– Не сомневайся, все-таки в приличное место едешь. Наукоград, элита. Там по одежке встречают, – убеждал его Ленчик. – А я тебе в довесок олимпийскую футболку подарю – только вчера из Москвы привезли. Не жалко, все-таки ты Вовкин приятель.
– Кстати, как он? – небрежно поинтересовался Гошка, разглядывая майку с улыбающимся олимпийским Мишкой.
Ленчик отвел взгляд, засуетился.
– Не знаю, уже неделю не видел. Наверное, за товаром уехал.
– Ну, уехал так уехал, – не говорить же, что позавчера видел Вовку на бульваре в компании до отвращения смазливого паренька. Но обмануть Ленчика не удалось. Тот похлопал по плечу, сказал, зачем-то понизив голос, хотя в комнате, кроме них, никого не было:
– Не бери в голову, Гош. Ты уезжаешь, там больше возможностей, чем в нашей дыре. Все-таки Москва рядом. Тусовка известная: у Большого театра и на Тверском. Только осторожно, на ментов не нарвись. Сам знаешь, статья…
– Ага, хорошо, – смутился Гошка.
Глава 2. Научная династия
Отправился Гошка следующим утром в купейном вагоне фирменного поезда Чебоксары – Москва (билет прислали из института вместе с запросом). Раньше не уезжал так далеко: только летом в пионерский лагерь, «на картошку» в институте да прошлым летом с Вовкой на озера. Необычным казалось все: цветы на столике в купе, хрустящее постельное белье, вкусный чай в подстаканниках, незнакомые города и поселки, с немыслимой скоростью мелькавшие за окном. Гошка заглянул в сияющий чистотой и белыми скатертями вагон-ресторан, бросил беглый взгляд на цены и ушел от греха подальше. Зато на одной из станций купил необыкновенно вкусную вяленую рыбу и печеный картофель, который подносили к вагонам местные бабушки. Ближе к ночи какой-то сомнительный человек в тамбуре предложил купить из-под полы четвертинку водки. Обычно Гошка к спиртному был равнодушен, но тут сунул барыге в ладонь смятый рубль (взрослая жизнь, гулять так гулять). Вернулся в купе, залпом выпил противную на вкус жидкость и через пять минут уснул как убитый. Разбудила его проводница, сообщившая, что через двадцать минут поезд прибудет в Энск.
Гошка снимал с багажной полки рюкзак, когда услышал в коридоре густой бас:
– Значится, вот шестое купе. Спасибо, деточка!
Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге, оглядываясь, застыл огромный бородатый детина в клетчатой ковбойке навыпуск. А в следующий миг Гошку сгребли в охапку огромные ручищи:
– Надо же, вылитый Женька! – завопил бородач, пугая Гошкиных попутчиков: тихую семейную пару и пожилую женщину, которую на чебоксарский вокзал провожало многочисленное семейство.
– Вылитый кто? – не понял Гошка.
– Да папаша твой! Я же его еще пацаном знал, когда у профессора Гончарова работал.
– У кого?
Бородач отстранился, посмотрел недоверчиво:
– Ты, парень, не Гончаров Игорь, что ли?
– Он самый, – промямлил Гошка. – А вы кто?
– Я же говорю, вылитый папаша! Так Харитоныч я, стеклодув институтский. Ладно, пошли, по дороге покалякаем, а то остановка всего пять минут.
– Ну, вот, – продолжал бородач после того, как они спустились на платформу, – я ведь у твоего дедушки, академика Виктора Петровича Гончарова, работал, когда Женька еще на горшке сидел.
– Да подождите, – остановился совершенно сбитый с толку Гошка. – Вы… вы знали моих родителей?
– А я о чем толкую?! И тебя знал. Вот таким, – Харитоныч развел большие ладони. – Это ведь я тебя в Москву привез, когда Женя с Лёлей погибли. На следующий день в Казахстан вылетел. Дедушку-то твоего в тот же вечер в больницу отвезли с инфарктом. Вот Белов Алексей Николаевич мне и велел: лети, мол, забери мальца, он там один у чужих людей остался. Ох, что творилось. Шутка ли сказать, такой взрыв!
– Какой взрыв? – еще сильнее поразился Гошка. – Они же на мотоцикле разбились. Папа был… пьяным за рулем. Тетка говорила.
– Пьяным? – добродушное лицо Харитоныча исказилось гневом. – Твоя тетя… Плохой она человек, я еще тогда Алексею Николаевичу сказал. Глаза злые, я таких за версту чую. Эх, не нужно было тебя у них оставлять!
– Так что с родителями?
– Родители твои – золотые люди, – сказал бородач серьезно. – А Женька мог стать великим, как папаша его, если бы не это несчастье. Ну, пошли, вон машина ждет. Я для такого случая Саню попросил смотаться, тебя подхватить. По дороге обскажу, раз уж родственнички твои не удосужились.
– Я вот как думаю, – начал Харитоныч, когда они устроились на сиденье ярко-оранжевого «москвича». – Многие говорили: сын академика, все дороги открыты. Да только у Женьки настоящий талант был. Конечно, пошел по отцовской линии. А как иначе, если с детства в институте болтался. Бабушка-то твоя померла, когда ему два годика было. Почками страдала еще до родов. Женька поздний у них, долгожданный. Стеклодувку мою любил, там штучки всякие, мальцу интересно.
– Харитоныч, а зачем в институте стеклодув? – осторожно поинтересовался Гошка.
– Как же. Детальки разные мастерить к приборам да установкам ихним. Это, брат, не просто так. Редкая квалификация. Так вот. О дипломе Женькином, помню, говорили, что чуть не на докторскую тянет. Лучшие институты его к себе заманивали. А он уже тогда собственный проект задумал. Собрал друзей по университету, пришел к отцу, тот и дал ребятам полную свободу. Самая молодая лаборатория, так их называли. Среди них и маманя твоя была: они на четвертом курсе окрутились.
– Значит, они учились вместе, – задумчиво сказал Гошка. – А я и не знал.
– Да ничего ты не знал! Все родственнички твои. А родился ты в Казахстане. Родители твои, как все придумали, уехали туда – опытную установку делать.
– Ага, у меня и в свидетельстве записано. Тетка говорила: поехали на какую-то стройку за длинным рублем.
– Тьфу, стерва! – выругался Харитоныч. – В общем, из энтого Казахстана они не вылезали почти. Я уж не знаю, чем они там занимались, засекречено все было. Да и не понимаю в физике ни шиша. Сделали установку, начались испытания. Одно прошло, второе. А потом, как гром среди ясного неба. Взрыв. Погибли Гончаровы Женя с Лёлей, еще парень из их компании и двое местных.
– Несчастный случай?
– Вроде того. Слухи всякие ходили. Есть человек один… в то же самое время похожую тему начал.
– Ты хочешь сказать?..
– Много разного болтали. Если надо, тебе потом Алексей Николаевич расскажет. Может, и не надо вовсе. Ну, приехали. Выходи.
Ошеломленный новостями, Гошка все же остановился в восхищении перед зданием, у которого их высадил водитель. Огромный конус из стекла и бетона казался выдумкой писателя-фантаста.
– Нравится? – с гордостью спросил Харитоныч. – По особому проекту делалось. Архитектура будущего. Вот пройдет лет двадцать-тридцать, всю страну такими застроят. Ну, не всю, так Москву и Ленинград точно.
– Значит, это и есть институт?
Харитоныч рассмеялся.
– Бери шире. Это только главный корпус. Вот институт, – он махнул назад большой ручищей.
Гошка оглянулся. Перед ним расстилалась громадная территория. Множество зданий, не таких красивых, как главное, но больших и светлых. Постройки соединялись выложенными плиткой дорожками, ярко-зеленый газон между ними был аккуратно подстрижен, на лужайках вольготно расположились липы и клены. Слева территория института заканчивалась обрывом, из-за которого тянуло речной свежестью. Невдалеке виднелось большое спортивное поле, над крышами возвышалась конструкция, похожая на телевышку.
– Здорово, – искренне сказал он.
– А то! – подтвердил Харитоныч. – Так идем, что ли?
Необыкновенный лифт с прозрачными стенками поднял их на седьмой этаж, к двери с надписью: «Приемная академика Белова А. Н.»
– Здравствуйте, Горгулья Степановна, – почтительно сказал Харитоныч даме с худым строгим лицом, сидевшей за большим столом. Перед дамой стояло штук пять телефонов, две пишущие машинки и странный плоский аппарат, каких Гошка в жизни не видел. За ее спиной расположился огромный стеллаж, поражавший обилием одинаковых пронумерованных папок. – Будьте любезны, передайте Алексею Николаевичу, что я внучка Виктора Петровича привел. Он знает.
Женщина легонько кивнула и направилась к обитой красным дерматином двери.
– Это секретарша академика, – прошептал Харитоныч. – Строгая, жуть. Мимо нее никто не проскочит. Но и по своей воле людей не мурыжит: хоть кто к академику пришел – доложит сейчас же. Ты чего скис? Не бойся, Алексей Николаевич знаешь, какой человек! Таких сейчас не сыщешь. Вот дедушка твой был, да он.
– Я не боюсь, – возразил Гошка. Не говорить же, что его расстроили слова Харитоныча о «внучке».
– Игорь Евгеньевич, академик Белов вас ждет, – церемонно сообщила секретарша.
Кабинет Белова оказался совершенной противоположностью официальной строгости приемной. Всюду книжные шкафы – уютные, домашние, доверху забитые пухлыми томами. За стеклами полок выстроились грамоты и кубки, в углу висела странная картина, нарисованная мелкими точками. На картине был изображен юноша в набедренной повязке, его мускулистое тело пронзали большие стрелы.
Возле окна на красной подушке спал пушистый котяра необычной золотисто-рыжей окраски.
– Кыс-кыс, – позвал Гошка. Но кот не обратил внимания, только ухо слегка приподнял да закрыл розовый нос кончиком хвоста.
Огромный стол был завален бумагами, книгами, разными предметами вроде ониксовых лягушек, каменных шариков и металлических пластинок. На самом краешке стола обнаружилась непонятная конструкция: у Гошки глаза на лоб полезли. Стойка, с верхушки которой спускаются три веревочки, к ним прикреплены тяжелые металлические грузики. Но грузики эти не висят, как им положено всемирным законом тяготения, а парят в воздухе на равном расстоянии друг от друга. Гошка осторожно протянул руку, коснулся одного указательным пальцем.
– Как вы думаете, Игорь Евгеньевич, что это такое? – послышался мягкий, слегка рокочущий голос.
Из-за шкафов вышел пожилой мужчина. Возраст угадывался по мелким морщинкам на лице и коже рук, совершенно седым густым волосам и такой же белой окладистой бородке. Но спину академик держал безупречно прямо, ярко-голубые глаза за стеклами модных очков светились задором, а пиджак на нем был такой, каких Гошка даже в импортных журналах у знакомых фарцовщиков не видел: фиолетовый, с серебряными разводами.
– Не знаю, волшебство какое-то. Не должны эти штучки так висеть, – честно ответил Гошка и торопливо добавил: – Здравствуйте!
– Здравствуйте, здравствуйте! Это, молодой человек, наглядная демонстрация магнитного поля. Вот эти штучки, как вы выразились, – сильные магниты. Они отталкиваются друг от друга и потому остаются на весу. Да вы садитесь.
– А… – протянул Гошка, опускаясь в глубокое кресло.
Академик уселся напротив, нажал на кнопку телефонного аппарата, попросил:
– Горгулья Степановна, будьте добры, чайку нам, пожалуйста, – он вновь обернулся к Гошке: – И как вам, Игорь Евгеньевич, наш институт?
– Отлично! – искренне сказал Гошка. – Я ничего подобного не видел.
– Рад, что понравилось. Первое впечатление – самое важное. Что же, сразу перейдем к делу? Сейчас я расскажу о наших лабораториях, и вы выберете сами, где хотели бы работать. Конечно, к атомному реактору я вас пока не пущу, для этого надо подучиться…
– Честно говоря, я бы хотел уехать домой, – хмуро сказал Гошка.
– Так-так, – академик слегка наклонился вперед. Глаза, обрамленные сеточкой морщин, заглядывали, кажется, в самую душу. – Вам нравится институт, но вы хотите уехать домой. В чем же дело? Кстати, позволите называть вас просто Игорем? Мне, старику, так проще, все-таки вы мне во внуки годитесь.
– Гошка, – махнул он рукой. – Меня все так называют. И на «ты», конечно.
– Договорились. Так из-за чего ты, Гоша, хочешь уехать?
– Да понимаю я, почему вы меня сюда пригласили. У меня ведь подготовки для вас никакой, только пединститут. Магнитное поле вон не узнал… Из-за дедушки. Вы с ним дружили, да? Вроде как долг перед старым другом выполняете. Только мне чужих заслуг не надо. Я уж сам как-нибудь, – Гошка выпалил это и тут же испугался, что обидел академика. Но тот наоборот обрадовался чему-то, даже в ладоши хлопнул.
– Что сам, это замечательно! Это просто прекрасно, Гоша. Ох, порадовался бы за внука покойный Витя. А Женя с Лёлей за сына!
– Да чему там радоваться? – кисло спросил Гошка и повторил: – Можно, я уеду?
– Ты хотел стать учителем?
– Не так чтобы очень… Но смог бы работать, наверное.
– Если ты, Гоша, скажешь, что мечтаешь преподавать, я лично позабочусь о твоем переводе в школу. Но если не уверен, хочу, чтобы попробовал работать здесь.
– Не собираюсь я занимать чужое место!
– А откуда ты знаешь, что оно чужое? Вдруг оно как раз твое единственное! Не зря же ты выбрал физику. А подготовка… не всему учатся в институте, поверь мне. Многое можно наверстать, было бы желание. Достаточно мы талантов зарываем. И да, именно потому, что ты внук Виктора и сын Жени Гончаровых, я хочу дать тебе этот шанс. Верю я в генетику, верил, когда ее еще лженаукой объявляли. Давай так условимся. Ты попробуешь. Не получится, держать не буду. Договорились? – Белов протянул руку.
– Договорились, – после недолгого размышления сказал Гошка. Уж очень хотелось согласиться с этим необычным человеком. Пожал сухую ладонь и добавил быстро: – Но поблажек мне не надо!
– Не будет поблажек, – рассмеялся Белов. – Так куда тебя отправить? Можно, конечно, пройти тестирование. Ребята на ЭВМ недавно программу разработали – вроде определяет способности и склонности. Хочешь попробовать?
– Не очень… – торопливо сказал Гошка. Вдруг умная машина решит, что у него вообще никаких способностей нет.
– И то дело. Я, признаться, больше верю в личный выбор, по старинке. Смотри. Есть лаборатория, изучающая свойства плазмы, есть такая, где ребята погодой пытаются управлять, грозу вон хотят подчинить, фантазеры. Лаборатория магнитных материалов, диэлектриков. Одна из новых – медицинской биофизики. Ищут способ борьбы с раковыми опухолями посредством облучения. Рак, как ты знаешь, чума двадцатого века, так что проблема актуальнейшая. Есть лаборатория теоретической физики…
– Вот, может, теоретической? – с тоской спросил Гошка, думая о том, что там он по крайней мере ничего не сломает. Снизу послышалось настойчивое мяукание, он протянул руку, чтобы погладить кота. Тот довольно зажмурил глаза, ткнулся плоской мордой в ладонь, потерся о ногу.
– Признал за своего, Феникс? – Белов наклонился, почесал животину за ухом. – Фениксом его наши ветеринары прозвали. Какие-то мерзавцы котенку шерсть подожгли. Ребята его еле вытащили. И имя дали, как возродившемуся из пепла. Страшный был, заморыш в черных струпьях. А теперь вон какой красавец.
– У вас и ветеринары есть?
– А как же. Есть подопытные животные, есть и ветеринары.
– Алексей Николаевич, к вам профессор Северский, – отрапортовала секретарша, ставя на стол поднос с чайником и белыми чашками. – Сказать, что у вас посетитель?
– Спасибо, Горгулья Степановна. Нет-нет, зовите.
– Алексей, вы же знаете… – с порога заговорил Северский и осекся, увидев Гошку. Поразглядывал с минуту, как уродливый экспонат в музее, и отвернулся, презрительно скривил тонкий рот. Впрочем, Гошке профессор тоже не понравился. На бледном худом лице недовольная гримаса, немытые волосы свисают почти до плеч, а темные глаза так и буравят тебя презрительным взглядом. И в черном свитере с высоким воротом, в такую-то жарищу!
– Знакомься, Всеволод. Это Гоша Гончаров, сын Евгения, я тебе говорил. Прибыл к нам в институт. Гоша, это профессор Северский, руководитель лаборатории теоретической физики. Вот, Всеволод, молодой человек размышляет, не пойти ли к тебе.
– Не думаю, что это хорошая идея, – сквозь зубы процедил Северский. – Нам требуются квалифицированные специалисты, а не… – он не договорил, но Гошка его мысль понял, выпалил торопливо:
– Да не пойду я к вам! Очень надо в бумажках копаться! – и обратился к Белову. – Я рак лечить хочу. Можно?
Северский красноречиво хмыкнул.
– Можно, Гоша, можно, – задумчиво сказал Белов, переводя взгляд с одного на другого. – Очень хороший выбор. Но по поводу теоретической физики ты неправ: все открытия сначала рождаются на бумаге.
– Да что он может понимать, Алексей?! – нетерпеливо тряхнул головой Северский.
– Куда уж мне, – любезно подтвердил Гошка и обратился к Белову. – Может быть, я пойду?
– Иди, Гоша, – ласково кивнул академик. – Сейчас я позвоню заведующей кафедрой и коменданту общежития. Он в первом жилом корпусе. Это в двух шагах отсюда: тебе любой покажет.
Отправлено: 10.11.10 00:14. Заголовок: Глава 3. Друзья и вр..
Глава 3. Друзья и враги
Позже Гошка часто радовался правильно сделанному выбору. В лаборатории медицинской биофизики собрались люди молодые, задорные, искренне увлеченные своим делом. Руководила ими строгая дама – профессор, доктор наук Афина Генриховна Мейер.
– Не торопитесь узнать сразу все, – сказала она Гошке в первый рабочий день. – Почитайте литературу, разберитесь, что к чему. Если возникнут вопросы (а возникнут они обязательно), обращайтесь ко мне или к Гале Поляковой. Умнейшая девушка, в следующем году выводим ее на защиту.
С аспиранткой Галкой он подружился сразу, как и с ее приятелем Ромкой Лисицыным.
– Ты где остановился? – спросил его Ромка минут через десять после знакомства.
– Распределили в третье общежитие, – ответил Гошка.
– Перебирайся лучше в первое. У меня как раз сосед уехал. В Москву пригласили после защиты, мы сейчас в блоке вчетвером с ребятами. Все равно кого-нибудь подселят, так лучше тебя, чем какого-нибудь зануду.
Институтские общежития тоже стали для Гошки открытием. Система не коридорная с одним на этаж туалетом и душем в подвале, как в чебоксарских общагах, а блочная. В каждом блоке две комнаты («двушка» и «трешка»), туалет и душевая. Красота! И жили в «аспирантском» первом корпусе весело: все молодые, бездетные, вечеринки каждый день то в одной комнате, то в другой. Гошка моментально сделался душой компании благодаря легкому характеру и умению играть на гитаре. Правда, своего инструмента у него не было, приходилось брать у ребят. А вот Галка снимала комнату в городе. Говорила, что в общежитиях чересчур шумно, бесконечные разговоры и хождения из комнаты в комнату мешают заниматься. Неудивительно: она постоянно что-то читала и записывала в пухлый блокнот, даже за обедом. Ромка над ней за эту чрезмерную, с его точки зрения, страсть к науке подсмеивался. Гошка подозревал – потому, что книгам Галка уделяла внимания больше, чем Ромке.
Работа оказалась не такой захватывающей, как представлял Гошка. Графики, схемы, расчеты, возня с техникой. До первых клинических испытаний, по словам Афины Генриховны, было еще далеко. Предстояло выявить подходящий тип излучения, проверить метод на лабораторных животных. И только потом, когда вред будет полностью исключен, а польза доказана, можно пытаться лечить добровольцев – тех, кто захочет участвовать в эксперименте. Таких, думал Гошка, окажется немало: смертельно больной человек хватается за соломинку. И правильно делает, потому что современная наука на месте не стоит.
В общем, Гошке новая жизнь очень даже нравилась. Как и люди, с которыми она его свела.
– Какой же ты молодец, что не пошел к Северскому! – говорил Ромка, и Гошка с ним охотно соглашался.
«Теоретики», как называли сотрудников лаборатории теоретической физики, держались особняком. Курили и ели всегда отдельно, на работу неизменно ходили в строгих костюмах и при галстуках, в общих развлечениях не участвовали. Своему заведующему разве что в рот не смотрели, о руководстве института отзывались с легким презрением. Даже Галка, старавшаяся быть ко всем беспристрастной, однажды с досадой бросила:
– Секту какую-то развел у себя Северский.
С одним из представителей этой «секты» Гошка столкнулся в первый же день своего пребывания в институте.
Высокий светловолосый парнишка крутился около белой «Волги», кажется, пытался поменять колесо.
– Привет, ты не скажешь, как пройти в первое общежитие? – обратился к нему Гошка.
– Вон там, – небрежно махнул рукой парень и спросил в свою очередь: – Слушай, ты колеса менять умеешь?
– По-моему, сначала надо поставить домкрат.
– Это я и сам знаю! Черт, придется звонить отцу, чтобы подогнал ребят из мастерской. Проклятый город: не дороги, а убожество. За три месяца вторую резину меняю. У нас вечно так: институт союзного значения построили, а подъезды к нему сделать не могут. Надо было остаться в Москве, в университете. Все отец: перспективы, быстрая защита…
– А по-моему, здесь здорово, – сказал Гошка. Белобрысый парень ему не понравился: напомнил двоюродного братца Данечку. Тот тоже громко возмущался местной грязью и бескультурьем, когда приезжал домой на каникулы. Будто всегда жил в Ленинграде.
– А ты откуда? – новый знакомый смерил Гошку оценивающим взглядом.
– Из Чебоксар.
Собеседник в ответ хмыкнул и вновь отвернулся к своей машине.
Зато на следующий день, когда Гошка, Ромка и Галка обедали в институтской столовой, подошел сам. Сел на свободный стул, протянул Гошке руку, словно не замечая его товарищей:
– Привет, мы вчера познакомились, а представиться друг другу забыли. Домокл Мещерский, лаборатория теоретической физики. А ты Игорь Гончаров, я уже знаю.
– Услышал о человеке с известной фамилией и прибежал заводить полезное знакомство, – хмыкнул Ромка. – Мещерский, ты в своем репертуаре.
– Не вижу ничего странного в желании познакомиться с новым коллегой, – огрызнулся парень со странным именем. – А тебе, Лисицын, после случая в третьем общежитии вообще лучше помалкивать. Сын представителя власти, а ведешь себя, как последняя шпана!
– Что-то ты не горел желанием знакомиться с парнем из Чебоксар, – заметил Гошка, убирая руку в карман. Терпеть не мог самовлюбленных павлинов и охотников читать другим нотации.
Бледные щеки парня заалели ярким румянцем.
– Не с того начинаешь, Гончаров! Подумал бы, с кем водить знакомство.
– Я подумал, – заверил его Гошка.
– Тоже мне! – зло сказал Ромка после ухода Мещерского. – Пользуется тем, что папа – первый секретарь городского обкома. Терпеть этих мажоров не могу. Ты чего смеешься, Гош?
– Этот Домокл вчера местные дороги ругал, – хохотал Гошка. – А выходит, его отец за ними следить и должен.
– Плевать этому Мещерскому и на дороги, и на людей, и на город. Лишь бы московским властям угодить. Мой папа с ним работает, знает.
– Вот ты, Гоша, внук академика, а не задаешься, – заметила Галка.
– Чего мне задаваться, – ответил он, думая о том, что обзавелся уже вторым врагом на новом месте работы.
Первым, безусловно, был Северский. Это вряд ли волновало бы Гошку, если бы их лаборатории не находились в одном здании и, самое главное, не сотрудничали. Но теоретики неизменно делали Мейер расчеты, в свою очередь требуя отчитываться о полученных результатах.
Гошка не выдержал, когда Северский, брезгливо морща длинный нос, в третий раз отправил его переписывать цифры и формулы.
– Абсолютно нечитаемая писанина, – отбросил профессор убористо исписанный лист. – Учитесь аккуратно оформлять научные отчеты.
– Всем, кроме вас, понятно, – возмутился Гошка. – И у вашего любимого Мещерского почерк не лучше.
– Домоклу можно простить не слишком разборчивый почерк.
– Потому что он сын первого секретаря обкома?
– Потому что он перспективный ученый! – Северский даже со стула вскочил, начал расхаживать по кабинету. Не привык, наверное, к отповедям. – И не вам, Гончаров, упрекать других протекцией.
– Вы меня просто терпеть не можете, – сделал вывод Гошка.
– Да, я терпеть не могу подобных вам, – глазищи Северского гневно сверкнули. – Мальчиков, которым все блага достаются даром, детей и внуков академиков, на которых смотрят с восхищением только потому, что им повезло родиться в знаменитых семьях. Вы такой же, как ваш отец: наглый, безалаберный, готовый идти напролом…
– Вы знали моего отца?!
– Я учился с ним на одном курсе, – криво усмехнулся Северский. – От Гончарова, кажется, еще до поступления ждали научных подвигов.
– Он был талантливым ученым. Все так говорят!
– О, да, у него были способности, не спорю. А еще неограниченные возможности для исследований, свой проект в двадцать два года, полная свобода действий. Она и привела к трагедии.
– Что, Гончаров, неприятно слышать правду? Ваш отец, протащивший на ответственную, сложнейшую работу своих институтских приятелей, безответственно подходивший к опасным испытаниям, виновен в гибели нескольких людей, в том числе вашей матери…
– Да заткнитесь вы! – заорал Гошка и, размахнувшись, бросил злополучный отчет в искаженное ненавистью лицо Северского.
Спустя полчаса он сидел, забившись в уголок между осциллографом и вакуумным насосом, и хмуро слушал увещевания Галки.
– Извинись, – требовала подруга. – Северский, конечно, тот еще фрукт, но он крупный ученый, уважаемый человек. Ты, младший научный сотрудник, оскорбил профессора из-за требования переписать отчет.
– Не из-за этого, – вяло возразил Гошка.
– А я рад, что ты ему все высказал, – поддержал друга Ромка. – Северский – редкий мерзавец. И работает на Володина, это все знают. У него в институте и начинал, между прочим.
– На кого?
– На Томаса Володина, заместителя министра атомной физики. Он давно под Белова копает. Хочет, чтобы наш институт занимался только военными проектами. А Северский его ставленник здесь. Надеется на директорское кресло, и гадать не надо.
– А Белов не хочет работать на военных?
– Да мы же работаем! Только он считает, что нынешняя гонка вооружений – путь в никуда. Что, если так пойдет дальше, мы с американцами просто уничтожим планету.
– И я с ним согласна, – подтвердила Галка. – Ладно, ну его, Володина этого. Надо извиниться перед Северским, Гоша. Тебя же с работы выгонят!
– Не буду я извиняться, пусть выгоняют.
– Чем занимаемся? Что за посиделки? – сдержанно поинтересовалась вошедшая Афина Генриховна, и по ее нахмуренным бровям Гошка понял: знает. – Обеденный перерыв, кажется, еще не начинался. Гончаров, а вас ждет директор института.
«Точно выгонят», – думал он, поднимаясь в кабинет Белова.
Но Алексей Николаевич даже не ругался особенно. Напоил чаем, попенял за несдержанность, расспросил о причинах случившегося.
– Понимаешь, Гоша, не все так просто в этой жизни, – сказал он задумчиво. – Профессор Северский и твой отец, мягко говоря, не ладили во время учебы. А с Лёлей Всеволод дружил и очень тяжело перенес ее смерть. Неудивительно, что винит в ней Евгения. Ведь он руководил тем злополучным проектом.
– Северский что, был влюблен в мою маму?
– Не думаю, – улыбнулся Белов. – Скорее, Лёля Иванова была его единственным другом. Послушай, Гоша, я хочу, чтобы ты знал. Вины Гончаровых в том взрыве нет. В давние времена часто приходилось продвигаться вслепую, и твои родители стали далеко не единственными жертвами науки. Знал бы ты, сколько талантливых, умных людей умерло от облучения, сколько погибло на испытаниях! А профессор Северский… Давай договоримся так. Ты перепишешь отчет и сдашь ему. Он имеет право требовать от тебя должного исполнения работы.
– Хорошо. Но извиняться я не буду.
– Ты взрослый человек, Гоша. Как и профессор. Извиняться или нет, решишь сам. Мне просто хочется, чтобы ты научился понимать и прощать даже не слишком симпатичных тебе людей.
Глава 4. Неожиданные открытия
В сентябре научных сотрудников нескольких лабораторий и отделов института отправили в соседний колхоз «на картошку». «Повезло» в числе прочих биофизикам и теоретикам.
– Безобразие! – возмущался Домокл. – Интеллектуальную элиту используют в качестве неквалифицированной рабочей силы!
– Потому что такие, как твой папочка, развалили колхозы, – закончил фразу Ромка.
Домокл бросился на него с кулаками, еле разняли.
Гошка же к поездке отнесся спокойно: у тетки столько этой картошки перекопал, вспоминать тошно. Тем более что Белов посылал в колхоз всю лабораторию, а не только аспирантов и мэнээсов. Так что никому обидно не было. Правда, Афина Генриховна не поехала: улетела в Варшаву на какой-то симпозиум. А вот Северский слова не сказал, отправился со своим отделом. «Молодец», – невольно подумал Гошка и тут же отметил, что спокойной жизни в колхозе им не видать. Замучает профессор своими придирками.
Зато с ними ехал начальник лаборатории по разработке средств защиты от излучения доктор наук Рем Ромашкевич. Приятный человек, мягкий, интеллигентный. Заговорил с Гошкой раз, другой, рассказал, что в университете был дружен с его отцом, гулял на их с мамой свадьбе. Вспоминал разные забавные случаи, мелкие подробности. Казалось, ему самому приятно возвращаться в то беззаботное студенческое время. Гошка слушал, затаив дыхание, пытаясь восстановить с чужих слов жизнь родителей, которых не помнил.
– А Северский правда дружил с мамой? – спросил он как-то.
– Правда, – улыбнулся Рем. – Они все лабораторные вместе делали и сдавали их первыми на «отлично». В общежитии на кухне занимались ночами, как сейчас помню. Их еще зубрилками дразнили. Дурачье!
В колхозе работников института поселили на третьем этаже общежития для механизаторов, доярок и прочих сельских работников. Хороший, по мнению Гошки, вариант: четырехместные комнаты с двухъярусными солдатскими кроватями, туалет и умывальник на этаже, столовая. Во время учебы в чебоксарском педагогическом, где тоже гоняли «на картошку», приходилось жить в бараках, спать на набитых соломой матрацах и таскать воду из колодца. А вот Домокл сразу начал возмущаться «отвратительными условиями». Подавай ему душ с горячей водой, нормальные комнаты. Удивительно, но заткнул его Северский:
– Прекратите ныть, Мещерский! – прикрикнул он на своего любимца. – Эти условия считаются пригодными для людей, благодаря которым вы каждый день пьете молоко, едите мясо и овощи. Поживите и вы в таких для разнообразия.
Домокл на это ничего не ответил, лишь посмотрел зло из-под светлой челки. Но и в колхозе не задержался: спустя пару дней пожаловался на высокую температуру и укатил в Энск на присланной отцом машине. Гошка считал – скатертью дорога, без него спокойнее.
В одном Мещерский оказался прав: без душа после грязной работы было тяжеловато. Умывальник оккупировали девушки. Большими кипятильниками грели воду в ведрах, мылись в тазиках. Что и понятно, женщинам в таких условиях намного сложнее. Особенно если волосы длинные и густые, как, например, у Галки. Пока промоешь!
– А пойдемте к реке, – предложил Гошка на третий вечер. – Тепло ведь.
Его охотно поддержали. Взяли полотенца, мыло, со смехом и шутками отправились к ближайшей речке. Правда, решимость куда-то делась, когда разулись и попробовали зайти в воду.
– Чего вы хотели? – удивился Гошка. – Сентябрь все-таки, да и солнца уже нет. Сейчас все сделаем. Давай, Ром, тащи валежник. Спички есть у кого-нибудь? Или зажигалка?
Разожгли у берега высокий костер, сразу стало веселее. Трещали поленья, шустрые красные искорки летели вверх, исчезая в темнеющем небе, носились возле огня обезумевшие ночные мотыльки.
– Ну, вот, теперь купаться, – сказал Гошка, снимая свитер.
– Ой, а я плавки не взял, – охнул сосед по общежитию – тихий увалень Никита.
– Да какие плавки, тут никого нет. Голышом, мы же мыться пришли, – и в подтверждение стянул трусы, ступил, слегка ежась, в воду. А потом решительно бросился вперед, разрезая брызгами темную рябь. На мгновение тело обожгло холодом, сердце ухнуло куда-то вниз, но уже в следующую секунду он плыл широкими саженками, разгоняя кровь, согреваясь энергичными движениями. Вынырнул на середине реки, махнул ребятам:
– Идите сюда! Отличная вода.
Сначала его примеру последовал Ромка, потом остальные, и скоро в речке, отфыркиваясь и смеясь, захваченные озорной детской радостью, барахтались с десяток здоровых, абсолютно голых парней. За веселой возней не заметили приближения Северского.
– Так-так, что здесь происходит? Купание голышом? Массовая оргия? – профессор стоял на берегу, сложив руки на груди, глядел презрительно и брезгливо. – Вы не думаете о том, какое впечатление производите на местных жителей своим аморальным поведением?
– Да тут никого нет, – удивился Гошка, подплывая ближе к берегу.
– Вы, конечно, знаете об оргиях больше нашего, профессор, – сказал Ромка.
Его слова окончательно вывели Северского из себя.
– Выходите все немедленно! – заорал он, и Никита, стоявший по пояс в воде, от неожиданности плюхнулся на спину.
Каким-то шестым чувством ощущая, что противоречить сейчас нельзя, Гошка быстро выбрался на берег. Посмотрел опасливо на Северского и поразился, заметив, что тот отвел взгляд. Застеснялся что ли? Но в то же время не так, чтобы совсем отвернулся, а краем глаза продолжал разглядывать. Да еще как внимательно! Гошка, благодаря некоторым обстоятельствам своей жизни, в таких вещах разбирался отлично.
И тут он, неожиданно для самого себя, выкинул немыслимое. Убрал руку, прикрывавшую пах, расправил плечи, улыбнулся коротко и игриво, мотнул головой, стряхивая крупные капли. Будто бы случайно задев профессора мокрым локтем, медленно прошел к костру, не торопясь взялся за трусы. Готов был поклясться, что на бледных щеках Северского выступил румянец. Зачем сделал все это, и сам не знал. Захотелось смутить профессора? Покрасоваться молодым телом? Эх, прав был Вовка. Сексуальная ориентация – это судьба. А на деле безобразие сплошное.
Впрочем, замешательство Северского продолжалось недолго.
– Выходите все немедленно, я сказал! – заорал он еще громче.
– А если я вас стесняюсь? – с вызовом спросил Ромка.
– Я что тебе, девушка?
– Лучше уж девушка, чем голубой, – ответил Ромка, и на речке воцарилась пугающая тишина.
– Замечательное качество для молодого ученого: собирать грязные сплетни, – после недолгого молчания сказал Северский и, развернувшись, медленно пошел прочь.
А Гошка вдруг понял: это не сплетня, а правда. Тем неведомым участком мозга, который Вовка, шутя, называл «гей-радаром», понял. И, не размышляя, кинулся на защиту. Не профессора даже. Себя, своей жизни.
– Кончай выпендриваться, Ромка! – прикрикнул он на друга. – Вылезай давай. Нужен ты здесь кому-то, можно подумать. И вообще нефиг обсуждать чужую жизнь.
– Гош, так говорят… – растеряно пробормотал Лисицын, неуклюже выбираясь на берег.
– А ты не слушай. Тебе какое дело, кто с кем? Тоже мне, борец за нравственность.
– Гош, да ты чего?
– Предположим, я спал с парнем.
– А?!
– Я к тебе приставал когда-нибудь, скажи? Не приставал? Тогда какая тебе разница?
– Что здесь за собрание с голыми задами? – прервал их спокойный голос Ромашкевича. – А ну, вышли все немедленно, оделись и к костру, греться. Не хватало нам ваших больничных.
Но Гошка его не слушал. Нащупал в ворохе одежды очки, сунул ноги в резиновые тапочки. И, как был в трусах, бросился туда, где за деревьями мелькнул неизменный черный свитер профессора, закричал:
– Да подождите вы!
Догнал, схватил за предплечье, выпалил быстро:
– Не обращайте внимания на Ромку, честно. Он иногда бывает таким дураком!
– Он как раз не дурак, – ответил Северский, высвобождая рукав из мокрых Гошкиных пальцев, – а человек, озвучивший общепринятую в нашем государстве позицию. Так что советую вам впредь быть осторожнее с признаниями, – и добавил непривычно доброжелательно: – Идите к костру, а то в самом деле простудитесь.
«Запорожец» обнаружился километра через три пути, под раскидистой ивой. Тут же стала ясна цель путешествия Ромашкевича: полуразвалившийся сарайчик с окнами, забитыми гнилыми досками.
– Теперь осторожно, – прошептал Гошка, подбираясь ближе к хлипкому строению. Миновав заросли какой-то особенно жгучей крапивы, приблизился к окну, заглянул сквозь щель в разошедшихся досках. И едва не застонал от досады, от горькой обиды, вызванной увиденным. Черников, постаревший, осунувшийся, грязный, но тем не менее легко узнаваемый, сидел на перевернутом деревянном ящике. Отчаянно жестикулируя, он что-то рассказывал внимательно слушавшему его Рему. Просто дружеская идиллия! Выходит, эти двое в сговоре. Или преступник сумел так заморочить голову бывшему другу, что тот поверил в его вранье?
– Надо бежать за помощью, – прошептала Галка. – Вдруг…
Договорить она не успела. Бревно, на которое Ромка встал, чтобы заглянуть в сарайчик, подломилось, и он с жутким грохотом повалился навзничь, в заросли крапивы. На шум выскочили Черников с Ромашкевичем, бросились к незадачливым сыщикам.
– Кто здесь? Стой! – закричал Черников, выхватывая из кармана грязной телогрейки пистолет.
Вот так сумасшедший! Прав был Северский: никакой он не псих, обыкновенный преступник.
– Подожди, Стас, – удержал его руку Ромашкевич, щелкнул кнопкой фонаря. – Это наши ребята. А вот Женин сын, Гоша.
Черников вгляделся в лица, опустил пистолет, кивнул Гошке:
– Я знаю. Смотрел на тебя, когда вы работали в поле. Подошел в этой фуфайке, никто и внимания не обратил. Приняли за местного.
– Да?! И что же не застрелил? Маму-то с отцом на тот свет отправил, не задумался, – страха не было, только горькая злость. – И оружие вон есть.
– Пистолет для конкретного человека, – хмуро сказал Черников.
– Стас, мне эта идея категорически не нравится, – заметил Ромашкевич. – И вообще, не пугай ребят, лучше все объясни.
– Да я заранее ему не верю! – выкрикнул Ромка. – А вы как могли, Рем Витальевич? Связались с психом!
– Подожди, Лисицын, – непривычно резко оборвал его Ромашкевич. – Не считай себя умнее всех на свете. Стас, прошу, расскажи им. Согласись, Гоша имеет право знать.
– Имеет, – серые, не такие уж сумасшедшие, скорее отчаянные глаза жадно разглядывали Гошку, и он почему-то смутился, отвел взгляд. – Ты очень похож на отца, – мягко сказал Черников, улыбаясь чему-то своему. – Тот же бардак на голове. Только глаза зеленые, Лёлины. И очки дурацкие.
– Как у Джона Леннона. Я за них полстипендии отвалил.
– Да-да, конечно. Гоша, скажи, что ты знаешь обо мне? Давай угадаю. Официальную версию: помешавшийся сотрудник организовал взрыв экспериментальной установки. Или неофициальную: карьерист сделал это по приказу Володина, который позже спас его от «вышки», засунув в клинику для умалишенных. Так?
Гошка кивнул.
– Значит, ты должен услышать то, что уже известно Рему. У пульта в тот день был не я.
Ромка скептически рассмеялся, Галка дернула его за руку.
– У пульта в тот день был не я, а Петька Мышкин, которого до сих пор считают погибшим. Хотя в протоколе испытания стояла моя фамилия. Женька страшно не любил эти бумажки и, видимо, решил не переписывать их в последний момент, когда понял, что меня придется заменить.
– Почему? – спросил Гошка.
– Я был… не в форме в то утро, и Женя меня отстранил.
– Ты был пьян после бурной ночи, – жестко заметил Рем.
– Да, именно. И до сих пор не прощу себе… – Черников заходил взад-вперед по крохотному пятачку перед сараем. – В свое оправдание могу сказать, что гуляли мы в ту ночь с Мышкиным. И он сделал все, чтобы меня напоить. Хотя, – он усмехнулся, – для этого не требовалось больших усилий. Остальное было делом техники. Встать у пульта, изменить программу.
– Я могу поверить в то, что так поступил сумасшедший, – задумчиво сказала Галка. – Но человек в здравом уме не мог не понимать, что будет расследование и правда обязательно раскроется.
– Взрыв не планировался, – горько сказал Черников. – На следующий день в вещах Мышкина я обнаружил записку с довольно прозрачными указаниями Володина. От Петра требовалось сорвать испытания, дискредитировать Женькин проект. К несчастью, он не обладал достаточной квалификацией. Сделал что-то не так и вместо неполадок получил взрыв, уничтоживший весь радиоактивный блок. Конечно, испугался и сбежал с места преступления. Его фамилия осталась в протоколе, в числе тех, кто должен был находиться внутри, так что подозрений не возникло. Зато в моей виновности никто не сомневался.
– Но вы же сами признались, – припомнил слова Мещерского Гошка.
– Признался, – обнажая белые зубы, усмехнулся Черников. – В тот момент я действительно был почти безумен. И винил себя в случившемся. Да и сегодня виню.
– Но почему вы сбежали только сейчас? – спросила Галка. – После двадцати с лишним лет…
– Я увидел фотографию Мышкина в газете, – он полез в карман, извлек смятый номер «Известий». – К нам редко попадала пресса, а тут была какая-то комиссия. Я заметил у одного из проверяющих газету с кроссвордом, попросил. И глазам не поверил, когда наткнулся на это. Смотрите.
Ромашкевич направил фонарь на газетный лист. Гошка прочел название: «Открытие новой плотины в Узбекистане».
– Вот он, – на мутной фотографии была запечатлена толпа улыбающихся, по большей части широколицых и узкоглазых людей. И среди них невысокий почти лысый человечек, на которого указывал заскорузлый палец Черникова. – Теперь я знаю, где он. И не успокоюсь, пока не разыщу и своими руками не уничтожу этого мерзавца. На, держи, – протянул он Гошке газету.
– Это не метод, – тихо сказала Галка. – Этим должно заниматься правосудие.
– Правосудие? – страшновато рассмеялся Черников. – Девочка, наше правосудие – это Володин и подобные ему. Не для того я год планировал побег, не для того, черт возьми, шатаюсь здесь, словно бродячий пес, чтобы он снова ушел от расплаты. Разыщу и пристрелю, как крысу.
– Кстати, ты не сказал, где взял пистолет, – напомнил Ромашкевич.
– Навестил семейное гнездышко – дачу пламенных коммунистов Черниковых на Николиной горе. Там кроме других трофеев всегда имелось несколько единиц незарегистрированного оружия и определенная сумма денег. Собственно, надо было сразу отправляться в Узбекистан, но я хотел повидаться с тобой, Рем. И сказать одну важную вещь тебе, Гоша.
– Какую?
– Мышкин не только сорвал испытания. Он передал Володину копии Жениных разработок. Все, до последней формулы, до чертежа. То, за что Володин спустя два года получил государственную премию. Но Женька подозревал что-то такое. Была утечка информации, мы просто не могли найти источник.
– И думали на меня, – сказал Ромашкевич. – Поэтому отстранили от проекта.
– Прости, друг. Странное было время. И ты тогда отдалился. В общем, Женька решил обезопасить авторство и переснял наши разработки на фото. Одна копия была дома у академика Гончарова и, как понимаю, исчезла после его смерти. Вторую отвезла к родственникам Лёля. Вот эта копия, Гоша, возможно, до сих пор хранится у твоих родных.
– Вряд ли. Если и была, то тетка давно выкинула.
– Надо узнать точно. Там даты, авторские подписи. Это научная могила для Володина. Доказательство, что работа, которая в свое время его прославила, – плагиат.
– Думаю, о доказательствах можно поговорить позже, – вмешался Ромашкевич. – Стас, я категорически против твоего плана. Извини, но это средневековье какое-то. Вендетта и прочие страсти.
– Средневековье? – глаза Черникова опасно блеснули. – Уничтожать конкурентов всеми возможными способами, двадцать лет держать в отделении для буйных неугодного тебе человека – не средневековье? Превращать его в овощ уколами и таблетками – не средневековье?
– Стас, я представляю…
– Нет, Рем, ты не представляешь. И не нужно.
– Но вы понимаете, что, убив Мышкина, обречете себя на пожизненное заточение в той же больнице? – спросила Галка. – Только охранять вас будут лучше. Уже не сбежите.
– Мне все равно. В крайнем случае пущу себе пулю в лоб.
– Извини, Стас, ты сейчас действительно говоришь, как безумный, – покачал головой Рем. – Можно найти выход.
– Надо ехать к Белову, – сказал Гошка. – Вы не доберетесь до Узбекистана, вас схватят. И даже если сумеете… вы тоже должны жить. Отец не захотел бы вашей смерти. И мести такой ценой.
– Что может сделать Белов?
– Он может многое. В первую очередь – спрятать тебя. Гоша правильно говорит: ни до какого Узбекистана ты не доедешь. Это фантазия, – сказал Ромашкевич. – И давайте скорее уедем отсюда. У меня плохие предчувствия: Северский понял, от кого было сегодняшнее письмо. Мне удалось оторваться от него ночью, но не исключено, что милиция уже прочесывает округу. Стас, ты согласен?
С минуту Черников стоял, кусая губы. Потом вскинул голову, посмотрел на Гошку, ответил ему, не Рему:
– Согласен.
– Ну, вот и отлично, – Ромашкевич засуетился, отыскивая в карманах куртки ключи. – Ребята, мы поедем вдвоем. Возвращайтесь в общежитие.
– Мы вас не оставим, – отрезал Гошка.
– Пять человек в этой машине не поместятся. Она развалится на ходу.
– Не развалится, – заверил его Ромка. – У папы такая же.
– Кстати, удивлен, что ты водишь машину, – заметил Черников.
– Я не вожу, – хмурясь, сказал Ромашкевич. – Но права у меня есть.
– Ты разве?..
– Официально я не стою на учете. Садитесь.
В крохотный автомобиль набились, как селедки в банку. На переднем сиденье устроился Черников, ребята с трудом уместились на заднем. Выехали к деревне, по петляющей проселочной дороге выбрались на ведущее в Энск шоссе. Из-за горизонта поднималось розовое зарево – приближался рассвет, ветер гнал по светлеющему небу низкие рваные облака.
– Мы с Женькой дружили с первого курса, – неудобно извернувшись на переднем сиденье, рассказывал Гошке Черников. – Познакомились на вступительных и сразу стали не разлей вода. Потом Рем к нам прибился и этот… Мышкин. Мы о таких вещах мечтали, если бы ты знал. Мир собирались перевернуть! И дедушка твой над нами не смеялся. Говорил, что верит в молодость, в азарт. Я ведь даже жил у Гончаровых на Ордынке, когда от своих гэбистов ушел.
– Много сегодня милиции, – заметил Ромашкевич, проезжая мимо очередного поста. – Черт, как же эти огни мелькают…
Он приложил к глазам левую руку, странно потянулся, словно окаменел, и внезапно откинулся на спинку сиденья, мелко затрясся. Оставшийся без управления «запорожец» вильнул вправо, к обочине. Черников истошно заорал:
– Рем! – и резко выкрутил руль, одновременно нажав педаль тормоза.
Это и спасло от страшной аварии: машина не врезалась на полной скорости в фонарный столб, а лишь ударилась по касательной. Отлетели капот, боковая дверь, ребята повалились друг на друга.
– Что с ним? – закричала Галка, указывая на бившегося в судорогах Ромашкевича.
– Эпилепсия. С детства. Помогите-ка его вытащить.
Ромашкевича стащили с водительского сиденья, уложили на траву. Черников удобнее устроил его голову, вложил в рот какую-то щепку: «Чтобы не подавился языком». Спустя несколько минут он очнулся, застонал, спросил слабым голосом:
– Все живы?
– Все, только машину придется чинить.
– Больше никогда… – Рем сглотнул. – Ребята, простите. Всю жизнь пытаюсь сделать вид, что этой болезни нет. А она меня догоняет. Три года назад чуть не натворил дел в атомном блоке. Белов тогда взял с меня обещание, что встану на учет. А я… вот.
– Смотрите, что это там? – указал на дорогу Ромка. – Целая процессия.
По двухполоске, стремительно приближаясь, неслось несколько машин. Предутреннюю тишину разрезал вой милицейской сирены.
Тот кивнул, быстро чмокнул его в лоб и, не разбирая дороги, бросился в лес. Машины тормозили резко, визжали шины. Вслед за милицейскими автомобилями у обочины припарковалась черная «Волга», с заднего сиденья выскочили Мещерский и Северский.
– Где он?! – заорал профессор, хватая Гошку за грудки. – Где Черников? Что здесь произошло?
– Он где-то здесь, близко, – сказал Мещерский полковнику милиции. – Прочешите лес. И помните: стрелять на поражение. Сумасшедший опасен.
– Нет! – закричал Гошка. – Подождите. Вы не знаете! Это не он. Он не виноват во взрыве!
– Что вы несете, Гончаров? – брезгливо поморщился Северский. – Ромашкевич, что здесь произошло? Ты был за рулем? Ты совсем идиот?
– Да, за рулем был я. Всеволод, Гоша говорит правду. Умоляю, остановите погоню. Стас невиновен.
– Бред, – холодно усмехнулся Мещерский.
Где-то в лесу, невдалеке от дороги, раздался выстрел, потом еще несколько. Все замерли в страшном предчувствии.
– Отстреливался, сволочь, – тяжело продираясь сквозь кустарник, еще издали закричал невысокий полноватый майор. – Сашке руку задело. Где только пистолет взял, тварь…
– Так вы его догнали? – неестественно высоким голосом спросил Мещерский.
– А то как же. Пулями тремя, не меньше. Отстрелялся, голубчик. Но где он пистолет взял?
Глава 6. Песня для профессора
Гошка лежал на своей общежитской кровати почти сутки. Просто лежал, свернувшись калачиком под одеялом. Никого не трогал. Зачем-то трогали его. Приходили, дергали, говорили бессмысленные слова. Он и сам не знал, отчего гибель человека, с которым знаком-то был всего несколько часов, подействовала на него таким образом. Возможно, дело было не только в Черникове. В оглушающей, вопиющей несправедливости этого мира, зыбкого, как отражение в воде. Еще три месяца назад все было просто. Институт, вздорная тетка, перспектива учительства где-нибудь в поселке или маленьком городе. Привычная, пусть и скучноватая жизнь, такая же, как у большинства сверстников. И вдруг в единый миг все перевернулось, оказалось иным: сложным, угрожающим, непонятным. Где правда, где ложь – кто разберет?
Утром следующего дня дверь открылась, послышались тяжеловатые шаги. Матрац слегка прогнулся, кто-то сел рядом.
– Ну что ты, мальчик, что ты! – сказал Белов, дотрагиваясь до его плеча.
И словно прорвало плотину. Захлебываясь слезами, утыкаясь в чужое колено, Гошка говорил обо всем. О родителях, о Стасе, о погубленных просто так, ради чужих амбиций, людях. О том, что ничего уже не понимает в этой жизни.
– Я поеду к тетке, я найду снимки, – говорил он, по-детски хлюпая носом. – Уничтожу этого гада!
– Должен тебя огорчить, Гоша. Сами по себе документы мало что значат. Никто не станет затевать дело о плагиате в отношении заместителя министра.
– Я стану!
Академик только покачал головой. Выглядел он усталым, осунувшимся. Неудивительно: больше суток на ногах. Улаживал, договаривался, успокаивал высокое начальство, желавшее знать, что за ЧП случилось в институте.
– Володин страшный человек, – сказал он серьезно. – Фанатик, но фанатик хитрый и расчетливый. С ним просто так не справиться. Вот из-за таких, Гоша, особенно страшна холодная война. Им ничего не жаль – ради идеи могут полмира уничтожить. И возможности имеются. Мы все позаботились. Радовались созданию нового орудия массового убийства, как новогодней шутихе: «Ах, какие мы молодцы, раньше наши боеголовки могли уничтожить тысячи, а теперь миллионы, раньше для этого требовалось сорок минут, а теперь пятнадцать».
– Но американцы занимаются тем же самым. Мы ведь не можем просто уступить. Что же делать?
– Идти навстречу друг другу. Договариваться. Перестать сходить с ума, множа взаимную ненависть. Другого пути я не вижу. Кстати, о ненависти. Извинись перед Всеволодом Тимофеевичем. Ты был неправ, а кроме того, груб и жесток.
Гошка прикусил губу. Там, на шоссе, сразу после убийства Черникова, он едва не накинулся на Северского с кулаками. Кричал, что тот всегда ненавидел отца и Стаса, что специально привел погоню, желая отомстить университетским соперникам.
– Почему вы так печетесь о нем? Он работает на Володина, метит на ваше место.
– Гоша, никогда не рассуждай о том, чего не знаешь. И не руководствуйся чужими сплетнями. Хорошо, не извиняйся. Просто поговори с ним. Считай это моей личной просьбой.
***
Разговор вышел странным.
– Мне не нужно ваших извинений, Гончаров, – отрезал Северский, едва Гошка перешагнул порог его кабинета.
– Я не извиняться пришел.
– Значит, собираетесь вылить на меня новый поток оскорблений?
– Нет, – ситуация становилась все глупее.
– Тогда зачем?
– Поговорить, – сказал Гошка, чувствуя себя полным дураком. И добавил: – Алексей Николаевич просил.
– Я даже не знаю, что это такое, – Северский коротко, зло рассмеялся. – Крайняя степень идиотизма или изощренное издевательство? И о чем же вы собираетесь говорить со мной, Гончаров?
– Вы бы вызвали милицию, если бы знали, что Черников не убивал моих родителей? – спросил Гошка. И сам испугался заданного вопроса.
– То есть вы, Гончаров, желаете знать, обрек бы я на смерть невиновного человека исключительно из личной неприязни? – Северский встал, прошелся по кабинету. Тот был под стать хозяину: ничего лишнего, ни картинки, ни сувенира. Только шкафы, забитые книгами и папками, заваленный бумагами стол да небольшая грифельная доска в углу. На ней Северский часто делал расчеты, вот и сейчас там красовалась длинная формула. – Скажу вам честно. Я не считаю Черникова невинной овечкой. Насколько я понял из рассказа Белова, он напился в день испытаний. Грешил этим еще в университете. Далее. Если бы он не размахивал в лесу пистолетом, скорее всего, не был бы убит.
– Да как вы можете винить его в этом?! Он столько перенес. Эта больница…
– Гончаров, – Северский устало покачал головой. – Нравится вам это или нет, Черников в самом деле был психически неуравновешен и потому опасен. Но, знай я все, не стал бы обращаться к людям, получившим приказ стрелять на поражение. Хотя бы в память о его брате. Я, как и вы, пошел бы к Белову.
– А что с братом?
– Он был полной противоположностью Стасу, да и всей их семейке, – трудно поверить, но в обычно холодном, недоверчивом взгляде профессора на мгновение мелькнуло что-то мягкое, почти мечтательное. – Интеллигентный, вдумчивый юноша, склонный брать на себя ответственность за все грехи мира.
– С ним что-то случилось? – спросил Гошка, припоминая слова Мещерского об «аутодафе». И едва сдержался, чтобы не задать другой, совершенно невозможный вопрос: «Он был вашим любовником?»
– Вас это не касается, – ответил Северский, всем видом демонстрируя, что никого в свои воспоминания пускать не собирается. – И подумайте еще об одном. Я вызвал милицию, выдернул Мещерского из дома по одной причине. Вы трое ушли с Ромашкевичем и, возможно, оказались во власти преступника. В отличие от майора, меня наличие оружия у Черникова не удивило.
– Значит, вы спасали нас? – поразился Гошка.
– Дошло, Гончаров? Учитесь оценивать ситуацию с разных точек зрения. Для ученого это необходимое качество.
***
Про историю с Черниковым быстро замолчали. И власти, попросту закрывшие дело, и Белов, мягко, но настойчиво гасивший стремление Гошки мчаться куда-то, ловить Мышкина, искать копии отцовских записей.
– Всему свое время, Гоша, – говорил он ласково. – Понимаю, сам был молодым. Хочется восстановить справедливость. Но сейчас ты ничего не добьешься, еще себя, пожалуй, погубишь. А этого я допустить не могу. Ради памяти Виктора не могу. Подожди, наступит и твой черед.
Гошка с ним соглашался, но в душе росла, множилась смутная неудовлетворенность, ощущение неотданного долга. А должен он был многим. Родителям, деду, Стасу, даже уволившемуся после скандальной аварии Ромашкевичу.
От невеселых мыслей отвлекала работа. Вернулись из колхоза институтские сотрудники, жизнь вошла в обычную колею. Галка с утра до ночи просиживала за книгами, Ромка возился с приборами. Гошке пришлось сдать экзамен на допуск к работе в атомном блоке. Правда, атомщики биофизиков к нейтронному генератору не подпускали: настраивали и продумывали все сами, руководствуясь их пожеланиями.
В ноябре Гошка впервые побывал за границей. Белов лично включил их с Галкой в список сотрудников, откомандированных в Прагу на конференцию молодых физиков.
Гошка на подколки Мещерского внимания не обратил. В конце концов, он не просился в эту командировку, а возня с оформлением документов и заполнением бесконечных анкет с дурацкими вопросами о родственниках за рубежом показалась невероятно муторной. Да и Прага его, в отличие от попутчиков, не очаровала. Вся эта готическая (или какая там) архитектура показалась чужой, а город чересчур тесным и каким-то непривычно чистым, как квартира, хозяева которой впадают в истерику от каждой пылинки. На конференции он почти ничего не понял, в самолете неприятно ломило уши, понравилось только необыкновенно вкусное чешское пиво.
Одновременно Гошка открыл для себя мир литературы, запрещенной или неодобряемой советской цензурой. Она передавалась из рук в руки, переснятая на фотобумагу или отпечатанная на пишущей машинке. «Самиздат» – так называли эти самодельные книги, казавшиеся окном в неведомый мир. Мир, разительно отличавшийся от того, о котором бодро твердили по телевизору. Гошка запоем прочел «Мастера и Маргариту», «Доктора Живаго», Шаламова, Хармса, многое другое, чего было не найти в библиотеках. Ближе к Новому году Галка принесла три пухлые книги на английском языке с красивыми иллюстрациями, на которых были изображены маленькие человечки, бородатые старцы в длинных балахонах, немного похожие на академика Белова, старинные герои в доспехах и тонкокостные люди с заостренными ушами.
– Так это же сказка, – скептически сказал Гошка, разглядывая картинки. Английский он знал, что называется, в пределах школьной программы. И то на честную четверку.
– Ничего ты не понимаешь! – накинулась на него Галка. – Это сказка, но какая! Лучшая сказка всех времен и народов. Ты просто обязан прочитать! Пусть даже со словарем.
– А я? – обиделся Ромка. – Я и со словарем не смогу. Французский в школе учил, да и его толком не знаю.
– Ладно, попробую переводить на ходу, – сжалилась Галка. – Тем более, уже читала, знаю, о чем речь.
Так Гошка открыл для себя удивительный мир профессора Толкиена. К «чтениям с переводом» вскоре присоединилось множество другого народа, и эти посиделки стали главным вечерним развлечением декабря и января. Говорили, что где-то есть самиздатовский перевод, но достать его не удавалось. Как-то раз пришел Домокл, заявил, что читал «Властелина колец» еще лет пять назад и остался равнодушен. Его дружно прогнали со словами: «Не трогай, гад, сказку!» В аспирантском общежитии повсюду слышались разговоры об эльфах, хоббитах, древних королях и назгулах. Неприятных, глуповатых людей за глаза именовали троллями, Ромка как-то раз назвал Домокла орком. Тот, кажется, не обиделся, только покрутил пальцем у виска.
Правда, товарищи восхищались эльфами, магами и людьми – героями, а Гошке больше нравились хоббиты. Неприметный народец, а как придет беда – обязательно найдутся смельчаки, которые одолеют распоясавшегося тирана. Тихо, без помпы выполнят свою задачу и вернутся домой. Или уйдут за море, потому что иногда спасенный мир оказывается чужим для победителей. А еще в трилогии были песни, которые Гошка с удовольствием пел, придумывая мотив.
Собственную гитару он купил в январе. Конечно, какую-нибудь ленинградскую или шиховскую можно было взять с первой же зарплаты, но хотелось чего-нибудь получше. Гитара ведь не просто музыкальный инструмент, а верная подруга. В конце концов, накопил денег и купил чешскую «Кремону» – специально ездил в Москву. Прибежал с покупкой в лабораторию, где до позднего вечера засиделись ребята.
– Идем на наш «пятачок», – предложил Ромка. «Пятачком» называли стихийную курилку в лестничном пролете между пятым этажом и чердаком. Здесь собирались, болтали, спорили, иногда пили что-то покрепче газированной воды. Вот и сейчас к троице присоединилось еще человек пять, словно по волшебству появилось крепленое вино. Уселись на ступенях, началась любимая игра. Передавали друг другу бутылку, тот, кто делал глоток, заказывал песню и исполнителя. Правда, играть умели только двое из присутствующих, так что выбор был невелик.
– Гоша, спой то, что хочешь сам, – сказал Никита, передавая бутылку.
И Гошка кивнул, запел недавно услышанную и немедленно выученную песню.
– Куда собрался, капитан, куда ты, брат, собрался? Погоды нету, капитан, нигде погоды нет. – Там крик о помощи, милорд, я слышал, крик раздался, Милорд, я слышал этот крик, теперь за мной ответ. – Ты что, не видишь, капитан, ты разве сам не видишь: В такую бурю, капитан, не выплыть никому. Да ты же вмиг пойдешь ко дну, как только в море выйдешь! – Я слышал крик, милорд, мой долг – откликнуться ему. – Но эта жертва, капитан, глупа и бесполезна, Нас слишком мало, капитан, мы все наперечет. А дел так много, капитан, трудов такая бездна. Твое геройство, капитан, ослабит целый флот. А будет жалко, капитан, коль ниточка порвется, И грустно будет созерцать злорадство этих морд. – Во всем ты прав, а я неправ, как в песенке поется, Но не могу я не идти, прости меня, милорд. *
Погрузившись в историю отчаянного капитана, Гошка не сразу заметил, что друзья замерли, как по команде обернулись к площадке пятого этажа. Поднял голову и увидел разглядывающего их компанию Северского, Ромку, торопливо прячущего за спину бутылки.
Но профессор на выпивку внимания не обратил, сказал задумчиво, непохоже на себя:
– Хорошая песня, Гончаров. Спойте что-нибудь еще.
– Мы уже закончили, профессор, – сухо отозвался Ромка. – Идем домой.
– Понятно, – ответил Северский и, резко развернувшись, заспешил вниз по лестнице.
– Ром, ну зачем? – покачала головой Галка.
Гошка же вдруг представил, как профессор возвращается в набитый пыльными книгами кабинет, а после работы в пустую квартиру. И так тошно стало на душе, что подхватил гитару и бросился вслед за Северским. Догнал у самого кабинета, загородил спиной дверь, глуповато улыбнулся в бледное лицо.
– Чего вам, Гончаров?
– Спеть вам собираюсь. Вы же хотели.
– Вы неподражаемый болван, – покачал головой Северский, но отодвинуть его не попытался.
– Пусть, – согласился Гошка и перехватил гитарный гриф, ударил звонким перебором по струнам, запел отчаянно:
На ночных кустах, ветки трогая, выхожу один на дорогу я. Темнота кругом несусветная, замолчала ночь беспредметная. Что ж ты, ночь, молчишь, не шевелишься, на взаимную любовь не надеешься? Распускается сирень за заборами, псы голодные орут за которыми. *
– Вы какую-то пошлость выбрали, Гончаров, – необидно заметил Северский.
– Не пошлость, а песню Юлия Кима, – в том ему ответил Гошка. – Про любовь, между прочим.
– Про любовь… – фыркнул Северский.
– Ага, – подтвердил Гошка и, не размышляя о том, что творит, зачем ему это нужно, подался вперед, коснулся губами тонких губ. Мгновенно отшатнулся, ожидая возмущенного вопля, даже пощечины. Но Северский не разозлился и не растерялся, спросил с отстраненным интересом:
– Что, Гончаров, взыграло ретивое? Захотелось узнать, насколько неотразимы? Или решили получить на меня компромат? Обвините потом в домогательствах…
– Да как вы?.. Почему вы во всем ищете что-то грязное и гадкое? И людей оскорбляете!
– Ладно, Гончаров, не обращайте внимания, – устало махнул рукой Северский. – Не думаю я так, у вас на шантаж мозгов не хватит. Настроение сегодня… хуже некуда. Вы, наверное, еще не знаете. Белов выступил на пленуме с резкой критикой наращивания ядерной мощи. А после выступил Володин. С критикой Белова. А еще позже другие – в поддержку Володина.
– И… чего? Это плохо?
– Это очень плохо, Гончаров. Это фактически конец того института, в котором мы работаем. Дайте пройти, что ли. И… спасибо за песни.
Отправлено: 10.11.10 00:24. Заголовок: Глава 7. Современное..
Глава 7. Современное оружие
Северский оказался прав. Публичный разгром Белова стал предвестником беспощадной травли. Володин использовал подлые, но давно проверенные методы: долго говорил о напряженной международной обстановке, об опасности, грозящей Советскому Союзу, о беспечных ученых, не сознающих необходимости мирового лидерства в области ВПК. Упомянул о лженаучных исследованиях, которыми занимается крупнейший в Союзе институт физики вместо того, чтобы обеспечивать оборонную безопасность страны. Прошелся по компромиссу с империалистическим Западом, к которому призывает Белов.
А потом стали появляться газетные статьи, так или иначе повторяющие слова Володина. Сотрудники института смеялись, вспоминая булгаковскую «пилатовщину», но это был невеселый смех. Институт наводнили комиссии: приходили, читали протоколы исследований, планы и отчеты, вызывали заведующих лабораториями, задавали вопросы – часто глупые, бессмысленные.
Конечно, Белов на месте не сидел. Афина Генриховна говорила, что директор отстаивает интересы института в самых разных инстанциях, только вот прислушиваться к словам именитого академика в последнее время никто не хотел. «Кампания» набирала обороты, разрасталась, как снежный ком, погребая под собой интересные идеи, смелые разработки.
Несмотря на эти встряски, работа в лаборатории Мейер кипела. Дорог был каждый день: никто не знал, как долго продержится на посту директора Белов и какие взгляды на науку будут у нового руководителя.
К весне провели первую серию опытов на белых крысах. Результаты получили впечатляющие: излечивалось восемьдесят процентов экспериментально созданных опухолей. Конечно, для человека предстояло создать другие условия, разработать специальный лечебный бокс с всевозможными защитами, точно рассчитать необходимую силу излучения.
– А сложнее всего будет добиться разрешения на клинические испытания. Особенно теперь, – говорила Мейер.
Чаще, чем раньше, стал уезжать в Москву Северский. Пропадал по нескольку дней, возвращался мрачный, сосредоточенный.
– К Володину ездит, – говорили за его спиной одни.
– Он же лекции в университете читает, – возражали другие. – И вообще, Белов ему доверяет.
У Гошки же определенного мнения не было. Кто знает, что за человек этот Северский. О том вечере, о мимолетном поцелуе ни один из них не вспоминал. Как будто не было ничего. Да и впрямь не было. К тому же виделись нечасто: сталкивались в коридорах, здоровались и пробегали дальше, по своим делам.
Весной его снова отправили за границу, на этот раз в Варшаву, на конференцию биофизиков.
– Опять эти бланки заполнять, – морщась, сказал он Мейер. – Я все равно там ничего не понимаю. Пусть лучше Ромка едет.
– Лисицын тоже включен в делегацию, – поджала губы Афина Генриховна. – И я попросила бы вас не обсуждать решения руководства. Имейте в виду, что мы сознательно уделяем внимание развитию кругозора и эрудиции сотрудников.
Наступило лето, пришло время первого в Гошкиной жизни отпуска. Ромка предложил отдохнуть на родительской даче. Галка оставалась в институте: корпела над диссертацией.
За день до отъезда его позвал к себе Белов. По-прежнему безупречно прямой была спина академика, светились молодым задором ярко-голубые глаза, но едва заметно кривился уголок рта, и левая рука плохо слушалась – висела плетью в рукаве красного с золотыми разводами пиджака.
– Что с вами? – спросил Гошка.
– Глупая травма. Не обращай внимания. Я, Гоша, на днях решил заняться одним делом. Отдать, так сказать, долг. – Белов открыл ящик стола, достал сберегательную книжку. – Держи.
– Это та, которую я заводил для каких-то там взносов? Зачем она мне?
– Интересный ты все-таки юноша. Узнал, что внук академика, а возможным наследством даже не поинтересовался.
– Так сколько лет прошло.
– Много. Дачу Витину вернуть не удалось. Но кое-какие деньги отвоевать получилось. Все уже оформлено – не зря ты доверенность на меня писал. Так что распоряжайся по своему усмотрению.
– Ой… – только и смог вымолвить Гошка, заглянув в книжку. – Спасибо вам! Только это… оно ведь не мое.
– Твое, – серьезно сказал Белов. – Я когда-то не сумел разобраться с делами вашей семьи: был далеко отсюда. Так хоть сейчас…
– А где вы были?
– Трудился на благо страны в закрытом институте. Таком закрытом, что даже выйти за территорию не мог. И на похороны твоих родителей не попал, Виктора перед смертью не увидел.
– Типа «шарашки», да? – спросил Гошка, прочитавший недавно Солженицына.
– Условия значительно лучше, но смысл тот же. Ограничить свободу передвижения, чтобы ученые работали, не отвлекаясь на посторонние дела.
– Скажите. Вот они с вами так. А вы на них работали. Зачем?
Белов тяжело вздохнул, почесал за ухом ластившегося к ногам Феникса.
– Сложный вопрос, Гоша. Они… мы… Они, по твоему мнению, кто?
– Ну, начальники всякие.
– Эти начальники, Гоша, получаются из таких людей, как мы с тобой. Просто они решили однажды, что цель оправдывает средства. Тот же Володин уверен в своей правоте. И не для себя старается. Для народа, как он думает, для страны.
– Володин – мерзавец, – горячо возразил Гошка. – И псих. Американцы, конечно, враги, но нельзя же все ядерным оружием завалить. Сами на воздух взлетим! И своих незачем гнобить. Вот, например, он наши исследования критикует. Ядерной войны, может, и не будет вовсе. А люди от рака умирают каждый день.
– Своих надо, как ты выражаешься, «гнобить», чтобы чужие боялись. Не давать спуску, продыху. Война ведь идет, пусть даже холодная. А что она разрушает души, оборачивается гораздо более жестокой борьбой против граждан своей страны, немногие понимают. Ты, кстати, знаешь, почему у Томаса Володина такое имя?
– Может отец – испанец? У нас был один в Чебоксарах.
– Отец Томаса – американец. Не знаю уж, что он делал в СССР, только познакомился с мамой Володина, обычной русской девушкой. Побыл с ней и уехал, оставил беременную. Тогда это само по себе было позором, а тут еще связь с иностранцем. Умерла она в преждевременных родах, на руках у сельской фельдшерицы, просила назвать ребенка именем его отца, которого очень любила. Фельдшерица ее и похоронила. А мальчика отдали в детский дом, куда его девать. Это, Гоша, рассказал одной центральной газете сам Володин. Приводил пример того, какие американцы коварные, беспощадные люди.
– При чем тут все американцы? Если один какой-то гад девчонку обманул.
– Ни при чем, верно. Только жестокий поступок конкретного человека стал причиной долгой – на всю жизнь – ненависти и одержимости местью. И это лишь одна история, одно звено в цепочке. А сколько подобных и с той, и с другой стороны – не сосчитать. Ладно, заговорил я тебя. Иди отдыхай, развлекайся. Лето в этих местах короткое, надо все успеть, – казалось, академик говорит о чем-то своем.
– До свиданья, – Гошка неловко погладил Феникса, замешкался у дверей. Уходить не хотелось: сердце щемило от неясной тоски. – Я все хотел узнать: что это за картина? – спросил он, указывая на изображение юноши, пронзенного стрелами. – Странная какая-то.
– А! – улыбнулся Белов. – Компьютерная копия полотна Тициана. Эвээмщики наши развлекаются. А изображен здесь святой Себастьян. Молодой человек, вроде тебя, воин. Знаменит тем, что не захотел отказаться от своих убеждений.
– И за это его стрелами?
– Случается, – кивнул Белов. – И стрелами, и другими колюще-режущими предметами, и даже печатным словом.
В лифте Гошка достал из кармана зеленоватую книжку, еще раз недоверчиво посмотрел на огромную четырехзначную сумму. Гораздо позже сообразил, что академик перевел ему собственные деньги. И обманул, зная, что такого подарка он ни за что не возьмет.
***
Дача Лисицыных оказалась уютным деревенским домом с огромным количеством пристроек, кладовок и сарайчиков.
– Это дедов дом, – объяснил Ромка. – У него только один сын был, папа. А нас семеро. Вот и пришлось пристраивать, чтобы все уместились. Квартиру-то только шесть лет назад получили, когда папу в обком перевели. Да и та крохотная.
Семья у Ромки была большая и дружная. Летом приезжали то одни, то другие давно вылетевшие из родительского гнезда отпрыски, кто-то привозил жену, собственных детей, кто-то приятелей. И всех ждали с нетерпением, встречали ломившимся от простой, но вкусной еды столом, слушали рассказы, задавали вопросы, делали все, чтобы каждый ощутил тепло родного дома. Гошка, так и не испытавший в собственной жизни этого радушия, товарищу по-хорошему завидовал.
Под конец отпуска съездил домой, в Чебоксары. О встрече с теткой и дядей вспоминать не хотелось: дал себе слово, что к родным возвращался в последний раз. Никаких бумаг он, как и следовало ожидать, не нашел. К тому же тетка сказала, что сестра никогда не бывала в Чебоксарах: «Как уехала в Москву, так и загордилась».
Энск встретил его спелым буйством августа. Во дворах частных домов ломились от плодов ветви яблонь и слив, на рынке у станции продавали дешевые красные помидоры и хрустящие огурцы, веселые кавказцы торговали с машин арбузами. Гошка не торопясь шел по улицам, вдыхал чуть приторную медовую свежесть и думал о том, что прожил здесь без малого год, а ощущение такое, будто вернулся на родину. И комната в общаге показалась милой, родной.
Только распаковал рюкзак, повесил на гвоздь гитару, в дверь громко постучали.
– Приехал, – сказал Харитоныч. Жалко улыбнулся и вдруг всхлипнул, большое доброе лицо исказилось подступающими слезами. – А у нас горе. Алексей Николаевич в больнице. Говорят, не выкарабкается. Инсульт. Довели!..
Глава 8. Смерть и жизнь
Белов умер спустя четыре дня. Говорили, что весной он уже перенес приступ, но отказался от лечения, от необходимой в таких случаях реабилитации, чтобы продолжить борьбу за институт. Институт, который после смерти директора словно накрыло куполом мрачных предчувствий.
Похороны одного из крупнейших в Союзе ученых получились неожиданно скромными. На панихиду не приехал ни один чиновник, не было традиционных в таких случаях правительственных венков, длинных некрологов. Лишь короткая сухая телеграмма из Академии наук. Зато горы цветов от сотрудников института, от съехавшихся изо всех уголков страны учеников Белова. Когда гроб с телом опускали в могилу, со стороны реки послышались ружейные залпы: академику салютовали военные соседней с Энском части. Рассказывали, что позже они получили выговор за самоуправство.
И панихиду, и похороны Гошка видел словно в тумане. В память врезались отдельные детали: навязчивая музыка, пронзительно-синее небо над кладбищем. Длинная очередь из желающих проститься, громкие рыдания Харитоныча, вдохновенная речь Мейер, Северский, приникший лбом к сложенным на груди рукам покойного.
– Едем сейчас к Афине Генриховне, – предложила Галка, когда все закончилось. – Посидим, поговорим. Там и заночуем.
– Нет, – помотал головой Гошка.
Уговаривать друзья не стали, видимо, поняли, что не нужно.
После он долго бродил по Энску. Сидел на лавочках возле домов, забирался в извилистые переулки старого города, отличавшиеся от просторной строгости наукограда безалаберным уютом частного сектора. В какой-то момент желудок резануло острым чувством голода, и он толкнул дверь, над которой красовалась слегка покосившаяся надпись: «Пельменная».
– Что вам? – спросила полная женщина за прилавком.
– Вот, – Гошка наугад ткнул в румяные беляши на подносе. – И салат какой-нибудь. И водки, – добавил он, оглянувшись на единственных посетителей – тройку путевых рабочих, молча распивавших за шатким столиком поллитровку «Кубанской».
В общежитие Гошка возвращался в одиннадцатом часу вечера. После пельменной было какое-то кафе, пивной бар, где чокался пузатыми кружками с усталыми дальнобойщиками. В голове гудело и слегка мутилось, хотя настоящего опьянения так и наступило: сознание упорно не желало отключаться. А вот на координацию движений алкоголь подействовал. По крайней мере, трезвым Гошка вряд ли оступился бы, зацепившись за торчавший из асфальта кусок арматуры. Встал, попытался идти, но ногу прострелило острой болью. Чтобы не упасть, пришлось ухватиться за перекладину институтского забора. Он громко выругался: до общежития оставалось метров пятьсот.
– Гончаров, что случилось? – окликнул его резкий голос. Северский втянул длинным носом воздух около Гошкиного лица. – Вы так пьяны, что не можете идти?
– Нога…
– Возвращались пьяный и подвернули ногу. Впечатляющее поведение!
– Идите куда шли, а, – попросил Гошка. Лучше самому как-нибудь доползти до общаги, чем выслушивать поток оскорблений.
– Нет уж, придется вас транспортировать, – брезгливо выплюнул Северский. – Не хватало, чтобы сотрудники института валялись пьяными под забором. Держитесь за меня. В каком корпусе живете?
– В первом, – ответил Гошка, послушно закидывая руку на плечо Северского. Сил на препирательства не осталось.
Дорога до общежития, в обычное время преодолеваемая минут за семь, заняла около получаса.
– Пьяный? – пожилой вахтер перегнулся через стойку, подозрительно глядя на Северского, тащившего молодого сотрудника. – А давайте его в вытрезвитель, профессор. Будет знать, как напиваться. Эх, хорошо было в прежние времена! Пришел на работу с похмелья – увольнение, опоздал – под суд. И ведь сажали голубчиков, как миленьких сажали. Это сейчас распустились…
Тощая кошка – питомица вахтера, крутившаяся возле кадки с чахлым фикусом, одобрительно мяукнула.
– Гончаров повредил ногу, – оборвал его рассуждения Северский. – Я отведу пострадавшего в комнату.
– Конечно, профессор, – кисло согласился вахтер и отвернулся к маленькому телевизору.
Подняться на третий этаж оказалось задачей сложной. К тому же не сразу отыскались ключи: пришлось вывернуть карманы джинсов и летней куртки.
– Спасибо! – выдохнул Гошка, с наслаждением опускаясь на кровать. – Что помогли дойти и соврали…
– Я, как вы выражаетесь, соврал, чтобы не позорить лишний раз институт. Но ваше безобразное поведение… сегодня…
Голос Северского постепенно отдалялся, кружилась голова, смотреть вверх было тяжело, и Гошка зажмурился, откинулся назад, облокотился спиной о крашеную стену.
– Гончаров, вам плохо? – ладонь Северского больно сжала плечо. – Вы настолько пьяны?
– Оставьте меня в покое, – попросил Гошка. – Оставьте сейчас… пожалуйста.
– Гончаров… – в голосе профессора слышалась растерянность.
Ладонь переместилась к щеке, длинные пальцы охватили подбородок, приподнимая голову, лица коснулось теплое дыхание. Открывать глаза не хотелось, зато вдруг легко оказалось протянуть руки, обнять за плечи, потереться лбом о слегка колючую шею. Губами отыскать губы: неожиданно податливые, не сопротивляющиеся, помедлившие мгновение и раскрывшиеся навстречу. Привлечь к себе, заставляя опуститься на кровать, ощущая возбуждение – сладкое, разделенное, будто саму жизнь, разгоняющую холод сегодняшнего дня.
Громкий стук в дверь заставил их отшатнуться в разные стороны. От обычного надменного вида Северского не осталось и следа: волосы растрепались, на щеках проявились красные пятна. Гошка приложил палец к губам, призывая к молчанию. Встал, придерживаясь за стену, проковылял в маленький коридорчик, повернул в замке ключ.
– Как ты, Гончаров? – подозрительно глядя на него, спросил вахтер. – Нога болит?
– Немножко…
– А профессор еще у тебя?
– Нет, ушел. Вы с ним, наверное, разминулись.
– И как я теперь отсюда выйду? – поинтересовался Северский, когда Гошка вернулся в комнату.
– Как все. Через окно на кухне первого этажа, – сказал он, вновь опускаясь на кровать.
– Вы с ума сошли.
– Подумаешь! Филиппов все время лазает, – коротышка профессор был известен слабостью к молоденьким аспиранткам. – А хотите, оставайтесь до утра: тогда дежурный сменится.
Предложение было откровенным – откровеннее некуда. Северский едва заметно передернул плечами, сглотнул.
– Я даже в юности не таскался по чужим общежитиям.
– Никогда не поздно начать, – кокетство получалось неуклюжим, жалким, почти стыдным.
Гошка сбросил ботинок, быстро стянул не слишком чистый носок, закатал брючину выше колена. Стопа опухла, на лодыжке красовалась царапина.
– Можете пошевелить? – узкая ладонь обхватила его ступню, скользнула к бугорку под пальцами. Гошка прикусил губу, чтобы не застонать. Не от боли, от желания.
– Перелома нет точно. Ушиб или растяжение, – слегка хриплым голосом сказал Северский, мизинцем очерчивая контур наливающегося синяка. И, выдохнув, будто перед погружением на глубину, склонил голову, приник губами к ямочке чуть ниже острого Гошкиного колена. Странный, жадный поцелуй продолжался несколько мгновений, потом Северский выпрямился, бросил, отвернувшись: – Прости.
– Останься, – Гошка потерся щекой о его плечо. Шершавая ткань пиджака казалась уютной, почти родной. – Ты же хочешь. Просто останься. Я не могу один. Не сегодня.
– Лучше быть одному, чем с кем попало. Вы пьяны, расстроены, одиноки и готовы броситься на шею первому встречному, – он поднялся, резким движением руки смахнул с лица волосы и, не прощаясь, направился к выходу.
– Погодите, я расскажу, где кухня! – окликнул его Гошка.
– Найду как-нибудь, – с порога отозвался Северский.
Глава 9. Тайна профессора Северского
За ночь нога опухла еще сильнее. Вернувшиеся утром ребята не стали прислушиваться к Гошкиным возражениям, подогнали одну из институтских машин и отвезли его в поликлинику. Там сделали снимок, обнаружили растяжение связок. Веселый, не вполне трезвый хирург порекомендовал мазь и выписал больничный.
Неделя вынужденного безделья вспоминалась позже, как подаренная судьбой передышка, островок спокойствия, еще не охваченный бушующей кругом стихией. Днем Гошка валялся в постели, читал книги, разучивал песни под гитару. Вечером возвращались друзья, наперебой пересказывали тревожные новости, строили предположения. Со дня на день ожидалось назначение нового директора и визит министерской комиссии во главе с Володиным. Рассказывали, что Северский вновь уехал в Москву.
– Не нравится мне это, – говорил Ромка. – Вот увидите: назначат скользкого гада директором.
– Может, и к лучшему, – размышляла Галка. – Все-таки свой…
– Он не свой, он володинский, – обрывал ее Ромка.
Гошку же при упоминании Северского бросало в краску. Короткие, почти случайные поцелуи оставили ощущение недоговоренности, начавшейся истории, которой предстояло как-то разрешиться. Он ловил себя на том, что слишком часто думает о профессоре, но отчего-то это не казалось стыдным или нелепым. И тем сильнее хотелось, чтобы Ромкины слова оказались ошибкой.
Министерская комиссия прибыла спустя две недели. Ждали, что Володин соберет для совещания руководство института, но тот сразу отправился по лабораториям.
– Как захватчики осматривают владения, – шептались сотрудники.
К биофизикам проверяющие явились после обеда. Ребята, будто по команде, поднялись со своих мест, бледная сосредоточенная Мейер вышла вперед.
– Здравствуйте, товарищи, – сказал Володин, окидывая помещение цепким взглядом карих глаз. Ему ответил нестройный хор голосов.
Выглядел заместитель министра… представительно. Полное отсутствие волос на голове странным образом его молодило. Белый халат, небрежно наброшенный на широкие плечи, казался развевающимся за спиной плащом, движения подтянутого, без намека на дряблость тела были скупыми и четкими. Володин походил на вечно готового к броску опасного зверя. За его спиной маячили полная коротконогая дама в уродливом розовом костюме, высокий мужчина с грубоватым лицом и Мещерский, не скрывавший победоносной улыбки.
– Долго рассуждать не стану, – сказал Володин. Говорил он резко, отрывисто, тщательно отмеряя слова. – Некогда. Слишком много времени потеряно в этих стенах. Новую программу исследований получите завтра утром.
– Вы считаете лечение рака пустой тратой времени? – спросил Гошка. Замминистра обернулся к Мещерскому, тот шепнул ему что-то на ухо.
– Внук профессора Гончарова, – кивнул Володин почти приветливо. – Узнаю горячность Виктора Петровича. Великий был человек, без преувеличения. Так вот, юноша. Я считаю проблему онкологических заболеваний одной из серьезнейших, стоящих перед отечественной медициной. Но ваши исследования похожи на стрельбу из пушки по клопам. Использовать нейтронный генератор в медицинских целях преступно. Вы работаете не в больнице, а в научно-исследовательском учреждении с иными, гораздо более важными целями.
– Что может быть важнее жизни человека? – спросила Галка.
– Жизни миллионов людей и безопасность страны. Ваши гуманистические идеи уместны в мирное время, но сейчас идет война. Запомните, молодые люди. Война, в которой мы обязаны победить. Афина Генриховна, я попрошу вас на этой неделе организовать общее собрание института. Как секретарь партийной организации выступите с критикой линии прежнего руководства, осветите значение новой политики.
– Нет, – ответила Мейер.
– Как, простите?
– Я не стану этого делать, потому что считаю Белова великим ученым и настаиваю на продолжении начатых им исследований.
– Положите партбилет, – предупредил Володин.
– Это решать не вам.
– Мы решим, не беспокойтесь, – заверил ее Мещерский.
– Думаю, разговор окончен, – подвел итог заместитель министра. – Помните: или вы с нами, или против нас. Третьего не дано. Да, еще одна новость. Директором института назначен ваш давний коллега, профессор, член-корреспондент Академии наук Северский Всеволод Тимофеевич. До свидания, товарищи.
После ухода комиссии в лаборатории воцарилась гнетущая тишина.
– По-моему, пора искать новую работу, – озвучил общую мысль Ромка.
Отправлено: 10.11.10 00:25. Заголовок: Лифт с прозрачными с..
Лифт с прозрачными стенками остановился на седьмом этаже, металлические створки раздвинулись, выпуская Гошку. Табличку на двери приемной уже заменили, теперь здесь красовалась фамилия нового директора. Желудок на миг сдавило ощущение легкой тошноты, захотелось развернуться и уйти подальше, не встречаться с предателем.
– Сейчас доложу, – она нажала на кнопку селектора. – Всеволод Тимофеевич, к вам посетитель. Да, он. Проходите, Гончаров.
Гошка ждал, что уютный кабинет Белова изменится с приходом нового владельца. Но все тот же беспорядок царил в набитых пухлыми книгами шкафах, сияли позолоченными боками кубки, а на компьютерной картине страдал от уколов стрел христианский святой. И даже безделушки, населявшие стол прежнего хозяина, остались на месте. Вот только Феникса не было: кота забрал Харитоныч.
Северский, разглядывавший что-то за окном, обернулся, кивнул:
– Здравствуйте, Гончаров. Садитесь.
Новая должность заставила профессора сменить свитер грубой вязки на строгий костюм. Правда, любимому цвету он не изменил: черную рубашку украшал темно-серый галстук.
– Я постою.
– Как угодно. Догадываетесь, почему я вас позвал?
– Не очень, – вспомнилось, как совсем недавно обращался к профессору на «ты». Стало еще противнее.
– Скажите, Гончаров, чем это продиктовано? – Северский подошел к столу, взял три листа бумаги, сунул под нос Гошке. – Заявления об уходе от вас, Поляковой и Лисицына.
– Ну, да.
– А знаете, Гончаров, что вы трое не можете уйти, не отработав положенный срок по месту распределения? Поляковой и Лисицыну остался год, вам два.
– Афина Генриховна не против.
– Зато я против ухода трех молодых перспективных специалистов.
– Мы не хотим здесь работать. Не хотим заниматься вещами, которые нам неприятны.
– И что же это за вещи?
– Например, то, что Володин называет «скрытым оружием». Мы не собираемся медленно убивать людей радиацией. И вообще, почему вы вызвали меня одного?
– Да потому что на сто, на сто пятьдесят процентов уверен: это ваша затея! – теряя самообладание, заорал Северский. – Самоуверенный, испорченный вседозволенностью, наглый болван, идущий на поводу у своих желаний!
– С какой стати вы меня оскорбляете?! – возмутился Гошка. – Вы… Белов вам доверял, а вы его подсиживали, ждали смерти, чтобы занять это кресло! Хоть бы постыдились, вещи Алексея Николаевича убрали.
– Заткнись, несчастный идиот! Не смей меня обвинять! Алексей сам просил меня согласиться на место директора.
– Надо же, как удачно все сложилось!
– Не суди о том, чего не знаешь!
– Я не хочу ничего знать! Просто разрешите нам уволиться.
– Что вы задумали?! Я же вас насквозь вижу! Какую-нибудь сумасшедшую авантюру? Говорите! Говори, идиот несчастный! – Северский приблизился вплотную, заставляя отступить назад, облокотиться рукой о столешницу. Гошка чувствовал горячее дыхание, почти физически ощущал исходившие от нового директора волны гнева. Бледное лицо, обрамленное прядями темных волос, расплывалось перед стеклами очков, и он машинально занес ладонь, размахнулся, целясь в это неясное пятно, вкладывая в свой жест всю обиду, разочарование последних дней. Но пощечины не случилось. Сильные пальцы перехватили запястье, сжали больно, до непроизвольно выступивших слез.
– Уже ненавидишь?! – прошипел Северский. – А недавно лез, предлагал себя, как маленькая… – грязное слово утонуло в поцелуе: грубом, без капли нежности, почти укусе.
Колено Северского протиснулось меж Гошкиных ног, ладонь облапала ягодицы, опустилась на ширинку, в пах уперлась красноречивая выпуклость. Гошка же возбуждения не чувствовал совершенно. На смену яростной вспышке пришло спокойствие. Горькое, смешанное со стыдом и гадливостью.
– С вами нужно расплатиться за увольнение? – бесцветно спросил он, уклоняясь от настырных губ.
Вопрос подействовал на Северского, как опрокинутое на голову ведро ледяной воды. Он отшатнулся, раскрасневшееся лицо исказилось брезгливым страхом. Дрожащими руками отыскал на столе заявления, едва не разрывая «вечным пером» бумагу, подмахнул все три. Сказал, тяжело дыша:
– Забирайте.
И отвернулся, обхватил себя руками, будто спасаясь от озноба. Повторил глухо:
– Идите, я сказал!
Но Гошка отчего-то медлил. Смотрел растерянно на ссутулившуюся спину, на зябнущую от неведомого холода тощую фигуру. Повинуясь странному порыву, подошел, коснулся острого плеча, окликнул глупым:
– Эй...
Северский обернулся, и словно током прошибло от абсолютно больного взгляда черных глаз.
– Да ладно, назначили и назначили. Лучше вы, чем какая-нибудь министерская крыса, – промямлил Гошка, понимая, какими жалкими выглядят его слова после сказанного раньше.
Но Северский, казалось, не услышал. Опустился в глубокое кресло, заговорил ожесточенно, глядя на сжатые в замок пальцы:
– Не думайте, что быть «человеком Володина» легко и приятно. Наверняка не поверите, но я никогда не согласился бы на это место, если бы не данное Алексею обещание. Володин умеет одаривать, но то, что он забирает, не возместят ни власть, ни звания, ни деньги. Он отнимает у человека самого себя, получает в собственность. Только личную печать не ставит. И не отпускает. Никогда.
– Но вы же ушли от него? – осторожно спросил Гошка, опускаясь на пол возле кресла.
– Правда?
– Вы ведь перевелись к Белову.
– Я пришел к нему в качестве… – Северский дернул узел галстука, словно тот был удавкой, мешавшей дышать, – надсмотрщика, шпиона. Не знаю, как это назвать. Алексей работал в закрытом институте, меня отправили к нему в группу. Чтобы присматривал, тогда это практиковалось. Да и сейчас… Правда, после гибели Лёли и самоубийства Роди я признался Белову в том, о чем он прекрасно знал сам. Сказал, что не хочу работать на этого подлеца, что скорее сдохну, подожгу себя как... Алексей отговорил меня от открытого разрыва. Предложил делать вид, что работаю на Володина. Чем я до сих пор успешно занимаюсь. Настолько успешно, что самому противно.
– Родя – брат Стаса? Что с ним случилось?
– Он работал у Володина, пока не узнал о последствиях испытаний нового оружия для местности, в которой они проводились. Пытался достучаться до самого Володина, до министерства, даже до правительства. Бегал везде, тряс своими бумажками, прослыл городским сумасшедшим, угодил в больницу с депрессией. А через неделю после выписки облился бензином и поджег себя на Дворцовой площади в Ленинграде. На это даже внимания не обратили: подумаешь, какой-то псих… – Северский глубоко вздохнул, прикрыл глаза.
И Гошка решился. Это было опрометчиво, глупо, нехорошо по отношению к вызвавшимся разделить непростой путь друзьям, но он чувствовал – правильно. Заговорил торопливо, словно боясь передумать.
– Мы уничтожим этого гада. Люди узнают про моих родителей, про украденные разработки отца, про испытания. Я уже все придумал, и ребята согласны. Поедем в Узбекистан, расспросим людей, найдем этого Мышкина. Представим доказательства, его арестуют, на суде он все скажет. И документы я буду искать. Не знаю где, не знаю как. Но найду.
– Пусть! Но у нас все получится, вот увидите! Деньги у меня есть, так что искать будем до последнего.
– Если ты всерьез нажмешь на Мышкина, он пойдет на все, даже на убийство. Это ничтожество опасно, пойми ты, балбес!
– Нас трое, мы будем осторожны. Нельзя же всю жизнь бегать от опасности!
– Считаешь, нужно искать ее на пятую точку?
– Тебя волнует моя пятая точка? – спросил Гошка, подползая ближе и укладывая голову на колени Северского.
– Дурак, – сказал тот, зарываясь пятерней в его растрепанные волосы. – Какой же ты дурак…
– Ага, – подтвердил Гошка и, извернувшись, чмокнул ласкавшую его ладонь.
Северский подхватил его под мышки, усадил на колени, осторожно стащил с носа очки, отыскал губами губы. Этот поцелуй был совсем другим: осторожным, мягким, и Гошка с готовностью ответил, толкнулся языком в горячую влажность чужого рта, призывая не медлить, не стесняться. Теплые руки гладили спину, щекотали беззащитную кожу шеи под отросшими волосами, скользили по обтянутым джинсами бедрам. Хотелось жутко: до боли, до темноты в глазах. Он сам расстегнул молнию, привлек к изнывающей под хлопковыми трусами плоти необходимую сейчас ладонь и едва не задохнулся от удовольствия, от почти забытой сладости интимных прикосновений.
– Всеволод Тимофеевич, к вам Людвиг Мещерский, – голос секретарши в селекторе прозвучал, как вестник неумолимого рока из греческих трагедий, о которых рассказывали на уроках литературы.
Удержал за руку сползшего с колен Гошку, притянул к себе, уткнулся лбом в плоский живот, в разгоряченную под задравшейся футболкой кожу. Сказал едва слышно: – Надо идти. Прости!
– Ничего, – он неловко погладил черные пряди. – У нас еще будет время. Я вернусь, правда.
Северский резко выдохнул, ловко поправил Гошкину одежду, сунул в руку заявления, подтянул собственный галстук. Сказал решительно:
– Иди. О документах не думай. Мне кажется, я знаю, где их искать. Будь осторожен. Пожалуйста!
И быстро чмокнул в макушку, подтолкнул к выходу.
С Мещерским едва не столкнулись в дверях. Тот смерил Гошку удивленным взглядом, внимательно посмотрел на хозяина кабинета:
– Всеволод…
– Ступайте, Гончаров! – холодно приказал Северский. – Заходи, Людвиг. Прости, что заставил ждать. Отвратительные работники, никакой дисциплины.
«Как настоящий шпион!» – мысленно восхитился профессором Гошка и пообещал себе, что постарается вернуться как можно скорее.
Отправлено: 10.11.10 00:26. Заголовок: Глава 12. Национальн..
Глава 12. Национальная традиция
Дело Володина забуксовало неожиданно. Кажется, еще вчера поступала новая информация, извлекались архивные материалы, отыскивались свидетели давнего преступления, научный мир с трепетом и тайным интересом ожидал суда. Но в какой-то момент все затихло, никто не мог назвать даже примерную дату первого заседания. Свою лепту вносило и лето, позволявшее в любых вопросах ссылаться на отпуска ответственных лиц.
– Такие разбирательства – дело долгое, – уверенно говорила Галка.
– Даже слишком, когда речь идет о шишках вроде Володина, – качал головой Ромка.
Впрочем, Гошка старался лишний раз не тревожить друзей сомнениями: у тех было достаточно забот с подготовкой к свадьбе, которую собирались отпраздновать осенью.
– Может быть, что-то сделать, как-то подтолкнуть? – теребил он Северского.
– Мы сделали все, что могли, – отвечал тот. – Остается только ждать.
А в один из августовских дней позвонил из Москвы в лабораторию Мейер, позвал к телефону Гошку:
– Игорь, слушай меня, – голос Северского звучал отрывисто, жестко. – После работы забери из общежития вещи и жди меня дома. Завтра в институт не ходи.
– Зачем вещи? Что случилось?
– Володин снят с должности и переведен в Алма-Ату заведующим кафедрой атомной физики одного из институтов. Но дело может быть закрыто за недостаточностью улик. Чтобы состоялся суд, нужны дополнительные материалы. Тебе придется за ними поехать.
– Куда? – ошеломленно спросил Гошка у динамика черной трубки.
– Это не телефонный разговор. Объясню при встрече.
– Послушай, но все же было нормально. Что произошло?
– Позавчера в камере повесился Мышкин, – сказал Северский после недолгого молчания.
***
Вместо прежней решимости в Гошкиной душе поселилась смутная горчащая тоска. Ставшее почти родным профессорское жилище сейчас казалось холодным, чужим, он слонялся по комнатам, словно запертый в клетке зверь. Время от времени трезвонил телефон, но Северский настрого запретил снимать трубку. Жаль было предателя Мышкина, при мысли о новых скитаниях опускались руки. Хотелось поделиться с друзьями, однако те, как назло, взяли двухнедельный отпуск: Ромка уехал знакомиться с Галкиными родителями. Большую часть ночи просидел на подоконнике, выглядывая в окне знакомую директорскую машину. Но никого не было, только висело над самым домом созвездие Большой медведицы, белые звезды которого на фоне темного неба напоминали дырочки прокомпостированного трамвайного билета.
Появился хозяин квартиры утром следующего дня, когда измученный неизвестностью Гошка все-таки прикорнул на диване. Северский прошел в комнату, сказал резко:
– Просыпайся. Машина у подъезда.
– Уже? Так быстро? – не понял Гошка, вскакивая и отыскивая на журнальном столике очки.
– Да. Сейчас поедешь в Москву оформлять документы, потом в ФРГ на конференцию об использовании новейших технологий в современной медицине. Обычно для этого нужно больше времени, но сейчас все оформят быстро, я договорился. Не зря сохранил связи в некоем ведомстве… И две командировки в соцстраны помогли: спасибо Алексею. Так, где твой рюкзак? – Северский оглянулся. – Ага, вижу. Все вещи собрал?
– Зачем мне какая-то конференция?
– Это только повод. Нужно отыскать за границей материалы, о которых я говорил, привезти сюда. Свяжешься с одним человеком…
– Подожди. Объясни мне!
– Что тебе объяснить?
– Ты сказал: Мышкин повесился. Как… Почему?
– Его обнаружили утром в камере. Никто ничего не знает, не видел и не слышал. Естественно.
– Ты имеешь в виду?..
– Не важно, что я имею в виду. Важно, что мы собираемся предпринять теперь. Есть люди, которые готовы нам помочь и у которых есть свои счеты к Володину. Ты слышал про диссидентов? Про нашу эмиграцию на Западе? Про радио «Свобода»?
– Я не стану предателем Родины, – замотал головой Гошка. – Ты что, с ума сошел?!
– Игорь, – Северский обхватил длинными пальцами его подбородок. – Родину предают Володин, Мещерский и им подобные. В конце концов, многие революционеры вели борьбу из эмиграции.
– И что мне делать? – голова шла кругом от какой-то опереточной нереальности происходящего.
– Сейчас, – Северский щелкнул замком кожаного портфеля, извлек толстую записную книжку, криво вырвал лист, торопливо нацарапал несколько строчек. – Мой давний знакомый Андрей Николаевич Савин найдет тебя в ФРГ. На всякий случай пишу телефон, по которому его можно разыскать. Не показывай никому – это секретная информация.
– Не знаю… – протянул Гошка. Заграница, тайные телефоны, связь с каким-то подпольем – все казалось неожиданным, странным.
– Ты же смелый, – Северский притянул его к себе, мягко положил ладонь на затылок. – Вспомни, как ты решился на поиски Мышкина. И все получилось. Но борьба не закончилась, такие вещи не даются легко. Помнишь, у Каверина: «Бороться и искать, найти и не сдаваться».
– Я не хочу от тебя уезжать. Ну его, Каверина этого. Может быть, мы вместе, а?
– Нельзя, Игорь. Во-первых, мое отсутствие сразу заметят, во-вторых, я не могу оставить институт. Это ненадолго, обещаю!
– Хорошо, – Гошка сглотнул. – Что от меня требуется? Какие документы я должен найти?
– Тебе обо всем расскажет Андрей. Просто выполняй его указания.
– Ладно…
– Вот список адресов и телефонов в Москве, – Северский вновь запустил руку в портфель, извлек убористо исписанный лист бумаги. – Номер в «Космосе» забронирован на твою фамилию. Не медли, сразу начинай оформление. Да, еще деньги. Я снял с книжки – тебе пригодятся.
– Не надо. У меня есть.
– Бери без разговоров! Это не для тебя, для дела. Давай, собирайся!
– Мы даже не попрощаемся? – неожиданно звенящим голосом спросил Гошка. В носу противно защипало. Дело, борьба… и как признаться, что не хочешь никакой борьбы, что мечтаешь об одном: остаться здесь, с ним?
Северский сжал губы в узкую линию, покачал головой:
– Если я сейчас… буду с тобой, то просто никуда не отпущу, – ответил он честно.
– А может, не надо отпускать? Пусть Володин живет себе в этой Алма-Ате? – уже не стесняясь, Гошка вытер ладонями щеки. Северский погладил его, как ребенка, по голове, сказал убежденно:
– Дела надо заканчивать. Это необходимо. Всем, и мне в первую очередь. Ступай, Игорь.
У подъезда Гошка поднял голову, посмотрел на знакомые окна. Показалось ему или в одном из них мелькнула темная фигурка? Снизу было не разглядеть.
– Едем? – спросил тот самый Саня, что целую жизнь назад впервые привез его в институт.
– Едем.
– А чего носом хлюпаешь? Простыл?
– Простыл, – подтвердил Гошка, забираясь на заднее сиденье.
Уже в часе езды от Энска вспомнил, что забыл гитару. Горло сдавило неприятным предчувствием: он не расставался с верной подругой на протяжении всего полного скитаний года. Таскал, бережно зачехленную, на спине, укрывал от непогоды в палатке. А вот теперь оставил впопыхах. Хотел было попросить Саню вернуться, забрать осиротевший инструмент и потом уже ехать на электричке. Или не ехать вовсе. Но вспомнил, что гитара у Северского, и увидел в этом совпадении хороший знак, обещание удачи. Значит он, Гошка Гончаров, скоро вернется с победой. Или не очень скоро, но обязательно.
1992 год
– Вон он, там, справа, – Галка дернула Гошку за рукав. – В темном костюме, с хвостиком.
– Кто с хвостиком? – не понял он, с трудом возвращаясь к реальности из нахлынувших воспоминаний. – Костюм?
– Да нет же, Северский, – немного нервно прыснула Галка, указывая подбородком на маячившую в некотором отдалении фигуру. – В смысле, волосы в хвост завязаны. Только ты к нему сейчас не ходи, – добавила она немного испуганно. – Подожди чуть-чуть, приди в себя. Ты вон красный, как рак.
– Я вообще не уверен, что хочу с ним разговаривать, – мрачно сказал Гошка.
– Зря, – покачал головой Ромка. – Он тебя спас.
– Он все решил за меня. Обманул, как слепого щенка. Понимаю, сам хорош, дурак великовозрастный. Но… видеть его не могу, – и тут же не удержался, бросил быстрый взгляд на сутуловатую спину.
– Рома прав, – поддержала мужа Галка. – Как бы там ни было, ему ты обязан свободой и своей нынешней жизнью. Подумай только, что он перенес!
Тем временем выступающий закончил речь, махнув напоследок в сторону памятника, толпа на поляне взорвалась аплодисментами. Что-то знакомое почудилось в этом широком жесте, в статной, поджарой фигуре чиновника.
– Это что, Мещерский старший? – поразился Гошка.
– Он самый, – скривился Ромка. – Из Москвы приехал. Он сейчас в гайдаровской команде, слышал про такую? Володина хоть рак сожрал, а этого гада ничего не берет. Везде найдет кормушку.
– Рома! – одернула мужа Галка. – Это уже чересчур.
– Добрая ты, – невесело усмехнулся Ромка. – А что суд над Северским его рук дело, забыла? Фальшивых свидетелей, которых этот гад притащил?
– Ничего я не забыла. Но смерти от рака никому не желаю. И вообще помолчи. Памятник открывают.
Два молодых парня в строгих костюмах стянули белую ткань, под которой оказался скульптурный двойник того, кто в жизни никогда не был так возвышенно серьезен. Бронзовый академик держал в руке нечто, отдаленно напоминающее модель атома Резерфорда, а у его ног (Гошка улыбнулся) примостился упитанный кот.
– Феникса мы отстояли, – хлопая в ладоши, сказала Галка.
Северский тоже аплодировал: сдержанно, едва ударяя ладонью о ладонь. Сейчас он стоял вполоборота к друзьям, и Гошка видел сосредоточенное лицо, плотно сжатые губы. Казалось, профессор не постарел с момента их последней встречи, только похудел еще сильнее.
Словно почувствовав пристальный взгляд, он обернулся, встретился глазами с Гошкой – и тут же опустил голову. Медлить теперь не имело смысла.
– Иди же! – прошептала Галка.
Преодолеть разделявшие их несколько метров оказалось неожиданно сложной задачей. К ногам словно привязали пару увесистых булыжников, сердце отчаянно колотилось. Миновав стайку разглядывавших его молодых девчонок, Гошка приблизился к Северскому, сказал в напряженную спину:
– Здравствуй.
– Здравствуйте, Гончаров, – развернувшись всем корпусом, ответил тот. И уставился в упор, принялся сверлить черными глазищами, будто стремился проникнуть в мысли. Вот теперь, вблизи стало заметно, что он изменился. От крыльев носа к уголкам рта и на лбу пролегли глубокие морщины. В гладко зачесанных, стянутых простой резинкой волосах отчетливо серебрилась проседь.
– Может быть, отойдем? – спросил Гошка.
– Зачем?
– Поговорить, – все получалось странно, как будто не было ни любви, ни общей борьбы, ни обмана, ни разделившей их беды.
– Что ж, идем, – без особого энтузиазма ответил Северский и принялся выбираться из толпы на ведущую к воротам дорожку. – О чем желаете говорить?
– Да так, обо всем, – хмыкнул Гошка. – Все-таки десять лет не виделись.
– Отлично. Как вам памятник?
– По-моему, глупый. Только кот понравился.
– Согласен. Давно прилетели?
– Сегодня утром. Из Лондона.
– И как там в Лондоне?
– Вы издеваетесь? – поинтересовался Гошка, останавливаясь у ворот.
– И в мыслях не имел, – бледное лицо Северского казалось непроницаемой маской, только на виске отчаянно билась голубоватая жилка.
– Я хотел…
– Не стоит труда, Гончаров. Знаю все, что вы сейчас скажете. Но уверяю: не нужно ни благодарности, ни жалости. Я поступил так, как считал нужным и правильным. По сути, я совершил ошибку, поддавшись… – он брезгливо скривил рот, – мгновенному порыву, непростительному для человека моего возраста, и обязан был исправить ситуацию.
– Вы ошибаетесь.
– В чем же? – Северский вопросительно изогнул бровь.
– Я не собирался ни благодарить вас, ни жалеть. Все, чего мне хотелось, это… – он на миг прикусил губу, а потом сказал с чувством: – Все эти годы я мечтал засветить кулаком в твою самоуверенную, наглую морду!
– Британский этикет? – осведомился Северский, но что-то в его лице неуловимо дрогнуло. – Интересно.
– Тебе интересно?! – взвыл Гошка, не обращая внимания на выглянувшего из кирпичной будки охранника. – Ты обманул меня: гадко, по-свински. Виртуозно сыграл на моем идиотском геройстве, на глупости, наконец! Лишил всего: себя, Родины, друзей, обрек на дикое чувство вины! И даже не поинтересовался, готов ли я платить такую цену!
– Я сохранил тебе свободу, – глаза Северского опасно блеснули.
– Я об этом не просил!
– И, между прочим, здоровье. Представляешь, неблагодарный болван, чем грозила отсидка по сто двадцать первой двадцатитрехлетнему идиоту со смазливой физиономией?!
– Ничего, разобрался бы! Черт возьми, да лучше бы я отсидел, чем сходить с ума там… Ты не представляешь, что со мной творилось, когда Андрей все рассказал. Я даже отправился в советское посольство, хорошо удержали. Просто запихнули в машину, как сбежавшего котенка!
– Я по гроб жизни благодарен Андрею, – удовлетворенно кивнул Северский. – Не знаю, как догадался к нему обратиться. Мы ведь даже не приятельствовали. Просто однажды, еще в СССР, я оказал ему серьезную услугу. И не вспоминал об этом, пока самому не понадобилась помощь.
– Мерзавец вроде тебя! Велел мне остаться, обманом сделал невозвращенцем…
– Да, я просил его.
– Сволочь! – дрожащими руками Гошка стащил с носа очки, провел ладонью по глазам. – Самоуверенная сволочь!
– Игорь, – неожиданно мягко прервал его Северский. – Да, я решил за тебя. Когда мне сказали, что уголовное дело – вопрос ближайшего времени… Я не мог допустить, чтобы ты оказался в тюрьме. Пойми, эмиграция была единственным выходом. По крайней мере, гарантированным, в отличие от адвокатов и прочей ерунды.
– Зачем понадобилось меня обманывать?
– Потому что иначе ты, несчастный идиот, никуда бы не поехал. Играл бы в благородство и на следующие пару лет сделался подстилкой уголовников.
– Причем тут благородство? – словно от зубной боли поморщился Гошка. – Я любил тебя. Черт…
– Знаешь, – Северский криво улыбнулся, – что сказал Андрей, когда услышал нашу историю? Что не знает: сочувствовать мне или завидовать.
– Было бы чему завидовать, – хмыкнул Гошка.
– Выходит, было. Правда, теперь в память о былых чувствах ты собираешься начистить мне физиономию, – в его голосе отчетливо звучала насмешка, глаза искрились хитринкой.
И Гошка тоже не выдержал, улыбнулся, ответил в тон:
– Больно нужно в здешнюю милицию попадать! Слушай, у меня со вчерашнего дня во рту ни крошки не было. Давай поедим где-нибудь.
***
В маленькой кафешке с гордым названием «Виктория» играла навязчивая музыка: противный женский вокал пел о солдате Лехе, без которого плохо. Возле окна что-то шумно праздновали веселые кавказцы, визгливо смеялись их подружки – молодые девчонки в едва прикрывавших трусики юбках. Официантка с ярко-алыми ногтями принесла запеченную с мясом картошку, салат из вялых овощей, бутылку «Мерло» и водку в графине.
– Спасибо, – кивнул ей Гошка, делая большой глоток вина: в горле пересохло. – Слушай, ну и забегаловка. Здесь же раньше нормальная чебуречная была, я помню.
– Свободное предпринимательство, – равнодушно пожал плечами Северский, закуривая от пластмассовой зажигалки. – Палатки на каждом углу видел? Из той же оперы.
– Бардак это, а не свободное предпринимательство, – заметил Гошка, с удовольствием уплетая принесенную еду.
– Пил бы лучше водку. Она, по крайней мере, лучше этого пойла.
– Нельзя. Язва желудка. Ладно, на чем я остановился? Короче, в Лондоне получил статус политического беженца. Андрей все очень ловко устроил: меня вызвали, задали несколько вопросов. Хотя деваться в любом случае было некуда. Советского-то гражданства лишили, как невозвращенца. Я и сейчас по приглашению, правда, обещают сделать двойное.
– Где ты работал?
– Сначала где придется. Был мойщиком стекол, лаборантом в университете. Сейчас в лаборатории физики радиоактивных частиц. Помог стаж у Белова. Так что все нормально. Правда, скучал страшно. Когда Галка на конференции выезжала, бросал все, мчался к ней. А Ромку сегодня впервые увидел. Он же к атомщикам перешел – невыездной теперь.
– Ты сейчас в отпуске?
– Ага. Две недели очередного и две за свой счет, – Гошка помолчал. – Ты бы знал, как я сюда рвался! Уже когда эта перестройка началась. Не впускали, блин! Ну, конечно, я же не Любимов и не Аксенов, – Гошка налил еще вина, выпил залпом. – Слушай, – он отвел глаза, – ты говорил про тюрьму и про меня, ну… А сам-то как?
– Меня не насиловали, если ты об этом. Кому нужен старый урод? Ел за отдельным столом, подумаешь. К тому же во время суда прошел слух, что я сел из-за того, что встал на пути у крупного чиновника. А в колонии сплетни разносятся быстро. Кличка у меня была характерная: профессор, – он усмехнулся, выдыхая дым.
– Так говоришь, будто отдыхал в санатории!
– Нет, зона – далеко не санаторий. Но… знаешь, как оказалось, люди везде живут.
– Курить в колонии начал?
– Да. Стадный инстинкт. Никогда не думал, что подвержен, но там без этого сложно. Не нравится?
– Тебе идет. Почему ты не улетел вместе со мной?
– Меня бы не выпустили. Слишком пристально следили, – Северский ковырнул вилкой картофель. – В любом случае, я отсидел только половину срока. Через полтора года освободился по амнистии и уехал к брату в Мордовию.
– Не знал, что у тебя есть брат.
– Сводный, по отцу. Живет в селе, работает ветеринаром, жена – бухгалтер на молокозаводе. Мы годами не виделись, только обменивались открытками на Новый год и в дни рождения. А перед судом съездил к ним, попросил сохранить бумаги, вещи. В числе прочего, кстати, твою гитару. Сейчас она у меня, так что можешь забрать.
– Спасибо! Знаешь, глупо, но мне казалось, что она тебе чем-то поможет. Вроде талисмана, – Гошка виновато улыбнулся, словно извиняясь за нелепую идею.
– Может быть, и помогла. С теми же родственниками. Честно говоря, не ожидал с их стороны особенного участия: раньше-то были почти чужими. Но брат слал в колонию письма, посылки. А когда меня выпустили, приехал встречать и чуть не насильно увез к себе.
– Ты жил у них?
– Три года. Работал нарядчиком, потом стал преподавать в местном техникуме.
– А то, что сидел, их не смущало? И статья…
– Там половина мужского населения сидела, – хмыкнул Северский. – Причем многие по самым невероятным статьям. Знаешь, – в его взгляде мелькнуло что-то непривычно мягкое, – я никогда не любил людей. Они раздражали ленью, тупостью, ограниченностью. Но именно тогда, в самый хреновый момент, мне с ними повезло.
– Я рад, – искренне сказал Гошка. – Но сейчас ты преподаешь в университете? Галка говорила…
– Да, пригласили в восемьдесят седьмом. До этого был НИИ физики в Вологде: там мне дали место в общежитии. Так что все нормально. Правда, ездить приходится далеко. Я ведь живу под Загорском: сначала снимал угол, потом купил половину дома.
– А квартира в Энске?
– Она же была ведомственной. Меня выписали сразу после ареста.
– И как в университете?
– Забавно. Студенты и аспиранты почему-то дружно решили, что я диссидент, пострадавший от тоталитарного режима. Даже прощают мне обязательные отработки лабораторных, рефераты за каждую пропущенную лекцию и постоянные пересдачи.
– Романтический ореол? – уточнил Гошка. – Понимаю. Девочки, наверное, влюбляются? А то и мальчики?
– Нет уж, больше никаких мальчиков. Впрочем, девочек тоже.
– А я, между прочим, не мальчик, – сказал Гошка, сжимая узкую ладонь Северского. – Слушай, я забронировал номер в «Интуристе». Идем ко мне, а? Дадим десятку дежурной по этажу…
– Я даже в молодости не бегал по гостиницам, – заметил Северский, но руку не отдернул.
– Сначала ты не бегал по общежитиям, потом по гостиницам. Давай, начинай уже.
– Зачем тебе это? В Англии, насколько знаю, партнера найти несложно. Захотелось вспомнить юность? Потрахаться с бывшим любовником?
– Дурак, – устало сказал Гошка. – Какой же ты дурак!
Молчание длилось несколько минут, потом Северский кивнул:
– Ладно, идем, – и затушил сигарету о прозрачное дно пепельницы.
***
Единственным достоинством крохотного интуристовского номера оказалась двуспальная кровать, но и этого хватило для нерассуждающего, глупого счастья.
Правда, Всеволод неожиданно занервничал, сказал, что целую вечность не занимался любовью и лучше ему не позориться, уйти. Но поцелуями, ласками удалось разогнать сомнения, и вскоре Гошка был вознагражден упирающейся в живот выпуклостью, нетерпеливой жадностью сухих губ и прерывистым дыханием до крайности возбужденного партнера.
– Ну и стояк! А кокетничал… – хихикнул Гошка и потянулся к тумбочке за одной из «резинок», купленных по дороге в гостиницу.
– Не нужно, – попросил Северский, отводя его руку. – Я же говорил, что сто лет ни с кем не был.
– И я проверялся недавно. Просто думал, тебе так спокойнее…
– Считаешь, что после всего я боюсь умереть от СПИДа? – с неожиданной легкостью он перевернул Гошку на живот, скользнул горячей ладонью в пах, и слова закончились. Началось другое: вечное, терпкое, пугающее. Не «акт», не секс: соединение друг с другом и чем-то большим, что «лирики» называют судьбой или космосом, а «физики» не именуют вовсе, потому что привыкли осторожно обращаться с непознанным. Где острые углы отдельных фигур исчезают, соединяясь в один пазл, и не имеет значения ничего, кроме закушенных губ, тихих стонов, порывистых движений и одной на двоих горячей волны, разрешившейся сладкими спазмами, острым наслаждением.
После Гошка уснул, вернее, моментально отрубился, блаженно уткнувшись во влажное от пота плечо любовника. Сказались нервотрепка последних дней, беготня в аэропорту, тяжелый перелет. Очнулся потому, что вдруг стало холодно, пусто.
– Всеволод, ты где? – крикнул он, поддаваясь нахлынувшей тревоге, не различая даже очертаний в темноте безлунной майской ночи. Яркий электрический свет из распахнувшейся двери ванной ослепил, заставил прищуриться.
– Здесь я, – сварливо отозвался Северский, щелкая выключателем. – В туалете был, вообще-то.
– Как хорошо, что ты остался, – сонно пробормотал Гошка, когда кровать вновь прогнулась под весом жилистого тела. <\/u><\/a>
Отправлено: 10.11.10 01:08. Заголовок: Аааааааааа! Боже, я ..
Аааааааааа! Боже, я в восторге от этой истории! Замечательный фик! Это же надо такое придумать?)) Не умею писать красивые отзывы, но автор, я вся ваша Иллюстрации не менее прекрасны. как-то очень в стиле.
Пост N: 45
Зарегистрирован: 17.04.10
Откуда: Россия, Ковров
Отправлено: 10.11.10 19:30. Заголовок: Сижу, лыблюсь в мони..
Сижу, лыблюсь в монитор, шмыгаю носом... забыв о носовом платке, утираюсь рукавом и лыблюсь снова. Какое же это правдивое произведение. Правдивое и правильное - в самом правильном понимании этого слова. Спасибо, автор, за пережитые эмоции. Это достойный финальный аккорд команды. И отдельное спасибо художнику за потрясающие иллюстрации - за солнце сквозь листву, за кефир, за запах ночи, за ностальгию... Самое малое, что я могу, это: 10/10
Потрясающая работа. Согласна с Antidote, очень честная, настоящая. Получила огромное удовольствие, спасибо. Правда, не все параллели получилось провести, но с другой стороны, может, и не все задумывались, и иногда банан...
10/10
Продолжения бы... *мечтательно* Там у них такое интересное время впереди...
мы очень рады, что это ощущается именно так:) Но это еще не финал, еще будут внеконкурсные работы. В общем, оставайтесь с нами Anonim53 там действительно есть просто бананы :) Но вы спрашивайте, возможно, что-то удастся прояснить. yana Now-or-Never ,
цитата:
только Снейпа, как всегда, жалко
, он с достоинством прошел испытания, считаю. И надеюсь окончательно обрел счастье. спасибо всем огромное за высокие оценки и замечательные отзывы!
Арт прекрасен, он уже неразделим с фиком, художнику браво!
не ставлю, извините успеваю прочитать только десятую часть всего-так что оценивать кого-то в таких условиях неспортивно, щитаю. иначе было бы у вас 100/100 но всегда стараюсь сказать хотя бы "спасибо", если что-то нравится
ИМХО, есть отдельная вкусная и интересная штука в немагических АУ - находить параллели в персонажах и событиях. Вот здесь я как-то совсем не поняла, кто такой Савин и почему у него такое же отчество как у "Дамблдора". Он - банан? (Или все-таки Аберфорт)
я старалась, чтобы было интересно искать параллели:) он банан, да. Андрей - в честь моего любимого героя в любимом же "Острове Крым" Аксенова. Тут могут быть свои параллели. А могут и не быть:)
Отправлено: 11.11.10 00:11. Заголовок: Очень поэтичный фик,..
Очень поэтичный фик, как бы странно ни звучало. Только написан он в прозе говорить много не имеет смысла, скажу только, что полюбила Советскую сказку, нежно Спасибо автору и художнику конечно 10 10
Пост N: 24
Зарегистрирован: 15.10.10
Откуда: Россия, Москва
Отправлено: 11.11.10 03:56. Заголовок: Вон в Бауманском каж..
цитата:
Вон в Бауманском каждый год несколько человек забирают. Один вышел с экзамена и твердит: «Я альфа». Ему: «Ты как сдал? Что в билете было?», а он одно: «Я альфа». Так и увезли.
Заканчивала Бауманский и с катушек не слетела - так что всё не так страшно на самом деле
Боже мой, это потрясающий фик, не могла от него оторваться, не смотря на позднее время, или уже раннее) Жизненный, добрый и справедливый, злодеи наказаны по заслугам. Куча милых мелких подробностей, напоминающих любимых героев, узнаваемые характеры, за «Володину клику» отдельное спасибо))) Даже не лазила в конец, почему-то была сразу уверена в ХЭ, потому что светлый фик. Очень понравились параллели с нашей советской действительностью, отличная идея, и ведь все подходит! Большое спасибо автору за красивую и реалистичную сказку и художнику за великолепные иллюстрации! <\/u><\/a> <\/u><\/a> <\/u><\/a> <\/u><\/a>
ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ! Больше ничего пока не могу вразумительного сказать, кроме ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ))))))))))))))))) Вообще не ГП, но оридж зачотный! С ТЕМИ САМЫМИ архетипами) Спасибо)
10 10
зы. за рисунки отдельное спасибо, особенно за последний) И за "Игоря" в качестве альтернативы "Гошке". Классно, очень трогательно :)
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 588
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
<\/u><\/a> 
<\/u><\/a> 
<\/u><\/a> 
Так что просто: 
<\/u><\/a> 
- участник сейчас на форуме
